Семь крестов - Николай Прокошев

Обе армии с нескрываемым нетерпением, с выскакивающими из груди сердцами и дрожащими коленями ожидали сигнала королевских труб, призванных известить о начале великого сражении под безызвестной деревушкой. От знамен рябило в глазах. Их было столько, что на подсчет ушел бы не один час. Головы людей слились в одну тягучую металлическую массу. Копыта коней, как колония муравьев, растянулись на необъятное расстояние. Но больше всего прусса поразила пронзительная тишина. Из обоза, развернутого позади войска, перестали доноситься любые звуки. Пушкари с запаленными факелами замерли, как статуи. Даже Гуннар перестал улыбаться, и не надо было обладать сверхзрением, чтобы увидеть, как по его щеке течет тонкая струйка пота.

Только не жара была тому виной, а непреодолимое волнение в преддверии крупнейшей христианской сечи. Оглянувшись, Пес увидел, как Джаспер и его лучники спешились, что-то еле слышно прошептали, сложив ладони вместе, начертали на земле крест и поцеловали его. Тронд провел языком по губам и лишь крепче сжал поводья. Гуннар, словно заговоренный, с силой оттягивал кожу на кадыке.

Каждый человек из обеих армий, казалось, был готов, не дожидаясь приказа, стремительно ринуться в бой, настолько промедление было невыносимым. Но все ждали, все надеялись пожить еще минутку, еще мгновение. Никто не хотел умирать. И полубрат Бронте не был исключением.

– Страшно, Пес? – нельзя сказать, что прусс не ожидал услышать голос своего давнего невидимого друга.

– Как тебе сказать, – Гектор погладил рукоятку своего шестопера, который он усовершенствовал, прикрепив к древку цепочку, чтобы увеличить дальность поражения. – Да не так страшно, как тянет разрядиться. Надоело стоять без дела. Либо в бой, либо домой. Смотри, все еле держатся. Мы выиграем или проиграем?

– Тебе же сказали, какая разница? Для тебя это не важно – ты хочешь себя проверить, а где такое еще можно сделать? Честно говоря, ты мог и не идти сюда – я просто заронил семя тогда в Бронтекамме. Тебе удалось овладеть шестым чувством. Но я знал, что ты не сможешь отказаться, не зря я тебя выбрал, Пес.

– А что, был выбор? Кто еще был кроме меня?

– Большей частью такое же отребье, как ты, но ты уверенно обогнал всех остальных недотеп! Поэтому за проявленные отвагу и мужество я помогу и дальше развить твои навыки. Ты познал себя, теперь пойдем дальше. Совсем скоро сможешь видеть то, что видят другие, и на мгновение предугадывать их действия.

– Что, разве можно заглянуть в будущее? – на секунду прусса совсем перестала волновать схватка, и ему очень захотелось узнать исход боя.

– Я сказал – предвидеть на мгновение, – по тону Бэзила Пес понял, что тот держит его за полного дурака, – да и действия людей, а не события. Из-за того, что мысли человека имеют особенность постоянно меняться, невозможно предугадать, что он вытворит через минуту. А вот за пару секунд изменить решение уже сложнее, понял?

– Понял. Что-то в этом есть. Очень полезно в бою, только как я смогу этим воспользоваться?

Ответить Бэзил не успел, поскольку тишину разорвал протяжный рев боевых рогов польских трубачей. От общих порядков объединенных сил с правого фланга стремительно оторвалось татарское знамя. Такого Пес никогда не видел – на палку был поднят человеческий череп, к которому сзади прицепили конский хвост. Наравне с пронзительными воплями плосколицых татар, это страшное зрелище заставило многих защитников Пруссии ненадолго оторопеть. В ответ грохнули первые пушечные залпы. Из семидесяти привезенных орудий ударила лишь та часть, что была обращена на правое, то есть литовское, крыло. Да вот только из-за ночного ливня много пороха отсырело, и потому пальнули лишь несколько стволов.

Там же стояла и «бешеная Грета» – орудие, отлитое два года назад в Мариенбурге специально для проведения осад. При транспортировке его ствол разбирался на две части, а каменные и свинцовые ядра перевозились на отдельных телегах, еще одна подвода везла подъемный механизм. При этом вес ствола составлял двадцать четыре гамбургских фунта[94], а вес ядра доходил до четверти ласта[95]. Чтобы произвести выстрел, требовалось более трех центнеров[96] пороха.

К величайшему сожалению тевтонов, артиллерия особого вреда врагу не причинила. Немцы не хотели использовать пушки на раннем этапе битвы, поскольку полагали, что противник выдвинет более внушительные силы, а не жалкие четыреста душ диких кочевников.

