Кудринская хроника - Владимир Колыхалов

Идет Пея — в землю глаза, рот на замке, точно воды набрала. У Николая Савельевича возникает желание окликнуть ее, о чем-нибудь пустяковом заговорить, заглянуть ей в глаза, поудивляться, как они у нее, будто маслом подмазанные, туда-сюда бегают. Наверно бы, Пея поставила на землю ведра, подтянула потуже концы платка в горошек, напрягла бы морщинистый подбородок и стала бы жаловаться на плохой урожай в ее огороде, что картошку уже подкапывать пробовала, а в гнезде клубеньков — совсем ничего, что петух плохо кур топчет, и яйца через одно болтунами выходят. Непременно Пея сказала бы о «плохом слухе и нюхе» ее дворового старого пса Моряшки, который в произношении Пеи звучит как «Морашка». Да и на сельчан бы ему Пея-Хомячиха жаловалась, что соседи к ней ходят просить по пятерке на водку, а она не даст — потакать нехорошим привычкам не хочет. А сама-то что делает! Поставила в коровнике у себя сепаратор, пропускает молоко сразу же после дойки, разбавляет обратом цельное молочко и продает геологам да нефтяникам по полтиннику литр. Вот по ком уж давно тюрьма плачет… Нет, Пею директор совхоза Румянцев пс остановит — иди, проходи мимо! Благо, она его, кажется, и не видит.

А вон на дамском велосипеде неспешно катит навстречу Румянцеву Володя Рульмастер. У Володи фамилия другая, но зовут его в Кудрине не иначе, как только Рульмастер. Пристрастие у него к велосипеду просто какое-то дьявольское: он на нем лишь зимой по сугробам не ездит. Когда его видят на велосипеде гарцующим, точно джигит на коне, то спрашивают:

— Рулишь?

— Рулю! — отвечает Володя. — Рулю! Вы же знаете, что я по рулям — мастер!

Отсюда и началось увековечение его прозвища, которое напрочь вытеснило истинную фамилию Володи. Та, настоящая, нужна ему теперь только в день получения пенсии — для росписи.

Пенсионер Володя Рульмастер сидит на веломашине прямо — не горбится, не сутулится. Шляпа на нем соломенная, тулья у шляпы прямая. Крупные, выпуклые стекла очков блестят экранами от прямых лучей солнца. Сам велосипедист роста малого, лицом морщинистый, дряблый. В любом селе, пожалуй, всегда найдутся такие коротыши. О Володе Рульмастере говорят за глаза, в зависимости от времени года:

— Метр со шляпой!

Или:

— Метр с шапкой.

Перед уходом на пенсию Володя был кочегаром химзаводской кочегарки — пар в котельной поддерживал. Никто в Кудрине толком не знал о его родословной. Считался он неприкаянным голым перстом, но потом вдруг отыскалось у него много родственников. Однако никто не ехал к нему, и он ни к кому не ехал с уютного насиженного местечка. Родня не скупилась на посылки с фруктами, теплыми, для здешней зимы, вещами. И был год, когда Володя Рульмастер получил этих посылок семнадцать штук! Он распаковывал их, рассматривал вещи, примерял, потом складывал снова в ящички, ящички ставил друг на друга и прислонял их к стене в своем маленьком доме. Но как-то, по чьей-то подсказке или собственному наитию, он распродал присланный товар, а на деньги от проданного купил себе кинопроектор из самых простых, приобрел заодно ленты короткометражных фильмов и долгими зимними вечерами, когда еще тут телевидения не было, крутил сам себе кино. Крутил одну ленту за другой, попивал чаек и покуривал. А может, не только чаек попивал… И опять же — покуривал. И однажды, уснув, заронил искру. Зачадили матрас и ватное одеяло, наполнили избу дымом… Как не задохнулся и не сгорел тогда самый забавный пенсионер Парамоновского района, это осталось до сей поры загадкой. Вроде бы кто-то, проходя мимо дома Володи Рульмастера, учуял или узрел мерзкий, въедливый ватный дым, позвал людей, и распространение огня прекратили, а сам кинолюб был вытащен на свежий воздух, где и пришел в себя.

Вообще Рульмастер слыл за человека шутливого, неунывного и отнюдь не злого. Он был доволен жизнью, и жизнь по возможности улыбалась ему.

Завидев директора совхоза, Володя Рульмастер притормозил свой неторопливый велосипедный бег, ловко спрыгнул и протянул Николаю Савельевичу небольшую, но жесткую от кочегарской работы руку. Он улыбался, готовый к веселому разговору. Из-под очков на Румянцева смотрели сощуренные, неопределенного цвета глаза. И директор сказал добродушно:

— Ты, Володя, в любую погоду радостный, лучезарный, а в солнечный день и подавно!

