Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена) - Василий Сергеев

«Для нее простительно быть хорошенькой, но она ни в коем случае не должна обладать большим умом. Та, что надеется на это замужество, должна быть умна ровно настолько, чтобы суметь это скрыть!»

И вот – пожалуйста: не покой, а лишь головная боль новая из этого брака проистекла. Добро еще, что девушка, показавшаяся ей «золотой женщиной», полной жизненных сил, свежей и очаровательной – оказалась на самом деле больной! Мало того: она и вела себя легкомысленно и при дворе шли нелестные толки об отношениях царевны и Андрея Разумовского...

Разумеется, императрица сочла долгом довести слухи об этой связи – более чем справедливые! – до сведения царевича, который, как это обычно бывает, один-единственный ничего не знал о своей жене! Она не колебалась ни минуты, она не отказала себе в удовольствии лично сообщить это сыну.

Однако вбить клин между супругами не удалось. Павел, глубоко убежденный в непогрешимости своей супруги, защищал ее с еще большей яростью, потому что видел в этих обвинениях очередную жестокость матери; он отказался поверить не только в них, но и в непорядочность своего лучшего друга. Все это казалось ему самой настоящей клеветой. Выходя, он со злости хлопнул дверью, но отныне Екатерина решила разорвать этот брак. Но как это сделать?

Оставаясь ночами наедине с женой, несчастный муж засыпал Наталью множеством личных вопросов. Она должна была оправдываться перед ним. Обвиняемая проливала реки слез, становилась перед Павлом на колени, убеждая его в своей невиновности, и, как раненое животное, оставалась лежать на полу, пока взволнованный муж ласково не поднимал ее и не утешал, как мог.

Данс де Виулазон, учитель древнегреческого языка, которого царевич считал своим старым другом, позже откровенно рассказал все, что знал. Этот человек утверждал, что чета великих князей почти каждый вечер принимала Разумовского за ужином. Как только Павел отворачивался, в его бокал с вином подсыпали немного опиума. Он засыпал прямо на стуле перед тарелкой с десертом! Было ли это правдой? Подробности поведал учителю кто-то из домашней прислуги.

Наталья хотела еще в начале осени уехать в Санкт-Петербург. Из-за плохого самочувствия отъезд был отложен. Но 7 декабря, на неделю раньше императрицы, чета великих князей приехала в столицу. Ежедневно они проезжали небольшое расстояние, чтобы не утомлять будущую мать. Несмотря на все сплетни, которые не могли не задевать ее, Наталья ждала рождения ребенка с большой радостью.

Разумеется, Екатерина сразу же пригласила лучшую акушерку – графиню Марию Румянцеву. Та, принявшая за шестьдесят лет жизни при дворе сотни младенцев, осмотрела великую княгиню и не нашла оснований для беспокойства.

– Я и не беспокоюсь, – процедила императрица, – хотя здоровье милой Nathalie в последнее время весьма и весьма оставляло желать лучшего. Напротив, я желаю вас избавить от всяких беспокойств. Во-первых, при дворе злостные слухи распускают, что Nathalie находилась в преступной связи с неким дворянином, коего и имя называют; и стало быть, отцом ребенка вовсе не является нынешний наследник престола и сын мой Павел...

Румянцева замахала на нее руками: матушка, мол, что ты такое говоришь! Нельзя об этом, тебе нельзя...

– Ни в малой мере не собираясь слухам этим верить, – продолжала Екатерина, сделав рукою успокаивающий жест, – я и вас убедительно прошу, коль слухи сии до вас дошли, отнюдь не давать им веры. Да и человеколюбие христианское разве не призывает нас ко всем в равной мере относится гуманно и снисходительно?

Сие, впрочем, не тот еще разговор, для коего я вас пригласила.

Вы, при вашем опыте, и без меня знаете, сколь много матерей родами умирает – то от горячки родильной, то младенец поворотится во чреве не так... А роды ответственны чрезвычайно, речь о наследнике престола идет! Случается и так, что в боязни ответственности великой акушерка волноваться при этом начинает... Можно in vitium ducit culpae fuga120*Впасть в ошибку из опасения совершить ее (лат).*, знаете ли...

– Помилуйте, Ваше Величество, мои все волнения давно позади...

– Заволноваться и что-то неправильно сделать, – продолжила медленно императрица, следя за какой-то внутренней логикой, ускользающей пока что от Румянцевой. – И тем страх в себе усугубить, а от того руки еще более путаться начнут... Повитуха более и более страх сдерживает, чтоб окружающим вида не подать, а сама в ужасе не думает, но знает уже, что произошло непоправимое...