Тем не менее Псу, стоявшему в первых рядах, было отчетливо видно, как несколько ядер размером с две человеческие головы всей своей тяжестью попали в хвост татарской коннице. Через мгновение он уже не мог отличить, что разлетелось в стороны – людские ноги или конские копыта, лошадиные морды или человеческие головы. Пока пушкари лихорадочно перезаряжали, передовые из степных воинов валом угодили в «волчьи ямы».

Всадники, что подоспели сзади, принялись вытаскивать попавших в ловушку собратьев изо рвов, утыканных кольями и замаскированных дерном. В это время грянул новый залп. Второй обстрел причинил вреда больше самим пушкарям, нежели противнику. В некоторые бомбарды, отлитые из бронзы, для придания им пущей прочности добавляли олово. Но, даже несмотря на это, «огненные змеи» имели обычай разрываться при стрельбе, что и произошло в этот раз.

Три ствола с оглушительным грохотом разлетелись на осколки, и окровавленные, обожженные запальным огнем, несмотря на защитные холщовые фартуки, останки стоявших рядом с пушками поджигателей и ядроносцев накрыли остальных канониров. Правда, большинство снарядов нашло свою цель – татарского знаменосца буквально разорвало на сотни розовых липких ошметков. Его лошадь, умей она считать, не досчиталась бы шеи, лопаток и крупа. Заметив, что подопечным приходится испытывать на себе все тяжести начала поединка, Витовт, литовский князь, взмахнул рукой с кистенем и крикнул что было мочи: «Литва, вперед!»

На подмогу татарским союзникам рванулась легкая литовская кавалерия. Чтобы добить татар и встретить «Литву», магистр приказал фон Валленроду вводить свои пятнадцать хоругвей. В первых рядах скакали братья – военная мощь и основа ордена. Стрелы, метко пущенные кочевниками, лишь оцарапали тяжелые доспехи грозных рыцарей. Однако несколько пруссов, находившихся чуть поодаль от Гектора, из-за этих стрел обрели вечный покой – их защита не была столь прочной. Да и сам Пес случайно увернулся: его сверхчувства пока никакой помощи не оказывали.

Он мгновенно забыл все, чему научился, и уже начал жалеть о том, что согласился на этот ужасный бой. В отличие от братьев, одетых в непробиваемые доспехи, Гектор носил лишь подбитую паклей бригантину[97], кольчугу и шлем-капеллину[98]. Маневренность при этом улучшалась, но такая защита была уязвима даже для обычной стрелы, не говоря уж об арбалетном болте.

Одна стрела вскользь прошла по шлему Гектора, а вторая рассекла ухо коня. Его боевой дух многократно усилился, когда Джаспер со своим отрядом в ответ татарам выпустили столько стрел, что иные из них валились с лошадей, утыканные древками, словно ежи иголками.

В деле англичанина Пес видел первый раз, и сразу же отдал ему должное. Потомственного аристократа поразили меткость и скорость стрельбы лучника – двадцать стрел в минуту. Свой любимый лук с роговыми наконечниками Уортингтон называл не иначе как «Галифакс» и, видимо, будучи преисполненным желания вызвать у товарища чувство гордости, сообщил однажды, что этот лук изготовлен из отличного прусского тиса.

Практичности англичанина не было предела – всякий раз, когда была возможность, он вытаскивал из тела противника свою стрелу. Хитрость заключалось в том, что наконечник к древку крепился обычным обжимом, потом деревяшка легко выходила и оснащалась новым острием, что во множестве заботливо хранились в специальном мешочке. По словам капитана, как-то в Трирских лесах одной стрелой он свалил тринадцать человек.

Вообще, к своей профессии Джаспер относился очень почтительно, с явным благоговением. Колчан лучника всегда был под завязку забит легкими – для дальнего боя – тополиными стрелами и тяжелыми, для ближних дистанций, из ясеня. Осина годилась для среднего расстояния. На всякий случай у Уортингтона про запас имелось две-три тетивы, в центре которых наматывались дополнительные, промазанные рыбьим клеем волокна, уменьшавшие их износ и травмы пальцев.

Для защиты руки от удара тетивой, а также чтобы она не цеплялась за рукав, стрелок носил яйцевидный браслет из моржового бивня. Перчатки англичанин категорически отвергал, считая, что стрелу и тетиву нужно чувствовать только голыми пальцами. Тем более, его мозоли позволяли без опасений брать рукой раскаленные головешки. Стрелял Джаспер «всегда от уха», инстинктивно, как и подобает настоящему мастеру, не выбирая себе в ориентиры деревья или холмы.