Свобода Маски - Роберт МакКаммон

— Хватит, — сказал Мэтью.

Три безумные фигуры застыли. Мальчик продолжил бороться, стараясь добраться до ящиков, где отчего-то полагал, что будет в сомнительной безопасности.

— Пошел прочь! — прорычал человек, посмотрев на фонарь Мэтью. — Тебе не понравится то, что будет, если не свалишь!

— Мне не нравится то, что я вижу. Трое против одного, да к тому же, совсем юного мальчика. Вам должно быть стыдно.

— Кретин! — раздался грубоватый голос человека с повязкой и перьями. — Либо чеши дальше, либо мы отрежем твои яйца и скормим их тебе же, — он отпустил подбородок мальчика, рука скользнула в карман куртки и извлекла оттуда нож с блестящим лезвием.

Мэтью заметил нагромождение почерневших от пламени досок по правую руку от себя. Он вытащил ту, на конце которой торчало несколько железных гвоздей, и которая легко могла нанести серьезные увечья при встрече с плотью. Он боялся этой схватки, разумеется, и позже — если доведется — возможно, сочтет себя дураком за то, что в который раз уже сунул нос не в свое дело, но после всех страданий и всей черноты, которую ему довелось увидеть в этом городе, ему не хотелось становиться частью этого, даже если придется подвергнуть опасности свою жизнь.

— Отпустите его, — сказал Мэтью.

— Вырежи-ка ему улыбочку, Черный Волк, — сказал пернатый парень, который продолжал давить коленом в спину борющегося с ним мальчика.

Тот, которого Мэтью увидел первым, вытащил нож — длиной с целое предплечье молодого любителя искать проблемы на свою голову. Второй тоже достал клинок.

Мэтью не отступился.

- «Черный Волк»? — он почти рассмеялся, но внутри был слишком напряжен, чтобы позволить себе сейчас расхохотаться. — Вы, приматы, считаете себя настоящими индейцами?

Он приготовился бросить свой горящий фонарь прямо в лицо раскрашенному оборванцу, использовать доску, чтобы нанести удар, а после скользнуть рукой под плащ и тоже достать нож, который, к сожалению, в сложившихся обстоятельствах выглядел жалким.

Черный Волк решительно шагнул вперед, его нож, длиной, наверное, в целую лигу, описал небольшой круг в воздухе.

Еще один шаг, — подумал Мэтью. — И дальше фонарь полетит. Давай же, ты…

Чудовищная штормовая волна ударила его сзади, сопровождаемая ревом голосов, и на мгновение молодому человеку показалось, что он вернулся на борт «Странницы», борющейся со всей обрушившейся на нее Атлантикой. Он постарался развернуться, чтобы использовать доску, но дубинка ударила его по плечу, и импровизированное оружие выпало из рук. У него было одно мимолетное мгновение, чтобы разглядеть, что глаза на всех размытых лицах перед ним, были удивительно темными. Затем кулак ударил его в челюсть, другой врезался в грудь, вышибая дух, а затем молодого человека швырнули на землю, и он осознал, что его обидчики принялись атаковать тех, на кого хотел напасть он сам. Клинки сверкнули, кулаки размахнулись, крики ярости и боли вылетели из нескольких ртов, тела сотряслись, мальчик поднялся и принялся биться, как демон, а Мэтью тем временем лихорадочно хватал ртом воздух и пытался подняться на ноги.

Ему удалось подняться на колени, когда плоть в яростном ближнем бою встретилась с плотью, на Мэтью упало чье-то тело, и в суматохе он увидел летящую прямо на него подошву ботинка, с пути которого он никак бы не смог убрать голову.

Надо же, так бесславно и так глупо… — успел подумать он, — уснуть…

Часть третья. Враги — старые и новые

Глава шестнадцатая

— Позвольте-ка мне удостовериться, что я правильно вас услышал. Вы сказали, что Мэтью Корбетта посадили в тюрьму Ньюгейт?

— Не посадили, — покачал головой Гарднер Лиллехорн, но голос его оставался слабым и тихим. — Поместили на временное содержание.

Берри Григсби не стала дожидаться, пока Хадсон заговорит снова. Она молчала, пока Лиллехорн рассказывал о появлении Мэтью перед судьей и о его последующем переводе в Ньюгейт, но теперь она почувствовала, что лицо у нее горит, а ее язык желает прорваться сквозь плотно стиснутые зубы. Даже она знала, какие ужасы таит в себе эта тюрьма, и спокойно принять новость о том, что Мэтью поместили туда, было выше ее сил.

