Выстрел в Опере - Лада Лузина

— Да, я не люблю вас, — признал Демон со спокойным достоинством. — Вас не за что любить, — прибавил он убежденно. — Слепые уродливы в своем ничтожестве, и псевдовеличие, которое дарует вам ваш прогресс, делает вас еще ничтожнее год за годом. Мне много лет. Но ваша способность не понимать простейших вещей не перестает меня изумлять. Семь веков вы решаете одни и те же проблемы: страха смерти, любви, не-любви, проблемы отцов и детей, проблемы выбора… И семь тысяч лет не можете их решить. Неужели вам никогда не приходило в голову, что список вопросов, которые мучают каждого из вас, неизменен! Он неизменен все семь тысяч лет!

— Я не совсем понимаю, — пытливо сказала студентка.

Она уловила одно: Демон больше не попрекает ее. Впервые за их знакомство он пытается объяснить ей, почему не в силах принять людей.

— Вот еще одно ваше качество. — Его голос был безвкусным, как жеваная бумага. — Даже если подсунуть вам правду прямо под нос, вы не видите ее. Вы, Мария Владимировна, страдаете оттого, что ждете ребенка и будете растить его без отца. Страдаете из-за ваших отношений с родителями. Страдаете, считая, что, спасая Отца, вы, сами не желая того, предаете отца родного. Я не ошибся?

— Нет, — придушенно сказала она.

Она была для него прозрачною, как стекло.

И быть прозрачной было неприятно.

«Он просто… не-слепой».

— Но неужели вы и правда считаете, что являетесь первым человеком Земли, который решает подобные вопросы? — спросил он со скукой. — Их решали миллионы до вас. И, что интересно, решили. Иные описали свои решения в книгах. Но человечество похоже на умалишенную бабу, которая день за днем вновь и вновь изобретает рецепт борща, ошибается, варит жуткое пойло, пробует его, мучается несварением, рвотой, поносом, а поутру начинает все наново… вместо того, чтобы снять с полки книгу и прочесть там рецепт. Так и вы, вновь и вновь страдаете из-за своей несчастной любви, из-за того, что вас не понимают родные…

— Спасибо. Кажется, я вас поняла, — сказала она. — Я же историк.

Она села, забывая раздор, положила руки на стол, ставший столом переговоров.

— Я тоже думала об этом. История постоянно повторяется. Та же революция… Их было так много. И все они происходят по одной и той же схеме. И я хотела понять, почему сто, пятьдесят лет спустя люди повторяют те же ошибки? Ведь все описано в книгах. Их можно прочесть. И ни одна революция не приносила людям свободы. Революция — это смена хозяина. Но проходит сто, пятьдесят, двадцать лет — и люди опять верят, что борются за свою свободу… Мне казалось это странным.

— Теперь вы понимаете меня?

— Частично.

Она поняла, почему их называют «слепыми».

И постаралась представить, каково это, быть Киевским Демоном, жить сто-двести-триста лет и видеть своими глазами, как слепые убивают друг друга, затем провозглашают убитых ими героями, затем развенчивают этих героев; строят, разрушают церкви, затем восстанавливают их…

И ничего не меняется.

Те же слова, те же ошибки, те же надежды, те же вопросы, которые не зря именуются «вечными».

— Вера слепых в свободу — рудиментарна, — ответил на один из Машиных вечных вопросов Киевский Демон. — Когда-то они были свободны. Но теперь они слепы. Им нужен поводырь. Потому слепые не могут жить без хозяина. Как и вы, — добавил он секунду спустя.

И Маша снова не поняла его.

— Послушайте меня, Мария Владимировна. — Он порывисто наклонился к ней через стол. — Я не люблю вас, не буду лгать. Но вы неотделимы от того, кого я люблю больше жизни. Это мой Отец, мой Город. И Он выбрал Вас. Значит, Он увидел в вас нечто… Я не вижу этого. Я вглядываюсь в Вас и вижу перед собой стандартный клубок человеческих противоречий, слабостей и заблуждений, наделенных несколькими продуктивными качествами. Но Город не ошибается. Знайте об этом. В вас есть некое зерно… И прорастет оно только тогда, когда вы примете силу Киевиц. Но вы отказываетесь ее принимать!

— Откуда вы знаете? — вздрогнула Маша.

— Я не слеп. И не глух, — сухо пояснил он. — Я услышал ваши слова. Вы испугались свободы. Вы можете снести церковь движеньем руки, но не можете войти в нее. Это противоречие вцепилось в вас. Вы раздвоились. Одна может все. Вторая ощущает себя ущербной и жалкой. Но это не так. Все проще. Став свободной, вы перестали быть божьей рабой, потому что свобода несовместима с рабством.

— Тогда…

— Вы не хотите быть Киевицей? Не знаете, хотите ли… Вам страшно. Типичный человеческий страх. Обретя свободу, вы потеряли хозяина — заступника и покровителя. Но поймите же, нельзя обрести не потеряв! Вам не стать Киевицей, пока вы не примете первый закон всего сущего: добро — лишь изнанка зла! Ни зла, ни добра не существует.

— Я не могу принять это. — Машины глаза помутнели от мысли, как всегда, когда она заглядывала в глубь себя. — И не смогу. Это не принцип. Я понимаю. Но не могу. Потому что не могу. Не знаю, как иначе сказать.

— Тогда, — уверенно сказал Машин Демон, — сила, которую дал вам Отец и которую вы не в силах принять, раздавит вас. Вы будете бояться ее, самой себя, делать два шага вперед, два назад. И закончите тем, что запутаетесь окончательно, забьетесь в какую-то дыру и погибнете там. А я так и не узнаю, какую дивную тайну Город узрел в вас.

— Я слишком человек, — сказала Маша. — Я — слишком человек.

Она осознала это.

Она увидела себя его глазами и испытала к себе его презрение.

Правда лежала перед ней. И она знала уже: «Это правда!» Добро — это зло, и нельзя совершить добра, не совершая зла. Нельзя получить, не потеряв. Нельзя спасти, не убив.

Но она не могла принять это!

— Я хочу, чтобы добро было без зла. Чтобы люди не убивали друг друга. И животных. И дети не были злыми… — сказала она.

— В общем, рай, — сказал ее Демон.

— Я слишком человек, — не стала оспаривать его определенье она.

— Нет, — отрубил он. — Вы — Киевица! Избранная Городом. И я не могу не уважать его выбор. Простите, что я медлил, простите, что дал чувствам право пренебречь его Истиной. Вы сказали, Весы покачнулись, и сильно…

— Они практически встали дыбом, — живописала студентка.

— Так я и думал, — сказал Демон угрюмо. — Не знаю зачем, Городу нужны Вы. Если Вас не будет, Равновесие нарушится.

— Да при чем здесь я? — Маша и впрямь не понимала, с чего Демон уделяет такое внимание ее рыжей персоне? — Киеву угрожает опасность! И я пытаюсь понять, чего он ждет от меня.

— Когда покачнулись Весы? — спросил темноглазый.

— Когда Акнир пришла к нам и объявила войну. Той же ночью на небе загорелся красный огонь. И мы спасли женщину, странную, она пыталась повеситься. Она рассказала про Лиру. Но самое странное то, что как только мы спасли ее — Весы уравновесились. Немного, но все же…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});