Закон Мерфи в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович

— Эти убогие вломились ко мне в квартиру, но оказались третьими по счету желающими свести со мной счеты. По итогу — хрен там у них получилось. Мне еще и выручать ваших абибоков пришлось — присели они в КПЗ, и менты, видимо, хотели с ними вопрос по-свойски закрыть. Но мне такой расклад вообще не с руки: других выходов на сбыт у меня нет, и в одиночку гешефты делать в Минске — дохлое дело. Один идиёт не означает, что вы все идиёты, это я в подвальчике понял. Мне один земляк при погонах шепнул, когда их повезут, я водиле по кумполу дал, вытащил туебней… А они уже сказали, куда ехать.

— Дела-а-а… Ментов за собой сюда не притащили?

Я пожал плечами:

— Машину сменили. Старались — аккуратно.

— Дела! — повторил Лысый и, скрипнув половицей, скрылся за синей дверью.

* * *

Из-за двери раздавался гомон голосов, звяканье посуды, и — внезапно — звуки музыки:

— …Я возвращаю ваш портрет

И о любви вас не молю!

Хотя прошло немало лет,

Я вас по прежнему люблю!

Это было и вправду неожиданно — романсы в бандитском логове с утра пораньше. Было ли мне страшно? О, да! До дрожи. Я понятия не имел, что там внутри. Не знал — успеют ли приваловские волкодавы? И вообще не представлял, как воспримет неведомый и страшный Казанский новости о похождениях своего дебильного племянничка. Может он в нем души не чает и велит растерзать меня в сию же секунду, а я, дурак, приперся — вот вам, извольте, голова на плаху...

Сидя в кресле, я сложил руки на груди — так, чтобы правой ладонью касаться эфеса афганского клинка. Есть у нас, мужиков, такая придурь — мы сильно любим оружие. Любому мужчине, кто хоть раз касался рукояти меча или пистолета, цевья автомата или отполированного тысячами часов работы топорища мощного, увесистого топора знакомо это чувство. «Теперь всё будет так, как надо!» — примерно такое ощущение возникает в душе правильного мужика в этот момент. «Теперь всё будет так, как я хочу!» — такая мысль стучится в башку конченому ублюдку.

Хайбер определенно придавал мне уверенности. Нет, не в победе. А в том, что я сумею выйти из любой ситуации с достоинством. Пусть даже придется и сдохнуть. Я даже задышал ровнее, и сердцебиение успокоилось. Так что Лысый застал меня в бодром состоянии духа, готового творить дичь и сворчивать горы. Он отворил дверь со словами:

— Проходи, Шкипер. Старшой ждет, — и сделал широкий жест, показывая примерное направление моего движения.

Я шагнул в хату. Тут же, у дверей, статная черноволосая женщина в белой блузе и длинной, в пол, юбке, делала перевязку Артеку и Щепке. Движения ее умелых, сильных рук были выверенными: явно, практики хватало! Лицо… Она была похожа на актрису, которая в советской экранизации «Тихого Дона» играла подругу Григория Мелехова — Аксинью. Такая же красивая, женственная и с печатью горемычной бабской доли на лице. Или просто утро давало о себе знать? Утро — и визит кучи избитых гостей, которыми именно ей и предстояло заниматься?

Она ожгла меня пристальным взглядом, смахнула с белого, высокого лба прядь выбившихся из простой прически волос и продолжила колдовать над разбитой ударом металлической трубы рожей Щепки.

— Этот что ли Шкипер ваш? — проговорила она низким, грудным голосом. — Он так вас троих отделал?

— М-гм! — утвердительно промычал морщась от боли Щепка.

— Ну-ну… — проговорила она и склонилась над раскрытой сумкой с медикаментами.

— Это Ульяна, она тут… Ну, хозяйка. Смотри — аккуратно! — пояснил Лысый, пропуская меня внутрь, в большую комнату. — И со старшим — повежливее, у него с нервами — беда!

* * *

За накрытым столом сидело всё общество.

В углу, рядом с бутылкой водки страдал Серёжа — кажется, еще более растерянный и всклокоченный, чем на рассвете, когда я угнал «буханку». На его красной смазливой роже особенно хорошо были видны следы нанесенных мной повреждений.

