Повесть о красном орленке - Виктор Сидоров

Пронька зябко передернул тощими плечами и, вздохнув, отвел глаза от березы, за которой только что спряталось солнце.

Он сидел на крылечке своей избы, насупленный и грустный. Синяки и кровоподтеки на его лице почти сошли. Но навсегда остался в Пронькином сердце след от тех нескольких страшных часов, которые он пережил в штабе. Больше недели прошло с тех пор, а стоит Проньке вспомнить Гришаню, Бубнова, Хомутова и Стогова — кулаки сжимаются сами по себе. Нет, Пронька теперь не успокоится, пока не отомстит им. Пронька не такой человек, который забывает боль и обиду. Он отплатит им с лихвой. За себя и за Спирьку. Правда, этого болтуна Спирьку стоило проучить как следует, чтобы умел держать язык за зубами, но так избить, как избил его Хомутов,— страшно.

Когда отсвистела хомутовская плетка, Гришаня брезгливо ткнул пальцем в сторону, где лежал бесчувственный Спирька.

— А теперь, Хомутов, выброси его на улицу... И этого,— кивнул на Проньку. — Да дай ему на прощанье... Сколько времени отняли, сопляки!

Спирьку Хомутов в самом деле вышвырнул на дорогу, как тряпку, а Проньку огрел вдоль спины плеткой.

— Беги и больше не попадайся!

Но Пронька не побежал, даже шага не ускорил — пошел к Спирьке. Увидел Настеньку. Сказал спокойно, отчужденно:

— Помоги донести.

Они кое-как с теткой отходили Спирькину мать, которая потеряла сознание, когда увидела выброшенного на дорожную пыль сына, подняли его, понесли домой...

Прошло уже сколько дней, а Спирька все хворает, почти не встает с постели.

«Не прощу! — снова закипает в Пронькином сердце бешеная злоба.— Поплатитесь! За каждый удар!»

Пронька соскочил с низенького крылечка, прошелся по двору, чтобы хоть немного успокоиться.

Ночь надвигалась темная и холодная. Да и пора уж похолодать — октябрь. По небу ползли седовато-мрачные тучи. Со степи ворвался пронизывающий ветер и стал гонять по дворам и улице пыль и солому. А вскоре зашелестел нудный и мелкий дождик. «Вот погодка, черт бы ее побрал!» — ругнулся про себя Пронька и пошел в сарайчик.

— Ты жив, Артемка? — тихо произнес он.

— Еще жив,— донесся будто из-под земли глухой голос.— Открывай, замерз...

Пронька быстро посбросал хлам, поднял с погребца доску. Оттуда, словно пружиной, выбросило Артемку. Было слышно, как тот клацал зубами.

— Ух и холодище! Думал, околею.

— Холодно,— подтвердил Пронька.— Нынче, пожалуй, в избе переспишь...

С того дня, когда к Проньке наведались нежданные гости, Артемка почти не вылазил из погребца — Пронька не разрешал. Боялся: вдруг еще нагрянут беляки и схватят Артемку. Только в глухие ночные часы выпускал его обогреться, поесть горячего да размяться. Сегодня опасно держать Артемку в сыром погребце — может простудиться.

В избе было тепло, пахло хлебом и щами. Артемка прижался щекой и грудью к горячему боку печи, прикрыл глаза.

— Хорошо!..

Тетя с состраданием поглядела на исхудавшее бледное лицо мальчика, с синими разводьями под глазами, и сердце ее сдавила жалость: «Бедный ты, бедный. Ведь совсем еще дите, а сколь пережил, сколь выстрадал... И взрослому не вынести...»

Дрогнули Артемкины ресницы, открылись серые глаза, усталые и совсем недетские. Встретились с глазами женщины.

— Теть, чего плачете?

Тетя торопливо смахнула слезы.

— И ничего не плачу... Садись вот, похлебай горяченьких...

Хлебает Артемка щи, а голова забита мыслями. Думает обо всем, что произошло за эти дни, думает о Настеньке, о Проньке, о Спирьке. Болеет Спирька, сильно болеет. Из-за Артемки пострадал. А от этого еще горше становится. И Проньку избили. Два зуба вышибли.

Скосил Артемка глаза, Проньку увидел. Сидит, отвалившись к стене. Не то дремлет, не то думает. Лицо строгое, даже суровое.

Плохо знал Артемка до сего дня, что такое настоящая дружба. Думал: дружить — это вместе гулять, не драться, ну помогать в чем друг другу. По-пустому думал. Не знал, потому так и думал. Теперь знает. Навсегда... Пронька и Спирька показали. Крепко показали. Артемке даже почему-то страшно: смог бы он вот так, как они? Выдержал бы?

И Настеньку не знал до этого. Казалась тихой, робкой. Вышло — другое. Вспомнил день, когда Пронька спрятал его в погребок сараюшки. Темно, сыро. Час прошел, второй. Тоска прокралась в сердце, робость: почему не приходит Пронька? Почему не забежит тетя, не расскажет, что случилось? Вдруг над Артемкой шорох, потом чуть слышно:

— Тема...

