Блуждающая в Пустоте - Аарон Дембски-Боуден

— Что мы с ним сделали? — спросил он. Талос отключил саркофаг от внешних динамиков и крики прекратились.

— Вот как раз над этим и работают Вариель и Дельтриан. Похоже, что полученные на Крите раны повредили его разум без надежды на восстановление. Неизвестно, что бы было, подключи мы его к шасси дредноута. Все что мы знаем, это то, что он бы обратился против нас.

Свои следующие слова Сайрион обдумывал с особой тщательностью:

— Брат…

— Говори, — Талос повернулся к нему.

— Я всегда поддерживал тебя, разве нет? Ты носишь титул нашего командира, но он не очень-то тебе подходит.

Пророк кивнул.

— У меня нет желания руководить. С трудом держу это в тайне. Разве ты не видишь, что я делаю все возможное, чтобы вернуть нашего настоящего капитана?

— Я знаю, брат. Ты — живое воплощение того, кто попал не в то место и не в то время. Но ты справляешься. Рейд на Тсагуальсу неплохо доказывает это, как и обращение в бегство Саламандр на Виконе. Мне все равно, что ты замышляешь; остальные либо доверяют тебе, либо просто убивают время. Но это…

— Я знаю, — ответил Талос. — Поверь мне, я знаю.

— Он герой Легиона. Твои жизнь и смерть зависят от того, как ты с ним поступишь, Талос.

— Я не слепой, — пророк провел рукой по выгравированному изображению на поверхности саркофага. — Я говорил им, что надо позволить ему умереть на Крите. Он заслужил отдых в забвении. Но Малек — будь он проклят, где бы он ни был, — отменил мой приказ. И когда Дельтриан обманным путем протащил саркофаг на борт, это все изменило. В конце концов, он не умер. Возможно, я ошибался, полагая, что он слишком угнетен жизнью в новом облике. Он ведь продолжает бороться за нее, хотя мог бы сдаться и просто умереть… Мы могли бы воспользоваться его наставлениями, Сайрион. Он должен снова встать с нами.

Сайрион положил руку на наплечник брата.

— Будь осторожней, Талос. От наших действий зависит будущее, — на несколько мгновений его взгляд задержался на саркофаге. — Что предложили Живодер и техноадепт?

— Оба полагают, что он не подлежит восстановлению. Но они оба также согласны и с тем, что он еще может быть грозным, хоть и нестабильным подспорьем в битве. Вариель предложил управлять им при помощи инъекций и контролируемого причинения боли.

Талос покачал головой.

— Подобно зверю, которого жестокие хозяева посадили на цепь и воспитывают палками.

Сайрион сам ожидал не меньшего от этих двух.

— И что ты предпримешь?

Талос колебался.

— А что бы сделал ты на моем месте?

— Честно? Я бы вышвырнул его останки в пустоту так, чтобы не узнал никто из Легиона и на их место поместил бы одного из тяжело раненых воинов. Пустил бы слух, что Малхарион погиб во время ритуалов воскрешения. И винить было бы некого.

Пророк повернулся к нему лицом.

— Как благородно с твоей стороны.

— Взгляни на доспехи, которые мы носим. Взгляни на мантию из содранной кожи, которую носит Узас. На черепа, свисающие с наших поясов, на содранные лица, растянутые на наплечниках Вариеля. В нас нет благородства. Нужда — все, что мы знаем.

Казалось, Талос смотрел на него целую вечность.

— Интересно, почему ты вдруг стал говорить как проповедник?

Сайрион подумал о Люкорифе и о словах Кровоточащих Глаз.

— Всего лишь проявление моей заботы,— улыбнулся он. — Так что ты будешь делать?

— Я приказал Вариелю и Дельтриану посмотреть, смогут ли они успокоить его при помощи химикатов и синаптического подавления. Возможно, так они еще смогут добраться до него.

— А если не выйдет?

— Когда не выйдет, тогда и буду разбираться сам. А сейчас настало время разыграть наш козырь. Настало время Октавии.

— Навигатор? Готова ли она к этому? — что бы под «этим» ни подразумевалось, добавил воин про себя.

— её готовность не имеет значения — сказал Талос. — У нее нет выбора.

«Эхо проклятия» неслось по волнам варпа на плазменной тяге, движимое живым сердцем в ядре корабля, следуя взору третьего глаза женщины, рожденной на родном мире прародителей человечества.

Талос стоял позади её трона, закрыв свои глаза и слушая звуки вопящего моря. Корабль содрогался под обрушивающимся на корпус бесконечным потоком воющих душ, переплетенных с живой плотью самих демонов. Впервые за долгие десятилетия он действительно слушал этот вой и слышал в нем музыку, подобную той, что звучала в тронном зале его отца.

