Закон Мерфи в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Вагоны... Вагоны были плацкартными. Не теплушки, не тюремные вагоны — обычный плацкарт. Семейных — не разделяляли, садили вместе. Одиноких мужчин и женщин — сортировали по полу и распределяли в разные вагоны. Что тут вообще происходило? Депортация? Кого и куда?

Я определенно знал, кто мог ответить на эти вопросы. И был чертовски зол, что... На что я был зол? На то, что со мной не поделились информацией? Так я ведь сам тщательно избегал политики, пытаясь не замараться. Чему же удивляться? На что злиться? Ключевые события в жизни Союза проходят мимо меня, а я становлюсь их случайным наблюдателем лишь потому, что совершил очередную глупость и теперь убегаю от последствий?

Да и вообще — кого я обманываю? Самого себя? Ясно же, что происходит! По отмашке с самого верха Волков начал чистки. Машеров бы не одобрил? Точно, что ли? Это ведь он говорил: "...Я очень люблю людей. Я ведь любому человеку могу все зубы выбить. Но я же ему потом и другие вставлю — лучшие, более верно действующие. Я очень люблю людей…" Вот и выбивает зубы. И в первую очередь — в своей родной Синеокой, где батька Петр лучше всего знает, что происходит, что в связи с этим делать, и кто виноват. Но связанный по рукам и ногам кремлевской камарильей Машеров не мог приступить к инвазивным стоматологическим процедурам. Теперь он сам стоит во главе этой камарильи. И вот — приступил...

— Знаешь, выхухоль, а я такое в Гомеле видал, когда ассирийцев в Пензу эвакуировали, — раздался голос над самым моим ухом. — Но там не церемонились. Приклады, штыки, мат-перемат... А тут — гляди, с вещами! Гляди — ручку ей сержант подает, как барыне какой!

— Тьфу! Напугали! Чего подкрадываетесь? — я едва не врезал ему локтем под дых от неожиданности, и остановил такой порыв в последнюю долю секунды.

Что за манера у него дебильная — то нож к горлу приставит, то бормочет в самое ухо! Ненормальный, что ли?

— Ружжо понравилось, щас скраду!— ухмыльнулся Повод. — Вон, торчит из рюкзака. А ты чего — шпиёнишь?

— Не, я к вам иду. А это вот всё случайно увидел. И много тут таких? — людей, поездов, солдат — этого уточнять я не стал.

— Так везут со всей республики! Гродненских видал, Пинских — тоже. Еще какие-то были... Но там не всегда понятно. Грузовики-то — военные, по номерам не разбересся! Наверное, тыщи две нагрузили уже... Интересно, куда их? Может — в лагеря? — старикан прищурившись смотрел, как последних пассажиров садят в поезд, следом за ними запрыгивают милиционеры с автоматами — по три-пять в каждый вагон, и локомотив, издав печальный гудок, утаскивает за собой состав в неизвестном направлении.

К запотевшим оконным стеклам прижимались лица детей, собаки лаяли, прощаясь с уходящими вагонами, черный дым из трубы локомотива густым облаком поднимался в небеса. Мы проводили взглядом этот страшный поезд, дождались, пока солдаты погрузятся в машины. Они не торопились — вяло переругивались, курили, спорили о чем-то с милиционерами, и, наконец — уехали.

— Ну шо, последний? Всё на сегодня? — Повод распрямился и хрустнул шеей.

Наверное, он имел в виду состав с депортированными. Репрессированными?

— Думаете, будут еще? — хмуро поинтересовался я.

— А то! Батька Петр щас за них возьмется...

— Главный же Романов? — это точно была попытка провокации с моей стороны.

— А шо — Романов? Романов — он в "Правдочке" каждый выпуск на первой полосе, с красивой прической и в пиджаке, зарубежные визиты делать поехал. Гляди — пока ленинградский там с этим.... Как его? Стаболичевым? Стаболовым? Черт знает, какой-то то ли румын, то ли болгарин... В общем, Романов там в Югославии с мужиками целуется. А батько Петр в Союзе дела делает!..

О как! Оказывается, первый визит на посту Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза Романов в Югославию совершил? Очень интересно! Совсем я от общественно-политической ситуации оторвался. Надо бы наверстывать... Наверное.

