Семь крестов - Николай Прокошев

Для защиты руки от удара тетивой, а также чтобы она не цеплялась за рукав, стрелок носил яйцевидный браслет из моржового бивня. Перчатки англичанин категорически отвергал, считая, что стрелу и тетиву нужно чувствовать только голыми пальцами. Тем более, его мозоли позволяли без опасений брать рукой раскаленные головешки. Стрелял Джаспер «всегда от уха», инстинктивно, как и подобает настоящему мастеру, не выбирая себе в ориентиры деревья или холмы.

Наконец татары дрогнули и обратились в бегство: одни верхом, другие – не жалея ног. Часть войска фон Валленрода устремилась за бегущим противником, среди преследовавших яростно орудовал топором Тронд. Вскоре беглецы и настигающие их скрылись из виду. К этому времени подоспела литовская конница. Завязалась схватка с оставшейся частью немецких хоругвей.

Теперь Пес воочию увидел бой с участием настоящих рыцарей. Каждому брату ордена помогал один или два оруженосца и арбалетчик. Пока сражались рыцари, помощники держали запасных коней и оружие, помогали хозяину подняться, если он падал с лошади, арбалетчики стреляли в оруженосцев и коней противника. Но, как с горечью и злостью мог наблюдать Пес, сначала уничтожалась свита главного всадника, и беспомощный без нее рыцарь был обречен.

Вскоре Гектор вошел во вкус борьбы, но ему показалось, что литовцы представляли собой горстку плохо обученных крестьян и едва умели управляться с оружием или они все-таки сражались не в полную силу. Он с треском проломил уже четыре грудные клетки, и пара голов раскололась, как яичная скорлупа, от ударов обоими шестоперами. Рядом с ним приземистый Гуннар так махал своим гигантским фламбергом[99], чуть ли не в два раза длиннее его самого, что один раз чудом не снес голову и товарищу-пруссу.

Лязг оружия слышался далеко за пределами соседних деревень. Искр от стальных ударов хватило бы, чтобы спалить всю Европу. Какими бы плохими бойцами ни были литвины, орденская сторона тоже несла потери. Метко брошенная кем-то сулица[100] насквозь пронзила горло ортельсбергского знаменосца, и красно-белое знамя, вставленное в особую скобу у стремени, завалилось в лужу крови под копытами его коня. Воины из этого комтурства растерялись до такой степени, что врагу не составило труда изрубить полсотни человек.

На беду Витовта, даже падение рыцарской хоругви не спасло его сородичей от еще одного бегства. Перепуганные литовцы сломя голову помчались вслед за татарами. Предвкушая скорую победу, за ними тут же гурьбой с хоралом «Христос воскресе!» ринулась еще одна часть немецкого войска.

От литовской армии остались лишь три смоленские дружины. Они уже бились целый час без устали и валили немцев одного за другим, как ураган валит старый лес. Их окружили шесть хоругвей маршала фон Валленрода. Здесь остался и Пес, поскольку один из витязей длинным копьем проткнул брюхо его коню, и прусс вместе с громоздкой тушей, как тогда в Брутении, завалился на бок. За такую обиду необходимо было отомстить, тем более рядом Гуннар тоже рубил своим мечом, находясь на земле, – а вместе всегда веселее.

Один из шестоперов Гектора вылетел из рук от удара здоровенной дубиной с гвоздями одного бородатого русского «медведя». Удар пришелся по руке, и вот тогда Пес впервые применил свои новые навыки. За мгновение до нападения он представил, что дубина – тростинка, а его рука – обух. Ущерб для руки такой прием свел на нет, но от сотрясения оружие прусса все-таки выпало, и он мгновенно, с дьявольским воплем в прыжке обрушил всю мощь второго шестопера на поясницу бородачу. Тот со стоном сложился пополам и, повалившись на бок, стеклянными глазами уставился перед собой.

К этому времени фон Юнгинген отдал приказ гросс-комтуру Куно фон Лихтенштейну вводить свои двадцать знамен против основных польских линий. Смоленские бойцы стали пятиться, отходя к полякам, которые, сотрясая копьями, протяжно пропели отчий гимн «Богородица, возрадуйся!» и поспешили на помощь своим.

Гуннар тем временем беспощадно искромсал с десяток русичей, свалил знаменосца и забрался на его коня. Затем он сулицей сбил другого всадника и подвел его лошадь к Гектору. На благодарности времени не было, ибо Пес только и успевал раздавать подарки своей булавой на цепи. Теперь он уже навострился не чувствовать ударов: прусс представил свое тело камнем, а все вражеское орудие – сосновыми колючками.

Уложив твердой рукой пятнадцать человек, серый брат вдруг вспомнил, о чем перед боем ему сказал Бэзил. Сражаться будет гораздо легче, если на мгновение опережать врага, а для этого надо знать его следующий ход. Но залезать кому-то в мысли и разбираться в деталях времени не было – тогда он пошел другим путем.

Гектор сначала выбирал какого-нибудь одного противника и четко выделял его из общей массы. После этого он как бы мысленно замедлял все его движения, чтобы становилось видно, какое действие воин собирается предпринять. К примеру, если начинает шевелиться бедро, значит, врагу нужно сделать шаг, а если плечо – то замахнуться. Эта уловка помогла ему разить людские надежды на выживание с утроенной силой и скоростью.

Тем не менее кольчуга прусса в нескольких местах разошлась, поскольку не являлась частью тела. Притом, пока он пытался понять, как избежать урона, ему разбили колено и оцарапали ключицу. В какой-то миг Псу показалось, что он мог без брони, с голыми руками встать хоть против всей польско-литовской армии. И все же он хорошо понимал, что привлечет ненужный интерес и многочисленные вопросы после. Поэтому Гектор делал все возможное, чтобы избежать лишнего внимания к своим способностям и дару спасаться от ранений.

Смоленский князь, брат Ягайло, Симеон Ольгердович, рослый, с кудрями до плеч, в чешуйчатом панцире с изображением архангела Гавриила на табарде[101], рубился не жалея сил. Успевая в испуганном ржании коней, свисте копий и звоне железа отдавать приказы своим людям, князь сошелся в смертельном поединке с трапиером ордена Альбрехтом фон Шварцбургом. Отражая натиск русичей, Пес и Гуннар, сражавшиеся спина к спине, не могли видеть, как едва живой от проникающего ранения в живот оруженосец Шварцбурга перед смертью успел передать хозяину новый щит.

Этот спасительный жест пришелся как раз кстати, ибо Симеон своим тяжелым кончаром[102] со всей силы саданул противнику по предплечью, расколол тому наруч и выбил старую защиту. Но держать перебитой рукой тяжелый щит вице-маршал уже не смог, чем и воспользовался князь. В тот же момент он крутящим движением загнал свое оружие точно в место соединения пластин брони тевтона. Главный интендант ордена захрипел, из горла потекла кровавая каша и, сраженный, он упал на землю.

В искусстве фехтования гросс-комтуру фон Лихтенштейну, рыцарю, особо приближенному к самому Первосвященнику, равных воистину не было. Казалось, он с закрытыми глазами мог, держа оружие левой ногой, отбиваться от десятка окруживших его неприятелей. Человек не успевает так быстро моргать, как Куно успевал отделить три головы от трех тел. Меч был продолжением его руки, а конь – продолжением ног.

Куно лично срубил древко штандарта Пржемысльского воеводства – желтого орла на синем поле. Сам же воевода, круглолицый бородатый толстяк с блестящими глазами, такому исходу дел отнюдь не обрадовался и, вскинув длинный топор, развернул лошадь в сторону гросс-комтура. Через полминуты воеводе нечем уже было держать ни оружие, ни поводья – обе его руки, как по волшебству, вмиг отпали от туловища. Изумленное выражение лица так и застыло на отрубленной голове.

Незаметно для себя прусс и Гуннар оказались в самой гуще битвы, где сцепились свежие силы гросс-комтура и польского короля. Схватка достигла своей кульминации – в сражение ввязался весь цвет польского рыцарства. Поднявшийся вдруг ветер, как незримый союзник солдат Владислава, сердито всколыхнул пучки сена, которые поляки привязали к плечам, чтобы их легче узнавали свои. Пыль, взбитая копытами, треск ломающихся копий и стоны раненых у одних вызывали яростное стремление к поединку, а у других, наоборот, страх и бессилие. Для многих с той и другой стороны эта битва стала первой проверкой их внутренней и внешней силы. Расслабляться нельзя было ни на секунду: страшный удар клевцом или моргенштерном[103] мог моментально оборвать доблестную жизнь зазевавшегося вояки.

Отсеченные конечности усеяли бугристое поле. Тут же валялись выбитые глаза, оторванные уши. В ворохах собственных кишок бились в конвульсиях лошади. Словно за каким-то сатанинским кровавым спектаклем с шести росших на поле вековых дубов за побоищем наблюдали крестьяне из близлежащих поселений. Ветки деревьев пестрели грязным деревенским тряпьем: немытых зевак здесь было больше, чем желудей в урожайный год. Порой кому-нибудь из ротозеев в лоб или грудь попадали стрелы и арбалетные болты на потеху их соседям, и бедняги тюфяками валились на головы конных и пеших бойцов.