С его приоткрытых губ сорвался хриплый вздох. Исчезли сомнения. Исчезло беспокойство о том, как лучше всего вести горстку оставшихся с ним воинов, и как распорядиться жизнями рабов. Почему он не сделал этого раньше? Почему он никогда не замечал сходство звуков, пока Октавия не подметила это? Он знал все истории, что предостерегали не прислушиваться к песни варпа, но вскоре перестал обращать на них внимание.

Навигатор обливалась потом, безотрывно вглядываясь в тысячи оттенков черного. Тьма то вопила, выражая свою боль тысячей разрывающихся о корпус корабля душ. То она взывала к ней: безымянные сущности манили её теми же когтями, которыми скребли по металлической обшивке.

Волны клубились и хаотично извивались как гнездо змей. Вспышки далекого неясного света то и дело сверкали между захлестывавшими друг друга варп-волнами. Был ли это далекий Астрономикон, или уловки демонов — Октавию это не волновало. Она направляла корабль на каждый пучок мерцавшего впереди света, прорываясь сквозь пустоту мощью и весом одного из древнейших боевых кораблей. Нос корабля рассекал волны нереальности, дрожащие вслед за ним и образующие формы, которые человеческий глаз не в состоянии был воспринять.

Само «Эхо» маячило на краю её сознания. В отличие от угрюмого и своевольного «Завета», сердце «Эха проклятия» было большим и горячим. На Терре не было акул, но она знала о них из архивных хроник Тронного мира. Это были хищники древних морей, которым все время нужно было двигаться, чтобы не умереть. Такой образ жизни как нельзя кстати хорошо входил в концепцию «Эха». Оно ничего так не желало, как нестись во весь опор, сметая преграды варпа и оставляя материальный мир позади.

«Ты слишком долго и слишком усердно внимал зову варпа», — упрекнула Октавия корабль, обливаясь потом.

«Жги, жги, жги!!!» — отозвался он импульсом. — Больше мощности на двигатели. Больше огня в ядро».

Она ощутила, как корабль ускорился в ответ. Её собственные инстинктивные импульсы пронеслись по нейрокабелям, подключенным к вискам и запястьям, сдерживая резкий скачок тяги. Первобытный азарт «Эха» огрызнулся, входя в тело через те же порты и посылая волну приятной дрожи.

«Спокойно, — Навигатор послала импульс, — спокойно».

Корабль ответил еще одной попыткой увеличить тягу.

Октавия представила команды рабов в гулких залах двигательных палуб, которые обливались потом, кричали и умирали, поддерживая работу генераторов так, как требовалось; на мгновение ей показалось, что она чувствует всех их так же, как и «Эхо»: подобно улью насекомых, зудящих в костях.

Навигатор отпрянула от мешанины чувств, отвергая примитивные эмоции корабля, и настраивая себя более жестко. Холодный поцелуй подаваемого в её каюту воздуха коснулся её мокрой от пота кожи, вызвав непроизвольную дрожь. Ей казалось, будто она задержала дыхание, погружаясь в бурлящую воду.

— Правый борт, — прошептала она в плавающую перед ней вокс-сферу. Половину черепа, переделанного в портативный вокабулятор, удерживали в воздухе крошечные суспензоры. Её слова были переданы экипажу и сервиторам выше, на командную палубу. — Правый борт, три градуса, импульс маневровыми для компенсации плотности варпа. Осевые стабилизаторы…

Она бормотала это снова и снова, вглядываясь в тьму и разделяя управление судном с его экипажем и злобным сердцем самого корабля. Снаружи целый пантеон эфирных нечеловеческих сущностей свирепствовал, бросаясь на поле Геллера. Волна отскакивала, сгорая и стекая, всякий раз разбиваясь об идущее судно. Октавия едва ли думала о холодных разумах, скрывающихся в бесконечной пустоте. Ей требовалось все её умение концентрироваться на узкой тропе, по которой она неслась сквозь Море Душ. Она могла стерпеть крики, ведь она родилась чтобы видеть то, что видеть невозможно, поэтому варп мало чем мог удивить ее. Но рьяная радость «Эха» угрожала её вниманию как ничто другое прежде. Даже упрямое сопротивление «Завета» было проще преодолеть. Там требовались усилия. Здесь же нужна была сдержанность. Здесь нужно было врать самой себе, что она не разделяет той неистовой радости и не чувствует того желания распалить двигатели до опасного предела и нестись быстрее, ныряя глубже, чем когда-либо удавалось какой-либо душе — живой или искусственной.

Мрачный восторг «Эха» передавался по нейроканалам, приправляя её кровь зарядом возбуждения. Октавия отстранилась от оков, силясь выровнять дыхание после того, как её тело среагировало на симбиотическое удовольствие самым примитивным образом.