Знамя Журнал 6 (2008) - Журнал Знамя

Однажды мне родители сказали, что к нам на чашку чая придет необычный гость, немецкий офицер. Это был Нахтигаль. Наверное, сегодня это может показаться диким, почти неправдоподобным, но это было именно так. Он посетил и другие русские семейства, побывавшие в Компьене. К этому времени Игорь Александрович уже участвовал в антинацистском подполье и активно помогал матери Марии (Скобцовой).

Гость прибыл вовремя, в руках у него была кожаная палочка - стек. По-французски он говорил с акцентом. Он разрешил мне посмотреть его серую армейскую фуражку с распластанным оловянным одноглавым орлом. Начальство не одобряло отношения Нахтигаля к заключенным, и он был отправлен на Восточный фронт. После поражения Рейха союзники обнаружили в его личном деле должность “начальник лагеря” и арестовали.

Но Компьеньские русские написали в Нюрнбергский трибунал петицию с обстоятельным рассказом об отношении к ним Нахтигаля в 1941 году. Суд не нашел в его деле состава преступления и оправдал его подчистую…

Никита рассказал мне эту историю, а я подумала, что Берлинская стена, построенная для разделения собственного народа в мирное, послевоенное время, дала трещину уже во время войны! Кто был друг, кто враг? И как заведомый враг неожиданно оборачивался другом… Ведь среди немцев было немало настоящих антифашистов. Они понимали, что идеи Вермахта не только безумны, но и обречены. Особенно это стало явным после Сталинградского поражения. А те немцы, которые довольно быстро это поняли, были настоящими патриотами. С таким человеком Игорь Александрович познакомился в Париже в сорок первом. Свободное владение немецким позволяло ему выполнять для Сопротивления очень рискованные задания. Для изучения вопросов, касающихся промышленности и применения иностранной рабочей силы, Игорь Александрович в сорок третьем году несколько раз приезжал в Берлин. В то же время в Париже, в одной русской семье, он познакомился с неким Вильгельмом Бланке - немцем лет тридцати-сорока, служившим в экономическом отделе “Мажестик” в звании Sonderfьhrer. Он прекрасно говорил по-французски, учился в Швейцарии и не имел близких в Германии. Почти всю свою жизнь провел за границей, занимаясь коммерческой деятельностью. Бланке много бывал по делам во Франции и Испании, где во время гражданской войны находился в “красной зоне”.

Постепенно в разговорах с Игорем Александровичем Вильгельм стал высказывать свое несогласие с гитлеровской политикой, а потом вовсе перестал скрывать свои антинацистские убеждения. Он говорил, что Германия войну проиграет, и чем скорее она окончится, тем легче будут ее последствия для немецкого народа.

После долгого наблюдения за Бланке Игорь Александрович пришел к выводу, что необходимо попробовать предложить ему сотрудничать с Сопротивлением. Немец без колебаний согласился.

Информация, которую стал передавать Бланке, оказались крайне важной. Это были сведения о деятельности гестапо на территории Франции, все об арестах, раскрытии подпольных организаций, радиопередатчиков, часто даже фамилии арестованных. В гестаповских документах перечислялись и проведенные Сопротивлением операции, точное количество жертв с обеих сторон.

В результате провокации Вильгельм Бланке и Игорь Александрович в 1944 году были арестованы. Это был второй арест Кривошеина после Компьеня. Его допрашивали и пытали в течение двух недель. Иногда его отвозили “ночевать” в тюрьму Френ, но чаще он оставался на рю де Соссэ, в мансарде, похожей на пенал, с руками, скованными за спиной наручниками. Кривошеина избивали, пытали “ледяной ванной”, “кормили” дружескими уговорами с подкупом и провокациями, рассуждениями о долге. Результат: нервное истощение от физических страданий и страха за семью и друзей. Его жена Нина Алексеевна и Никита в этот момент скрывались на ферме под Парижем, потом в семье Генриха де Фонтенэ - нашего друга и участника Сопротивления. Несмотря на тяжелые допросы и даже пытки он никого не выдал.

После своего ареста Игорь Александрович видел Бланке еще дважды. Один раз издали в гестапо, другой - на допросе в тюрьме Френ. Они были скованы одной парой наручников, поговорить им не удалось. Бланке на допросах никого не выдал, не сказал ничего, что могло ухудшить положение Игоря Александровича. Вернувшись из Бухенвальда, он узнал, что Вильгельм Бланке так же твердо и бесстрашно держался перед военным судом, который состоялся в отеле “Континенталь”. Он взял на себя полную ответственность за свои действия, сказал, что он немец, любящий свою родину и ненавидящий фашистский режим. Бланке расстреляли в августе 1944 года. Игорь Александрович в 1947 году вернулся в СССР, где был опять арестован. На допросах его упрекали тем, “что если он выжил в Бухенвальде, то, значит, был сотрудником гестапо”.