Ямщик — тип со звероватым лицом — склонился над еще шкворчащей сковородкой с яичницей на сале. Он помогал себе огромным ломтем хлеба, поглощая за раз по целому жареному яйцу с двумя-тремя шкварками. Время от времени бандюган запускал пятерню в глиняную миску с квашеной капустой, которая стояла тут же, неподалеку, или выуживал из трехлитровой банки маринованный огурец. Когда я вошел, он не прекратил завтракать, только зыркал из-под кустистых бровей своими бельмищами. Пища хрустела у него на зубах, перемалываемая мощными челюстями, уши шевелились. Вот что значит — «жрать чтоб за ушами трещало»! Живая, мать его, иллюстрация.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Эмир — жгучий красивый брюнет с восточными чертами лица — курил у окна. Его стул был чуть отодвинут от стола, но на ближайшей к нему тарелке виднелись следы приконченного завтрака. Тут же, на подоконнике, лежал обрез «горизонталки» и стоял граммофон, который на сей раз скрипел про "белой акации гроздья душистые".

Я перевел взгляд на единственного, кто мог быть тут главным. Мой взгляд встретил седой, сероглазый мужчина с неестественно ровной осанкой. Про таких говорят — "как будто палку проглотил". Седина его очевидно не соответствовала довольно молодому лицу. Сколько ему было — сорок, сорок пять лет? На вид этот авторитет — пугало всего Минска последних недель — показался не таким и страшным. Одет Казанский был в полосатую рубашку, рукава которой он предпочел закатать по локоть и расстегнуть пуговицу на вороте.

Главарь "седых" повернулся ко мне и моргнул — всем лицом. А потом побарабанил пальцами по столу. У него, похоже, и вправду проблемы с нервами! И такой человек руководит самой страшной бандой республики?

— Это ты — Шкипер? — спросил он. — Ты моих людей отделал?

— Ну да, ребята из тренажерки знают меня как Шкипера. Шкипер так Шкипер, я не против — хоть горшком назови, только в печку не ставь.

— В печку, говоришь? — он снова моргнул всем лицом. — Что я, по-твоему, должен с тобой сделать?

На что я надеялся, когда прибыл сюда, на бандитскую малину? Как максимум — посмотреть на Казанского, срисовать его ближайшее окружение, навести мосты по поводу сбыта мнимой добычи от черной археологии и свалить в закат, предоставив возможность братьям Приваловым самим решать, чего им делать с предоставившимся шансом. Вот, например, у них тут имелся обрез охотничьего ружья. Статья? Статья! Но, наверное, это не совсем то, чего хотелось бы доблестной советской милиции…

И, конечно, я надеялся выжить. Свалить отсюда подобру-поздорову. И это тоже было задачей нетривиальной… Махать хайбером в комнате, полной вооруженных душегубов для ее решения — идиотская затея. А потому, главным моим оружием в который раз снова остались одни лишь слова:

— Как мне к вам обращаться? Да не важно, на самом деле! — я махнул рукой. — Просто представьте: вы приезжаете домой после долгой и опасной отлучки. Очень, очень опасной, смертельно! И оказывается, что к вашей женщине подкатывает бейцы какой-то баклан, вообразивший себя неотразимым потому, что он помог ей поднять на этажи рулон обоев! При этом — он был предупрежден что дама не свободна. Далее, этот баклан обнаруживает, что мужчина вернулся, от этого сильно огорчается и обзывает женщину… Хм! Развратной и продажной. За что закономерно получает по щам. Пока история развивается логично?

Казанский утвердительно моргнул — всем лицом. Все его мимические мышцы от переносицы до висков и ото лба до щек были задействованы в этом процессе.

— Продолжай, — сказал он, достал откуда-то из-под стола черный пистолет, и с металлическим стуком положил его перед собой — рядом с керамической кружкой с каким-то источающим пар горячим напитком.

Он что, целился в меня всё это время? Вот жеж… Страшно!

— Понятно уже, что мужчина — это я, а баклан — это ваш… Ваше… Это вон тот человек, рядом с бутылкой водки, — я указал на Серёжу.

— Садись. Возьми табуретку, — сквозь зубы процедил Казанский.