— Очень интересно!— как будто прочитав мои мысли, вдруг сказал Повод. — А ты какого хрена ко мне прёсся? Или случилось что?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Случилось, случилось... Обещал предупредить — вот и приперся.

— Грёбаный Экибастуз! Пошли скорей, стоим тут с тобой вдвоем как три тополя на Плющихе... Давай, шевели поршнями... — Повод очевидно занервничал и повел меня какой-то тропкой к своему обиталищу.

Дошли быстро. Наученная горьким опытом собаченция из-под металлического бокса носу не казала — боялась, что я снова ее отпинаю. Загремев ключами, старикан отворил тяжелую дверь и пропустил меня внутрь. Я прошел сквозь крохотный коридорчик с хозинвентарем и рабочей одеждой в ту самую комнатку, обклеенную газетами. Газеты, кстати, теперь лежали и на столе: целая стопка номеров "Комсомолки", "Известий", "Правды", даже — информационный бюллетень "Аргументы и факты"! Ничего себе дедушка, эрудированный! Держит нос по ветру! А еще делал вид, что румын с болгарами путает... Ну и артист!

Повод убрал с одной из табуреток стопку чистой одежды, предложил:

— Садись, рассказывай, — и пошел кипятить воду для чая.

Я сел, облокотившись на колени, запустил пальцы в отросшие волосы, дернул за них хорошенько, собираясь таким образом с мыслями, и рассказал. Про тренажерку, попытку внедрения в банду, общение с фарцовщиками, дуролома Серёжу и странное стечение обстоятельств, которое привело к наличию шести связанных и травмированных идиотов и одного участкового в моей квартире. Умолчал о личности Эрнеста. Просто сообщил, что наркоман из Москвы, мол — личные счеты.

Повод слушал-слушал, а когда я закончил, цыкнул зубом:

— Шоб я сдох! Был бы кто другой — я бы нахер послал, за брехню. И шо делать думаешь?

— Думаю у тебя попроситься переночевать, а потом — в УГРО идти сдаваться. Утро вечера мудренее.

— Ну, ночуй,— внезапно быстро согласился старикан. — Я тебе раскладушку достану.Только одно условие: за котлами посмотри, чтобы не остыли. Я схожу, прогуляюсь... Надо пацанов вытаскивать, щас менты власть почувствуют, лютовать будут — ну, ты понял. Подмогнешь мне тут?

— Подмогну, почему нет? — я не видел проблемы в том, чтобы подбросить пару дровишек в огонь в течение ночи.

— Пойдем тогда покажу тебе суть работы, дам тулуп и варежки: ночи холодные, простудисся ещё, с жару-то...

* * *

Пара дровишек оказалась штабеле. здоровенных березовых колод, которые пришлось еще и колоть чудовищного вида инструментом: колуном на длинной ручке. На самом деле я был даже рад такой работе: тяжелой, бездумной, чистой.

Как говорил один персонаж в фильме про подпольные кулачные бои: "это может быть как работой так и тренировкой". Если правильно браться и делать техничный рывок — поясница не пострадает. Бац! Колода становится на плаху. Перехватить колун поудобнее, размахнуться как следует, придавая необходимый импульс инструменту и — ГДАХ! Деревянный хруст возвещает о том, что дело сделано: березовый монолит дал трещину! Еще пара ударов — и охапка дров готова.

Колотые поленца отправляются в одноколесную самопальную тачку — не на руках же мне тащить их в топочную? На плаху становится новая колода — БАЦ! На небе — ни тучки, звезды мерцают от мороза, ярко светит луна, воет псина из-под металлического бокса, боясь выбраться наружу, звенят-гудят рельсы, возвещая прибытие поезда.

— Тадах-тадах! — стучат колеса...

Пассажирский! Люди едут по своим делам, скорее всего — возвращаются из столицы к себе, в глубинку. Кушают курочку, разгадывают кроссворды, выпивают. Для них — ничего не изменилось. Что такое две, три, четыре тысячи человек в рамках десятимиллионной республики? Никто и не заметит... Разве что — коллеги, родственники.

Размахнувшись колуном, я рубанул что есть силы. Хрясь! Колода разлетелась на четыре ровненьких поленца, в стороны полетели березовые щепки.

Глава 22, в которой Привалов бегает по потолку