Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

от волнения, испятнавшего его впалые щеки, крикнул:

— Как же так наступать — матросы вокруг острова Котлин лед взорвали, кругом вода, а я, к примеру, плаваю как топор! Што ж мне, за здорово живешь идти на дно раков харчить?

— Я тоже не Сус Христос, прохаживаться по воде необученный! Потопну, никто и не увидит, как душа выйдет.

— Одним словом, на каменные стены не полезем, и точка, — решительно донеслось из гнетущего полумрака казармы.

— Точка, запятая, восклицательный знак! Бей его, ребята, я его знаю, — зашумел краснорожий детина и поднял над обнаженной бритой головой механика чугунно-грязный кулак.

Механик со злостью, всегда удваивавшей его силы, схватил детину за широкую кисть руки и, выворачивая ее, с силой рванул книзу. В наступившей тишине все услышали сухой треск кости. Детина по-бугаиному замычал и, медленно приседая, опустился на замусоренный пол.

— Я у Колчака служил, так и там никогда не били, а тут комиссар руки ломает, — со стоном бормотал детина.

— Не били потому, что ты сам, наверное, других порол! — крикнул один из делегатов, прибывший с Ивановым.

Неожиданно толпа расступилась, и сквозь образовавшийся живой коридор, тенькая шпорами, прошел вперед молодой человек в кожаной тужурке, красном галифе, подшитом потертыми леями из желтой кожи, и хромовых сапогах на высоких подборах.

— Что за шум, а драки нет? Ты откуда взялся и кто такой будешь? — обратился молодой человек к Иванову.

— Я командир полка, — вызывающе ответил механик.

— Командир полка здесь я, меня назначил предреввоенсовета Троцкий. — На выбритой левой щеке молодого человека темнел, наливаясь кровью, схожий на тавро, круглый осколочный шрам.

— Вот вы-то мне и нужны. Утихомирим вашу ватагу и пойдем, сдадите мне полк. Вас назначил Троцкий, а меня Ворошилов.

— Арестовать, вывести к забору и расстрелять к чертовой матери, как контру, — приказал молодой человек.

С полдюжины цепких рук потянулись к механику.

— Ну вы, полегче, — в сердцах пробормотал Лукашка, снимая с ручного пулемета предохранитель.

— Полк, стройся!.. Пойдем в крепость сдаваться. Вопрос решен окончательно и бесповоротно! — звонким офицерским голосом, привыкшим повелевать, закричал молодой человек.

Люди, набившиеся в казарму, все до одного переступили с ноги на ногу, не решаясь сделать первый шаг.

— Коммунисты, ко мне, — скомандовал Иванов, становясь спиной к стене и быстрым взглядом окидывая возбужденную толпу, выискивая в ней единомышленников. — Вы слышали, что приказал вам предатель? Он велел вам построиться и идти сдаваться на милость генерала Козловского. Но этому никогда не бывать, если есть в полку хоть один коммунист. Собаке собачья смерть. — В руке Иванова мелькнул новенький синий наган, сухо щелкнул курок — осечка; еще щелчок — опять осечка. Иванов выругался.

— Что ты делаешь? — пытаясь раскрыть коробку маузера, успел крикнуть молодой человек, но здесь пуля из нагана свалила его под ноги расступившейся толпы. Кровь струей ударила из затянутой черной кожей груди предателя.

— На тот свет отовсюду одна дорога, — примиряюще сказали из толпы.

— Теперь за него на том свете провиант получать будут.

— Коммунисты, ко мне! — тихо повторил Иванов, и тотчас вокруг него собралось человек сорок настороженных, готовых на все людей. — Смутьянов арестовать и препроводить в трибунал, да не забудьте вон того кривоногого бородача, — механик кивнул на угрюмого красноармейца, пустившего слушок о том, что вокруг крепости взломан лед; словно оцепенев, красноармеец не спускал испуганных глаз с холодеющего лица своего поверженного вожака.

— Надо сказать красноармейцам, что лед крепкий. Многие боятся воды, — напомнил отцу Лукашка. — Под вечер самолеты белых сбросили листовки, там написано — идти придется по пояс в воде.

— Товарищи, не верьте шептунам, — механик поднял руку. Все до одного повернулись к нему. — От верных людей из Кронштадта Ворошилов получил записку — лед цел. Ночью по льду мы дойдем до крепости и на рассвете ворвемся в город. А пока пусть каждый займется своим делом, чистит оружие, подгоняет снаряжение.

— Война кончилась, кому охота идти на смерть из-за какого-то мятежа, — нерешительно крикнул кто-то из дальнего угла и замолк.

Подошел солдат не солдат, а дед, весь в седой бороде, как в мыле. Заявил примирительно:

— Раз ты голова всему полку, не мешает тебе побеспокоиться насчет чайного и приварочного довольствия. Люди мы русские, а чай нам заваривают на хлебной корке.

— Ну это другой разговор. Такой разговор я люблю, и настоящий чай вам будет, — пообещал Иванов; он помнил, что в Москве Даша сунула ему на прощанье в вещевой мешок плитку кирпичного чая.

«В случае чего на хлеб выменяешь», — припомнил он слова жены и улыбнулся своей детской улыбкой. Как она там без него, в студенческом общежитии?

Красноармеец с черной повязкой через глаз сказал:

— Главное, табак! Без хлеба воевать можно, а без курева никак не можно.

— Да и паек дают обрезанный: только понюхаешь, а хлеба уже нет.

Александр Иванович послал сына за вещевым мешком. Затем велел позвать каптенармуса. Когда тот неохотно явился, приказал ему выдать каждому бойцу паек на два дня.

— Нет у меня двойного пайка, — сытое лицо каптенармуса валилось краской. — Всяк подьячий любит калач горячий. Вам могу отпустить, комиссару тоже сам бог велел пользоваться, а на всех, извините, не хватит.

Иванов оглядел каптенармуса с головы до ног. На нем было суконное галифе, шевровые, сшитые по ноге сапожки, новый офицерский ремень. Иванов подумал: «Только погон ему не хватает. Голову даю на отсечение, обвешивает бойцов». Спросил:

— Ты какого звания?

— Обыкновенного… крестьянского. — Сложенные сердечком губы каптенармуса дрогнули, он оглянулся, словно собираясь бежать.

В толпе рассмеялись. Кто-то твердо заявил:

— Кулацкий сынок, вот он кто. Одним словом, жмот.

— Никак нет, мы из середняков, — каптенармус опустил глаза долу. — Советская власть отвалила мужикам земли чертову гибель, так что мы теперь все середняки, всех под одну гребенку остригли.

— Отец твой, конечно, держит лавку.

— Нечего греха таить, была лавка. Только он сам ее под кооператив отдал. Да и лавка-то доброго слова не стоила: торговали керосином, дегтем, лаптями.

— Вместо этого лавочника назначьте каптенармусом какого-нибудь коммуниста в летах или израненного, — сказал Иванов секретарю партбюро полка, стоявшего рядом с ним.

— Не рекомендую, — проговорил секретарь. — Бойцы загудят: мол, поставил комиссара на хлебное место.

— Ну и пускай гудят. Так-то ведь хуже; бойцов обкрадывают, на ворованное шевровые сапожки справляют и щеголяют в них на виду у босой команды. Пускай особисты сделают обыск у лавочника и конфискуют наворованное.

Вечером на партийном собрании составили список врагов и баламутов, разлагавших полк. После собрания все вписанные в этот именослов были арестованы и под усиленным конвоем препровождены в трибунал.

Ужинал Иванов вместе с бойцами. Он поговорил с ними по душам, проверил оружие, распределил делегатов съезда по