Настенькин голос.

— Открой, надоело.

— Не говори громко. Еще услышит кто.

— Да открой же,— стал сердиться Артемка.— Как в могиле тут. Противно.

Настеньке жалко Артемку. Очень. Знала, что в погребце — не на печи. Но не открыла.

— Нельзя. Проньку беляки в штаб увели. Про тебя пытали... Лежи, Тема, молчи, не шевелись.

Притих Артемка, сердце задрожало: как бы беды с Пронькой не случилось. Потом жиганула мысль: а вдруг выдаст? Нет, не от подлости, а от плеток или под наганом? Что скрывать: струсил Артемка. Не поверил в силу Проньки.

Заговорил торопливо, горячо:

— Быстрей открой. Вдруг Пронька выдаст? Открой — уйду! Быстрее, ну!

Настенька снова промолчала. Потом произнесла тихим, незнакомым голосом:

— Молчи и лежи. Не выпущу отсюда. Сразу схватят... А о Проньке зря так думаешь.

Но Артемка уже не мог совладать с собой, стал бить в половицу, чтобы выбраться на волю и бежать, бежать...

Вдруг доска приподнялась, отлетела в сторону. Артемка стремительно сел, только голова торчала над полом, и сразу встретился с глазами Настеньки. В них было что-то такое, отчего Артемке стало нехорошо.

— Беги,— тихо бросила Настенька.— Беги.— И как ледяной водой за ворот: — Если сам трус, то о других так не думай.

Артемка не побежал. Он даже не встал под холодным, отчужденным взглядом Настеньки.

Стало вдруг скверно и стыдно. Он молча лег на прежнее место, глухо приказав:

— Закрой.

Половица опустилась.

Долго лежал Артемка в темноте и тишине, переживая стыд. Казалось, навечно теперь потерял Настенькино уважение и веру, да неожиданно донеслось сверху тихое, робкое, как прежде:

— Тема,  слышишь?  Тема, ты не обижайся на меня... Ладно? Я не хотела...

Сразу полегчало, вздохнул:

— Это я виноват.— И трудно добавил: — Оробел было совсем... Иди узнай о Проньке.

Узнал обо всем вечером от самого Проньки. И еще тяжелее стало. «Не верил в них, боялся, что выдадут, а они вон какие! Под плетками молчали. Спирька-то! Вот не думал!»

Да, многого не знал до этого вечера Артемка о своих друзьях. О многом не задумывался.

...Опустела миска. Отложил Артемка ложку.

— Спасибо, тетя.

— Может, еще?

— Наелся. Хорошо теперь. Тепло.

Открыл глаза Пронька:

— Хотя бы твой знакомый очкарик приехал.

— Наумыч?

— Он. Может, Спирьке лекарства бы какие дал...

Артемка поник головой:  ни слуху ни духу об отряде.

Где он?

Легли спать. Тепло, а не спится. Может, оттого, что за окнами бьется унылый ветер, шумит и шумит дождь, нагоняя тоску? И лишь в самый глухой час заснул Артемка коротким и тревожным сном. Показалось, будто он легко оторвался от земли, взмахнул руками и поплыл, поплыл где-то между облаками, словно большая птица. Но сразу же вздрогнул, проснулся: почудилось, будто кто-то стукнул в окно. Приподнялся на локте, напряженно устремил взгляд в темное, слепое окно, затаил дыхание. Тихо. Только слышно, как бушует ветер, бросая в стекла дождевые струи.

«Верно, показалось»,— подумал Артемка, облегченно вздохнув. Только прилег на подушку, только прикрыл глаза, кто-то негромко, но настойчиво забарабанил по стеклу.

— Пронька,— тихо позвал Артемка.

— Слышу. Кто может быть? На беляков не похоже: те бы дверь высадили.

— Может, наши?

— Сейчас узнаем...

И Пронька полез с печи. Артемка достал браунинг. Было слышно, как щелкнул предохранитель: если чужие, он дорого продаст свою жизнь.

С кровати поднялась тетя, молча встала у открытых в сенцы дверей.

— Кто там? — донесся негромкий голос Проньки. Нет ответа.— Кто там?

И вдруг:

— Свои. Быстрее открывай.

Этот голос Артемка узнал бы из тысячи — Костя! Словно вихрем сдуло его с печи.

— Костя! — крикнул Артемка и бросился прямо в объятия вошедшего.

— Космач... милый...— загудел Костя.— Жив, здоров?..

Коптилку не зажигали — опасно. В темноте Костя жадно хлебал еще теплые щи, отрывисто говорил:

— Собирайся, Космач. Быстрее. Сейчас идем. В степи тебя ждет твой Воронок. Отряд, вернее, полк далеко. К утру бы добраться...

— Какой полк? — удивленно спросил Артемка, натягивая кожанку.

— Э, брат! Теперь отряда нет. Есть седьмой полк «Красных орлов». Есть командир полка Колядо, есть заместитель — Неборак...

— Да ну?!

— Точно. Теперь ты, Космач, не простой разведчик, а боец полковой разведгруппы. Уяснил?