Пусть умрёт - Юрий Григ

      Но тщетно! Каждый раз тот каким-то чудом ускользал из ловушки. Передвигался он заметно проворней своих противников.

      Тактическая борьба с редкими выпадами, впрочем, иногда достигающими цели,  продолжалась довольно долго, пока воины изрядно не подустали. Тела их были уже покрыты неглубокими ранами и царапинами, но никто из них так и не смог нанести решающего удара.

      Кровь на голых торсах возбуждала зрителей – бушевал Великий амфитеатр. И тем более странными  казались Секунд и Агриппа,  наблюдавшие за необычным боем молча.

     Наконец, первый продолжил прерванный разговор.

 – И что же заставляет тебя быть столь уверенным в победе этого мальчика? – спросил он, не сводя глаз с арены.

 – Я хорошо знаю его. Он настолько стремителен, что никто не в состоянии нанести ему поражение. Посмотри, на его теле всего лишь пара царапин... Не-ет, – Агриппа отрицательно покачал головой, – чтобы одолеть его, нужно, как минимум, вдвое больше противников. Да и... ни всякий ланиста не осмелится выпустить один на один с ним своего гладиатора. Игра потеряет смысл – все будут ставить только на него! – он понизил голос и прошептал Секунду в ухо: – Не забывай, именно поэтому я предложил использовать его...

 – Но ведь случается и непредвиденное...

      И в этот момент Неуязвимый молниеносным выпадом ранил в грудь мурмиллона, неосторожно приблизившегося к нему. Поверженный воин упал на песок.

 – Кровь! Кровь! – заволновались зрители.

      В амфитеатре, как в огромном котле, стоящем на огне, кипели страсти.

 – Iugula! Iugula! [11]

      Но гладиатор оставил смертельно раненного, истекающего кровью мурмиллона на желтом песке. Накал боя все возрастал – двое оставшихся преследовали его, и у него не было времени на исполнение воли зрителей.

      Агриппа повернулся к Секунду; было заметно, что он взволнован, хотя старался не подавать виду:

 – Извини... Конечно, ты прав, непредвиденное иногда случается. Но именно это я и имел в виду – только случай может помешать его победе. Но... будем надеяться, боги будут на нашей стороне и не дадут такому произойти.

 – Что ж, будем надеяться... – ответствовал Секунд.

      Не успел он договорить, как внизу снова произошло нечто неожиданное: гладиатор Агриппы споткнулся и упал навзничь. Этим немедленно воспользовался гопломах – мощным ударом он выбил меч из его руки.

      Зрители разом выдохнули и замерли.

      Секунд бросил взгляд на Агриппу – тот нахмурился.

      «А все-таки был прав я – никто не застрахован от превратностей рока!» – подумал Секунд, который и сам не смог скрыть беспокойства.

      Положение выглядело отчаянным. Меч лежал в стороне – всего-то в двух шагах, но и это расстояние было как до далекой звезды. Казалось, только чудо могло его спасти. Но то ли кажущаяся лег-кость победы то ли, воистину, вмешательство богов заставило его противников замешкаться. Всего лишь на мгновение.

      Но и этого оказалось достаточно.

      Время внезапно остановилось. Мир вокруг застыл.

      Застыл, как каменное изваяние, нависший над ним с занесенным мечом и заслонивший солнце гопломах, не успев втянуть воздух перед ударом, чтобы после того, как пронзит его тело, выдохнуть громогласно: «В-у-ух»...

      Застыл за его спиной и ретиарий, раскручивающий свою коварную сеть; застыла и сама сеть...

      Повис неподвижно в воздухе воробей, порхнувший над ареной...

      Застыл огромный амфитеатр – тысячи гончаров и пекарей, писарей и солдат, погонщиков мулов и кузнецов, патрициев и плебеев, всадников, знатных дам и гетер; застыл весь люд, пришедший сюда, кто поодиночке, а кто со всеми своими домочадцами и рабами.

      Один лишь он, Александр из Коринфа, неуязвимый гладиатор, мог двигаться среди неподвижных изваяний в этом заколдованном мире.

      Но он знал – это будет длиться лишь мгновение, то самое, которое отпущено ему для спасения кем-то неизвестным и незримым…

      Спина мощно разогнулась, подбросив тело вверх. Одновременно левая рука подхватила с песка меч. Всё вокруг вновь пришло в движение – оттаяли люди и животные, оттаяли растения и ветер, мир наполнился звуками.

      Перед глазами промелькнуло лицо изумленного гопломаха, недоумевающего как могло произойти такое: только что лежавший у его ног обезоруженный противник стоял теперь с мечом в руках!

 – Берегись! – запоздало прокричал ретиарий.

      Молниеносным выпадом Неуязвимый пронзил бронзовую манику гопломаха. Щит выпал, рука беспомощно повисла. Вторым ударом он поразил противника в грудь, и тот, не издав ни звука, рухнул на колени.

      Оставался еще ретиарий…

      Восемьдесят тысяч зрителей, заворожено наблюдающих за драмой, в едином порыве вскочили со своих мест. Вздох облегчения пронесся по трибунам амфитеатра и следом раздался рев.

 – Добей! – водопадом скатывалось с трибун.

      Триумф гладиатора мимолетен, как дуновение ветерка в пустыне. Скоротечна и сама жизнь. Стоит выдать себя хоть малейшим признаком трусости, и та же толпа будет так же неистово жаждать твоей смерти, как жаждет крови твоего врага…

      Неуязвимый развернулся к опомнившемуся ретиарию и принял удар трезубца. Меч со звоном высек искру; противник отскочил на безопасное расстояние и снова принялся раскручивать над головой свою коварную сеть.

      Но он выдохся, этот обреченный ретиарий – из ран сочилась кровь, движения были замедленны...

      Зрители не успели осознать, как Неуязвимый очутился за спиной противника – острие меча, готовое совершить смертельный укус, впилось в шею ретиария...

      А по трибунам уже катилось – сначала негромко, исподволь, потом мощнее, по мере того, как вливались в этот гул все новые и новые глотки, и, нарастая подобно снежному кому, становясь все громогласней, охватило весь амфитеатр, пока не расшиблось о землю на тысячи осколков:

 – Х-o-ок... хабет, хабет, хабет! Иугула![12]

      Восемьдесят тысяч взоров, как в фокусе, сошлись на главной ложе…

      Император, не отвлекаясь от беседы с государыней, небрежно завел свою правую руку за спину и большим пальцем коснулся шеи за ключицей.

      Победитель молниеносно отвел голову несчастного в сторону и сверху вниз вонзил меч.

      Закатное солнце над  верхней аркадой амфитеатра, пробившись сквозь прямоугольник окна между коринфскими колоннами, одарило несчастного последним лучом и навсегда померкло в его глазах...

 – Прости, – выдохнул гладиатор едва слышно ему в ухо.

      Он бережно опустил обмякшее тело на горячий песок и огляделся. Мурмиллон не подавал признаков жизни; раненный в грудь обессиленный гопломах лежал в стороне. Большая потеря крови окончательно обессилила его – лицо побледнело, дыхание со свистом вырывалось из воспаленного рта – казалось, он уже смирился со своей судьбой.

      Гладиатор приблизился, приподнял отважного воина за плечи и обвел трибуны взором...

      И вдруг... О чудо!

 – Жизнь! Император дарует ему жизнь!

 – Вы поглядите, каков счастливчик!

 – Да, да! Чудо! Он был уже в царстве Плутона!

 – Gloria magna Caesar![13]

 – Stantes missi![14] – вскричал распорядитель игр.

 – Stantes missi, stantes missi... – покатилось по рядам...

      Миновало два тысячелетия...

      Вернулась на место крыша ангара, стих клекот стервятников, да и сами они куда-то бесследно исчезли.

      Пропал средиземноморский зной, а следом и дневное светило. В воздухе еще витал едва уловимый южный аромат, приготовленной неизвестным гениальным парфюмером из тончайшей смеси цветущего гибискуса, дикорастущей розы и морской волны, сохранившийся каким-то сверхъестественным образам. Но запах был ничтожно слаб и быстро таял. Через четверть часа даже собака вряд ли учуяла бы его.

      Луна щедро проливала серебряную лаву на крышу ангара,  хлебной булкой вздымающегося из чащи лесочка, сохранившегося каким-то чудом в непосредственной близости от столицы.

      Внутри было комфортно – не жарко и не холодно. Установки климат-контроля исправно выполняли свою работу...

      В свете прожекторов на рыжей песчаной арене поединок гладиаторов нового времени близился к развязке.

      Один из них оказался заметно слабее и был на исходе сил. Он едва успевал отражать удары, отступая к краю арены.

      Звенела сталь.

      Бесновалась публика на трибунах.

      Наконец, обессиленный воин не выдержал бешеного натиска и упал на колени, а его более удачливый сегодня противник, тяжело дыша, навис над ним с занесенным мечом. Запрокинув голову, он устремил свой невидящий взор на зрителей, чьи бледные в свете прожекторов лица казались застывшими белыми масками.