Мое послевоенное ленинградское детство прошло в окружении сверстников, рисующих на чем попало свастики. Для них немцы, - это фашисты. Потом фашистами стали нередко называть иностранцев и даже русских, которые выделялись из общей массы. Фильм Александрова “Цирк”, призванный воспитывать уважение к цвету кожи и профилю, экзамена на терпимость не выдержал. Образ “не своего” человека после распада СССР перенесли на людей кавказской национальности.

“Наш - не наш, свой - не свой” так въелось в сознание советских людей, настолько проникло в поры, что и новое поколение - те, кто теперь летает в бизнес-классе на “Эр Франс”, и те, кто живет в русской глубинке, с трудом сдерживаются от оскорблений. В слово “свой” вложено больше, чем принюхивание, в нем отгороженность от “не нашего”, желание подпереть стену Берлинскую, подновить железный занавес, внутри которого были свои круги ада и километры колючки, отгородившие “своих же от своих”, где сын доносил на отца, а брат в монастырских стенах расстреливал брата. Кто же был “наш” и “свой”? И когда же это безумие началось?

Прошлый век, как ни один в истории, был помечен построением “стен” и границ. Но стены рухнули, Европа едина, человек обрел свободу, но так и не пришел к согласию с самим собой. Труднее всего осмыслить, что “своего” можно встретить за пределами своей семьи, города, страны и языка. А порой близкий, родной человек на поверку оказывается чужим…

- Вот видишь, Галка, здесь есть перевод на русский язык, - услышала я за своей спиной в туристическом берлинском автобусе мужской голос, - это они в благодарность нам, потому что мы им вернули Дрезденскую галерею и Пергамский алтарь. А могли ведь этим поганым фрицам ничего не возвращать!

Каждый европейский туристический автобус оборудован наушниками и семиязыковым переводом для удобства туристов. Русские теперь свободно путешествуют по миру и любуются его красотами.

Париж, 2007 г.

* Кривошеин Игорь Александрович (1899-1987) - участник Белого движения, французского Сопротивления, узник Бухенвальда. Репатриировался в СССР, был арестован, отбывал срок в Марфинской шарашке. В 1974 году вернулся во Францию.

Лиля Панн.Даниил Чкония. Я стою посредине Европы.

Вижу лица, но лица другие

Даниил Чкония.

Я стою посредине Европы: Избранные стихотворения. - СПб.: Алетейя, 2007.

Обложка оформлена в виде бандероли, “заблудившейся” в прошлом веке со всеми подробностями упаковки “нашенского” почтового отправления - грубой коричневатой оберточной бумагой и лохматящейся бечевой. Чкония, казалось бы, дизайнерский замысел сразу опровергает, начинает “Избранное” стихами недавнего времени “Чужие города” (2005), а заканчивает “Звуком осторожным” (1976), лирикой своей первой, тбилисской книжки. Новые стихи не таились под спудом, не лежали на почте, а достаточно традиционно выходили к читателю - книгами. Перелистывая вспять свой лирический дневник, автор не скрывает охватившего его, ранее незнакомого, чувства: “Я согласен назвать ностальгией / Бесконечно тягучие сны. / Вижу лица, но лица - другие. / И другие приметы весны”. Ностальгия эта особого свойства, она скорее сродни межировской “тоске по дому, по семье, по молодому по себе”, возникшей задолго до того дня, когда Межиров расстался с Отечеством. Продолжать сравнение этих двух поэтов бесперспективно: разные поколения (для Чкония межировское поколение - “отцы”), несопоставимый опыт жизни, разные темпераменты и много другого разного. Но сожаление об утраченном - по собственной вине и по воле судьбы - их роднит в известной степени.

Жизнь без границ, о которой он подспудно мечтал прежде, осуществилась.

Постоянная смена пейзажа - естественное для него состояние. Это не эмиграция, а, если хотите, мировоззрение. Ему дано быть гражданином мира, но не без отягчающих обстоятельств. Прошлое волочится за ним следом, крест-на-крест перетянутое бечевкой, которая хоть и махрится, но все еще достаточно крепка. Почтовое отправление он запустил сам, вслед себе же, надеясь когда-нибудь распечатать посланное.