Румянцева даже рот от неожиданности приоткрыла, стараясь понять, к чему императрица говорит все это.

– Непоправимое. И более всего ее ужасает гнев тех, кто по положению своему потребовать мог бы неукоснительно...

– Все, что возможно сделаю, государыня!

–...И к ответу ее призвать за предполагаемые упущения. Но сие, в чем я и уверить вас хочу, ко мне ни в малой мере не относится. Отнюдь не желая вовсе, чтобы страх ваш малый, коль он в начале операции появится, повлек бы столь далеко идущие и трагические последствия, и, напротив того, желая, чтоб вы страхов ни малейших не испытывали, хочу предварить вас, что если и произойдет что непоправимое, то я в вину того вам не поставлю нимало...

Румянцева поняла.

– Ну, так bonne chance!*В добрый час (франц.).*

10 апреля 1776 года, в первое воскресенье после Пасхи, великая княгиня почувствовала родовые схватки. Мария Румянцева, засучивая привычным жестом рукава, потребовала горячую воду, лохани, простыни... День, однако, закончился ничем: радостная весть о разрешении Натальи от тяготы не поступила. На следующий день она страдала еще больше. Несомненно, это означало приближение родов. Но, к всеобщему удивлению, она находилась в таком состоянии еще два дня. Акушерки позвали на помощь придворных врачей. Хирурги предложили провести кесарево сечение. Мучительная операция могла бы спасти ребенка, но почти наверняка убила бы его мать. Личный врач принца Генриха Прусского, приехавшего аккурат к родам, поставил диагноз, подтвержденный профессорами Крюэ и Тодтом: роды невозможны, ребенок погиб в самом начале родов во чреве матери. Наталья умоляла врача спасти ребенка, пусть даже ценой ее жизни... Но дитя уже умерло, и операция ему была не нужна...

Страдания Натальи были невыносимы, опасность становилась смертельной, а конец – неизбежным! Услыхав, что она носит собственную смерть там, где должен пребывать источник блаженства, Наталья похолодела... Это – Божия кара...

Вокруг умирающей шушукались. Что говорили медики? В самом ли деле невозможно спасти несчастную от смерти? Говорили, что императрица, все менее расположенная к своей невестке, позволила матронам, которые находились рядом с той, проявить преступную и преднамеренную халатность...

Говорили также, что царевна якобы попросила свою любимую фрейлину, мадемуазель Алимову, отнести записку и букетик цветов Андрею Разумовскому. Но другие утверждали, что у бедной умирающей начался уже bavardage de la fievre121*Лихорадочное, горячечное бормотание (франц.).* и Алимова услыхала в ее бормотаниях то, чего там не было.

15 апреля Наталья испустила последний вздох.

Гроб царевны был поставлен в монастыре Святого Александра Невского.

***

Екатерина казалась весьма опечалена этой смертью, но noblesse oblige122*Положение обязывает (франц.).* – императрица не должна расслабляться. Ей пришлось осушить слезы в твердом решении положить конец распространяемой о ней гнусной лжи: она ведь невиновна в печальной участи Натальи! Она написала Гримму, Вольтеру и другим своим друзьям, чтобы те знали, как она опечалена этой трагедией, как оплакивает смерть царевны и как ей тяжело слышать, что ее подозревают в чудовищном преступлении!

Она посчитала необходимым во что бы то ни стало обнаружить причину катастрофы. Сперва опросили медиков, и вскрытие, действительно, показало, что несчастная принцесса из-за своего физического недостатка не могла произвести на свет ребенка, которым была беременна. В статье «Бареенской газеты», выходившей в Клевсе, говорилось, что Наталья, будучи еще ребенком, повредила бедро и из-за этой травмы была обречена умереть при родах.

Барон фон Оссебург, прочтя газету, был вне себя от гнева. Он протестовал. Российский двор намекает, что он был недостаточно бдительным? Но прежде чем говорить о свадьбе, он получил все гарантии здоровья невесты! Поднимается настоящее движение в поддержку дипломата. Екатерина также встает на его защиту.

«Я убеждена в невиновности господина Оссебурга»,

– уверяет она.

Однако консилиум врачей и хирургов, а также акушерка, которая помогала при родах, основываясь на результатах вскрытия подтвердили, что в статье написана чистая правда. Разве можно спорить с научными авторитетами?