— Когда пенсионер начинает грустить, он тогда скоро отправляется к праотцам. А я жить хочу долго.

— Исключительно трезвое желание!

— А ты видел (они были давно накоротке), тетя Пея прошла от колодца с полными ведрами?

— Конечно. Только вот отчего она нынче такая грустная? Не ты ли, Володя, ей досадил какой-нибудь своей шуткой?

— Я тут ни при чем. Дорожный мастер Утюжный ненароком нанес ей удар.

— Да что ты! Каким это образом?

— Не образом, а натурально. Утюжный от скуки у нас на все руки. И даже берется часы ремонтировать. — Володя поправил очки и шляпу.

— Ну, дороги, мосты он в Кудрине починил. Впору и за часы браться, — все более веселел Румянцев от разговора с Рульмастером. — Так все же чем он обидел Пею?

Володя Рульмастер сделал вид, что не расслышал вопроса. Он затолкал в волосатое ухо мизинец, подрыгал усердно им, прочищая естественный слуховой аппарат, при этом весь сладко сморщился, чихнул и выговорил с досадой, похожей на удивление:

— Годы мои… простудные! Западать что-то в ухе стало.

— Твои шестьдесят четыре — щенячий возраст по сравнению со столетием моего родича Митрия Павловича Крымова.

— Ну, тот — старик!

— А сено — косит! Нынче уже и откосился, поди. Картошку копать готовится. Так что там случилось между Утюжным и Пеей?

— У Пеи сломались наручные часы, она их отнесла в ремонт дорожному мастеру.

— И они канули.

— Только несколько странным образом. Корпус остался, а все внутренности разлетелись от удара воздушной волны.

И Володя Рульмастер озарился сладчайшей улыбкой. Прислонив дамский велосипед к городьбе, жестикулируя, он рассказывал о недавнем смешном происшествии.

Чтобы наглядно представить случившееся, надо хоть раз увидеть дорожного мастера Утюжного вблизи. Мужик он здоровый, плечистый, рукастый, с большой головой, заросшей дремучим волосом. Но самая главная примечательность его внешности — это нос, напоминающий кабачок средней величины. Прорези ноздрей у Утюжного так велики, что похожи на лисьи норы. Часто Утюжного, будь то зима или лето, хватает насморк, одолевает потрясающий чих. В то время, когда Пея к нему обратилась, Утюжный, как говорится, сопатил. За обещанную бутылку пшеничной он все же часы у нее в ремонт взял. Пея ушла, а Утюжный, ничуть не медля, сел с ними за чистый кухонный стол, поближе к свету, все до винтика и колесика разобрал, нашел испорченную деталь — ось маятника — и уж хотел было отложить ее в сторону, как глаза его сами собой начали закрываться, голова запрокидываться, и дорожный мастер поселка Кудрино рявкнул, то есть чихнул… Когда он открыл глаза, то увидел перед собой клеенку в сиреневую полоску и не обнаружил ни одной детали от разобранных часов Пеи-Хомячихи. Удивление и скорбь его были, наверное, велики…

— Чтоб его разорвало! — взахлеб смеялся Румянцев. — Знаю, как он громогласно и троекратно чихает. Стекла в окнах дребезжат.

— А пол в избе у него — весь в щелях, — досказывал Володя Рульмастер. — Ничего не собрал, не нашел. Пея в сельский Совет бегала жаловаться. Она в прогаде бывать не любит, только в выгоде. Если Утюжный денег ей за часы не вернет — в суд подаст.

— И подаст!

— Я Утюжного увидел и спрашиваю: а нельзя ли, говорю, найти такой ма-аленький токарный станочек и на нем весь часовой механизм выточить? Утюжный так рассвирепел, что ноздри у него от втягивания воздуха слиплись. Я скорее на веломашину и закрутил во всю мочь педали…

В веселом настроении от встречи с Володей Рульмастером Николай Савельевич подошел к дому с синенькими наличниками, где жил его дядя.

5

В тот самый момент, когда племянник почувствовал под ногами мягкость гусиной травы вперемешку с ромашками, Митрий Крымов, может, минутой раньше, выйдя из дома проветриться, сел на сосновый чурбан посреди своего прибранного дворика. Могучий белоголовый старик, одетый в поблекшую от многократных строк рубаху-толстовку, перехваченную в поясе ремешком, выбрал часок отдохнуть и пожарить на солнце спину. Хорошо пригревало, припаривало, как бывает обычно после дождя в конце июля, начале августа. Старик, заслышав шаги, звяк щеколды и увидев племянника, шевельнулся, подвигал руками, до того покойно лежащими у него на коленях.

— Здравия желаю! — по-военному приветствовал его Николай Савельевич.

— Здоров! Проходи… Спасибо, не забываешь заглядывать к старику… А я тут месяц с покосом бился, да вот, слава богу, отстрадовался.