— Как вы могли это сделать? — спросила она с жаром в голосе, который запросто мог воспламенить бледно-голубой костюм Лиллехорна. — Вы стояли там и позволили этому так называемому судье послать Мэтью в это адское логово?! О, мой Бог! И как долго он там находился?

— Всего несколько дней, — послышался слабый ответ. Лиллехорна от этой рыжеволосой девушки и Хадсона Грейтхауза отделял лишь его стол, и он ухватился за его край обеими руками, как будто хотел поднять его в качестве щита против разъяренной девушки. — Но… послушайте… я делал все возможное, чтобы помочь ему. Клянусь, я пытался. Просто… ну… он начал препираться с судьей Арчером. Это была ужасная сцена.

— Такая же ужасная, как несколько дней — и ночей — в Ньюгейте? Очень в этом сомневаюсь! — терпение Берри подходило к концу. Усталость ломила ей все кости, но бороться она готова была до последнего. Путешественники, наконец, прибыли в Лондон этим утром — около часа тому назад — нашли себе комнаты в Соумс-Инн на Флит-Стрит и тут же направились в кабинет помощника главного констебля, как только им удалось найти карету и выведать верное направление. Медно-красные волосы Берри сейчас напоминали спутанный клубок из нескольких птичьих гнезд, глаза ее горели, как два уголька на усеянном веснушками лице, а рот был готов откусить голову этой бледно-голубой змее в костюме, прячущейся за своим столом с глуповатой полуухмылкой-полуулыбкой на лице.

— Его должны были сразу же отпустить! — воскликнула Берри, и голос ее добрался до опасной громкости. — Клянусь Господом и Святой Девой Марией, что проведу остаток дней, наблюдая за тем, как вы гниете в этой дыре, если вы его не…

— Выпущу? — спросил Лиллехорн с удивительно спокойным выражением лица, выдерживая жаркий напор девушки. — Я как раз собирался сказать вам. Он уже не в Ньюгейте.

Эти пять слов, произнесенных в одно мгновение, внезапно обрушили молчание на комнату и притушили разгорающийся пожар по имени Берри Григсби, однако это было лишь затишье перед новой бурей.

— Кровь Христова! — прогремел Хадсон, выходя из себя. — Почему вы не сказали это первым делом?

Наступил драгоценный момент, когда помощник главного констебля трезво оценил свою прожитую жизнь и решил, что хочет прожить еще хотя бы несколько часов, поэтому он помедлил, прежде чем заговорить сова. Его голос предательски сорвался на первом же слове, и ему пришлось начать снова.

— Есть… есть одна проблема, — проговорил он. — Я как раз собирался идти в здание суда — это рядом, буквально через двор, — он поднялся и заметно затрясся в присутствии этих мужчины и женщины, проделавших путь из самого Нью-Йорка, чтобы отыскать Корбетта. Два этих урагана пролетели мимо его клерка прямо в кабинет и готовы были освежевать помощника главного констебля. — Вы не пройдетесь со мной туда?

— А в чем, собственно проблема? — Хадсон ожег его глазами.

— Прошу. Просто… пойдемте со мной, и вам все объяснят.

Это, подумал Лиллехорн, была, пожалуй, самая большая ложь, когда-либо срывавшаяся с моих губ.

Хадсон и Берри вышли в компании Лиллехорна, спустились по лестнице во двор и прошли его строго выложенным геометрическим путем под тяжелым серым небом до здания суда. Они вошли в тяжелые двери и встретили молодого клерка с соломенными волосами по имени Стивен. Далее они оказались в кабинете с картотекой, книжными полками и белыми стенами, увешанными портретами знаменитых покойников.

— Я знаю, знаю, — сказал молодой человек, как только увидел Лиллехорна. Он поднял руку, чтобы поправить свои квадратные очки. Глаза его выглядели утомленными, под ними пролегали темные круги. — Как это случилось… я понятия не имею.

— Что — случилось? — практически проорал Хадсон. А затем, едва сдержав себя, представил себя и спутницу. — Мое имя Хадсон Грейтхауз, а это мисс Берри Григсби. Мы прибыли из Нью-Йорка, чтобы найти Мэтью Корбетта, и только что нам сообщили, что он был помещен в Ньюгейтскую тюрьму. Когда состоялось слушание?

— Слушания не было, сэр, — прозвучал голос из дверного проема, где появился худой, но весьма солидного вида мужчина со светлыми волосами, схваченными черной лентой сзади. Одет он был в темно-синий костюм с блестящими серебряными пуговицами, серый жилет и белые чулки. На аристократическом лице не мелькнуло и тени улыбки. — Я уже был на пути сюда, когда громкость вашего голоса чуть не занесла меня обратно в мой кабинет. Вы могли бы говорить тише, чтобы не распугать всех голубей на крыше?