Жизнь Маркоса де Обрегон - Висенте Эспинель

Несколько моряков чрезмерно нагрузились вином и растянулись около корабельного очага, чтобы немного поспать; налетел такой сильный порыв ветра, что выбросил на них пламя, которое держали с большими предосторожностями, так что некоторым оно обожгло тело, а другим опалило бороды и лица, лишив их сна и сразу отрезвив их. Я оказался в смертельной опасности, потому что в то время сломалось дерево бизань-мачты, к которой из боязни ветра мои товарищи и я привязали койки;[307] когда же она сломалась, она подбросила койки вверх и всех разбросала по сторонам. Я ухватился за борт галиона, повиснув на руках с наружной стороны борта, и если бы мне быстро не пришли на помощь, то я оказался бы в глубине моря; а если бы мачта переломилась на четыре пальца ниже, то сломанным концом она подбросила бы нас до облаков.

Страдали от морской болезни все моряки, или большинство из них. Мы были без управления, хотя среди моряков был старший боцман, очень отважный, с бородищей, доходившей ему до пояса, которой он очень кичился. Когда он поднимался по снастям к дозорной корзине, чтобы спасти своего попугая, у него из-за сильного ветра распустилась его подвязанная бородища и зацепилась за одну из веревок снастей, так что он повис на бороде, как Авессалом на своих волосах.[308] Но, ухватившись, как опытный моряк, за рею, он благодаря качке три раза погружался в воду с одной стороны посередине судна и погиб бы, если бы другой моряк не поднялся по тем же снастям и не обрезал ему бородищу, так что он спустился живым, хотя и очень сконфуженным, оказавшись без своей бороды, оставив ее висеть там, где он ухватился и где ее отрезали.

Мы опять начали двигаться, насколько это было возможно, против ветра, причем корма все время стонала, и наконец вошли в гавань Кабреры, пустынного островка, лишенного обитателей и не сообщавшегося с остальным миром, кроме Майорки, когда привозили оттуда продовольствие для четырех или пяти человек, охранявших этот сильный и высокий укрепленный замок больше из-за того, чтобы турки не заняли этого острова, чем потому, что этот замок был на что-нибудь нужен.

Все это время страдал морской болезнью управляющий, или казначей, который заведовал слугами герцога, и когда он пришел в себя, он сейчас же пошел осматривать все, что находилось на его ответственности, и, недосчитавшись нескольких голов сахара, он сказал, не найдя их:

– Я быстро узнаю, кто их съел, если они съедены.

Так оно и было, потому что на следующий день начали подходить к борту все, которым не удалось опорожниться от того, чем они обильно начинили себя, потому что, наевшись сахара, они расстроили себе желудки до такой крайности, что за пятнадцать дней не могли прийти в свое нормальное состояние.

Мы долго не видели лица старшего боцмана из-за того, что он лишился своей бородищи, потому что в Греции, вероятно, считается очень почетным хвост фризона[309] в качестве человеческой бороды.

Наконец нас приняли на этом островке, ибо вследствие отсутствия сношений его обитатели не знали, что мы были из зачумленной местности, да даже если бы они и знали об этом, они приняли бы нас, чтобы только увидеть людей, потому что их держали там насильно, и они никого не видели и не говорили ни с кем, кроме этих глухих волн, которые постоянно бьются о скалы, где построен этот замок. Мы пробыли там пятнадцать или двадцать дней или больше, делая мачты, исправляя снасти, чиня паруса и страдая от жары в конце мая и в начале июня, не находя на всем острове ни места, где можно было бы укрыться от сильной жары, ни источника, где освежиться, кроме водоема или цистерны, откуда пили заброшенные сюда несчастные. Этот островок имеет шесть или семь лиг в окружности, он весь из камней, и на нем очень мало земли, да и та без деревьев, только несколько кустиков, которые не поднимаются выше пояса. Водятся там большие черные ящерицы, которые не убегают от людей; птиц очень мало, потому что они не остаются там из-за отсутствия воды, годной для питья.

Глава VIII

Так как жара была настолько сильна, а я всегда был разгоряченным, то я позвал одного друга и мы пошли, прыгая с утеса на утес, отыскивать какое-нибудь место, где была бы зелень или влага и мы могли бы вздохнуть и прийти в себя после плавания и пережитых бедствий, из которых мы вышли очень измученными. Когда мы шли, перепрыгивая с одной скалы на другую, пораженные видом такой скудной природы, наделившей это место столь утомительным бесплодием, порыв ветра вдруг принес такой божественный аромат жимолости, что показалось, будто послал его Бог, чтобы облегчить и утешить нас в нашей усталости. Я повернулся лицом к востоку, откуда шло благоухание, и увидел посреди этих нагроможденных повсюду скал чудесную свежую площадку, зеленую и цветущую, потому что еще издали было видно цветы жимолости, такие же крупные, приятные и душистые, как повсюду в Андалусии. Мы подошли, прыгая с камня на камень, как козы, и нашли пещеру, у входа в которую росли эти нежные кусты с божественным запахом. И хотя пещера у входа была узкой, дальше внизу она простиралась на большое пространство, причем во многих местах с потолка пещеры капала вода, такая чистая и холодная, что заставила нас послать на галион за веревками, чтобы можно было спуститься и освежиться там. Хотя и с трудом, мы спустились и нашли внизу помещение очень приятное и прохладное, потому что капающая вода образовывала различные предметы и делала природу совершеннейшей благодаря разнообразию таких странных фигур: там были органы, фигуры патриархов, кролики и разные другие вещи, которые возникали чудесным образом благодаря непрерывно падающей воде; от этого непрестанного капанья образовывался ручеек, который протекал среди очень мелкого золотистого песка и соблазнял пить из него, что мы и сделали с величайшим удовольствием. Место было восхитительным, потому что когда мы смотрели наверх, то видели отверстие пещеры, закрытое цветами жимолости, которые свешивались вниз, распространяя по всей пещере благоухание неземного аромата. Когда мы смотрели вниз, на место, где мы находились, мы видели свежую и даже холодную воду и пол с сиденьями, на которых могли отдохнуть во время такой чрезмерной жары; здесь было достаточно просторно, и мы могли прогуливаться. Мы послали за нашим обедом и гитарой, благодаря чему с величайшим удовольствием провели время, распевая и играя, как сыны Израиля в своем изгнании. Вечером мы отправились спать в замок, хотя на галионе всегда оставалась стража. Мы рассказали кастеляну,[310] как мы нашли эту пещеру. Это был человек ужасного вида, с налитыми кровью глазами, неразговорчивый и не смеющийся; о нем говорили, будто он был атаманом разбойников и поэтому его держали в этом замке в качестве сторожа. И хотя он ответил нам на очень непонятном каталонском языке:

– Берегитесь, потому что турки тоже знают эту пещеру, – это предостережение не заставило нас перестать каждый день посещать это приятное убежище, обедать там и проводить сиесту. Мы это делали десять или двенадцать дней подряд.

Однажды, отдыхая после обеда, мы увидели, что в отверстии пещеры показались красные чалмы и белые алькисели;[311] мы вскочили, и в тот же момент, как они нас увидели, – потому что они не ожидали там найти нас, – один из них сказал на очень чистом и правильном кастильском языке:

– Сдавайтесь, собаки.

Мои товарищи были изумлены, видя при кастильском языке турецкие чалмы; и один из них сказал:

– Это, вероятно, люди с нашего галиона, желающие подшутить над нами.

– Сдавайся сейчас же, мы турки, – заговорил другой турок на ломаном языке.

Трое товарищей схватились за шпаги, желая защищаться, но я сказал им:

– К чему послужит эта защита, когда они могут нас здесь засыпать одними камнями, тем более что у них ружья, как мы видим, – и, обращаясь к туркам, сказал: – Я сдаюсь тому, кто говорил по-испански, и все сдаемся всем вам; и ваши милости могут спуститься сюда, чтобы освежиться, если же нет, то мы вынесем вам воды, ведь мы ваши рабы.

Испанский турок сказал:

– Не нужно, потому что мы уже спускаемся.[312]

Покоряясь нашей судьбе, мы внутренне молили Бога, чтобы об этом происшествии узнали на галионе. Мои товарищи были очень печальны, а я постарался примириться с положением, потому что во всех несчастиях, какие случаются с людьми, нет лучшего лекарства, чем терпение. Я хотя и обладал им, но, стараясь казаться веселым, чувствовал то, что может чувствовать человек, который, бывши всегда свободным, попадал в рабство. Судьбу надо побеждать мужеством: нет человека более несчастного, чем тот, который всегда был счастлив, потому что ему гораздо тяжелее переносить несчастья. Я говорил своим товарищам, что, для того чтобы ценить благо, нужно испытать какое-нибудь бедствие и переносить это бедствие надо терпеливо, чтобы оно было меньшим. Я пошел навстречу спускавшимся туркам с очень приветливым видом и, подойдя к тому, который говорил по-испански, обратился к нему с величайшей почтительностью и смирением, называя его знатным кабальеро, давая ему таким образом понять, что мне это было известно. Он был этим очень доволен и сказал сопровождавшим его туркам, что я считал его благородным и знатным; он действительно, как я узнал потом, был из рода наиболее уважаемых морисков королевства Валенсии,[313] но отрекся от христианства, увезя с собой очень большое количество серебра и золота. Заметив, что для меня было выгодно польстить ему, назвав его кабальеро и благородным, я продолжал говорить ему приятное для его тщеславия, потому что он был начальником двух своих галеот, уцелевших из тех пятнадцати благодаря тому, что они укрылись от неблагоприятной погоды в маленькой бухте; на эти галеоты нас привели со связанными руками в тот же самый день, так как у нас не было тогда никакого средства избежать этого. И когда я бренчал на гитаре, мой господин отозвал меня в сторону и сказал по секрету: