Дом тысячи дверей - Ари Ясан

В. долго еще валялся на диване, прежде чем все-таки решился вылезти из-под одеяла. Зябкая дрожь пробирала все тело. Без особой надежды В. проверил ванную и кухню, еле доковыляв туда на негнущихся ногах. Как он и ожидал, нигде не обнаружилось ни воды, ни еды. Это его ничуть не удивило. Одурелым взглядом он окинул кухню. Вид колченогой печки показался ему оскорбительным. Какое утонченное издевательство! Оставить человека без пищи, но при этом не забыть снабдить его печкой! Тяжело вздохнув, В. удалился из кухни и в совершенно унылом состоянии вернулся на диван, который ему уже опостылел до чертиков.

Он рухнул на диван и уставился невидящим взглядом в потолок. Тело в горизонтальном положении причиняло не такие мучения, но зато, как только физические страдания стихли, в полный голос заявили о себе страдания душевные. Хотя В. уже ни на кого не злился. Что толку винить кошку в том, что она поймала мышку? Такова природа кошки: каким бы чудовищем она не казалась жертве, но тем не менее, у кошки есть веские причины для подобного обращения с мышами. И что толку винить мышку в том, что у нее не хватило ни ума, ни ловкости, чтобы избежать когтей хищника?

Да, В. свалял дурака, или был недостаточно осторожен, или излишне доверчив, но все его сожаления не прибавят ему теперь ни капли сил для того, чтобы бороться за свою жизнь, наоборот, пустые терзания его только ослабляют. Нет, злость никак не поможет ему выбраться из этой комнаты. Надо придумать что-нибудь действенное! А что если он попробует поговорить с Мистером? Наверняка тот сейчас наблюдает за В.!

Немного ободренный внезапно осенившей его догадкой, В. вскочил с кровати, закутавшись в одеяло (потому что его трясло от холода).

- Где, где, - бормотал он, - где это может быть?

 В. шагал по комнате, оглядываясь по сторонам в поисках невидимой видеокамеры, через которую его мучители наблюдают за ним. Наконец решив, что камера должна быть где-то наверху, он вышел на середину комнаты и, задрав голову вверх, глядя в потолок, произнес:

- Я знаю, что вы меня видите, - голос был хриплым, В. прокашлялся и продолжил: - Господа, я ни минуты не сомневаюсь, что вы видите и слышите меня. Спешу вас приветствовать, - В. поклонился, при этом обернутое вокруг тела и накинутое на плечо одеяло придавало ему сходство с ринским патрицием, выступающим перед Сенатом.

В. счел нужным добавить в свой монолог нотки сарказма, стараясь говорить в стиле Мистера, таким же изысканным слогом, как он:

- Отдаю должное Вашей заботе обо мне. Столь прекрасное жилище, - он обвел рукой комнату, - вы предоставили в мое распоряжение. Но, даже пребывая в этих прекрасных условиях, я тем не менее продолжаю нуждаться в воде и пище. Увы, господа! Может быть, я ненароком ввел вас в заблуждение, и вы приняли меня за того, кто именуется у вас безъедом. Прошу прощения, но я вынужден вас разочаровать: я не безъед! - В. нашел в себе силы даже выдавить подобие улыбки. Он продолжил:

- Уважаемый Мистер! Хоть я и немало наслушался от вас в высшей степени занимательных речей, но все же я не избегнул греха чревоугодия и вынужден питать свою бренную плоть водой и хлебом. Я был бы рад доставить вам удовольствие и питаться только воздухом, но увы, - В. развел руками. - Я не в силах изменить законы природы.

Я не позволю себе, господа, и слова упрека, ибо не могу даже помыслить о том, что в постигнувшем меня несчастье есть хоть толика чьего-то злого умысла. О нет! Столь милосердны ваши сердца и столь светел разум, что я не допускаю и мысли о том, что вы могли воспользоваться моим доверием и лишить меня воды и пищи намеренно.

Я склонен видеть только досадное недоразумение в сложившихся обстоятельствах. И я смиренно прошу вас, господа, исправить эту нелепую ошибку, - В. склонился перед воображаемыми слушателями в глубоком поклоне. - Протяните руку помощи страждущему, многоуважаемые господа, и вызволите меня из этой темницы, куда я, быть может, заточен лишь собственной глупостью, - и В. опять склонился в поклоне.

 Но когда он поднял голову, в его глазах не было и следа смирения. Они злобно сверкали.

- Довольно! - закричал В. - Хватит паясничать, и без того я достаточно долго служил вам поводом для веселья. Что? - ехидно осклабился В., пялясь в потолок. - Довольны? Сладили? Всего у вас навалом, не хватает только таких болванов, как я, с которыми вы можете делать все что угодно! Ну что? Поймали кайф, наблюдая за глупой мушкой, которая попала за стекло? А? Каково чувствовать себя богом? Чудесно, не так ли? Захотите – и я сдохну тут, а захотите – протяну еще немного! Ну так иди сюда, иди сюда, ты, паршивая морда! Что ж ты там спрятался за стенкой, а? Иди сюда, сюда иди! Неужто кишка тонка посмотреть в глаза своей жертве?- В. бил себя кулаком в грудь.

В. так завелся, что не мог остановиться. Он все выкрикивал ругательства и вызывал Мистера на бой, но ответом ему была лишь гробовая тишина. Наконец, В. угомонился. Но потому только, что ему пришла в голову мысль о том, что мерзкому старикашке понадобится время, чтобы добраться со своего наблюдательного поста до этой комнаты. И В. стал ждать.

Тянулись минуты и часы, но В. по-прежнему был один. Никто не пришел. Вспыхнувший было огонек надежды окончательно потух. Ничем, ничем, ни слезами, ни ругательствами, ни проклятиями В. не сможет изменить своей участи. Его ждет бесконечное мучение и больше ничего. Если он и сможет заснуть, то завтра опять проснется для того только, чтобы опять страдать в угоду этим извращенцам. Для него нет выхода. Никакого. Никогда, никогда он не выйдет из этой комнаты. Никогда. Все кончено. Никогда.

И так повторяя про себя: никогда, никогда, никогда, В. чувствовал, как с каждым словом поднимается в нем ярость, как вскипает неугасимый вулкан, ищет выхода безумный джинн, над которым у В. нет власти. Еще мгновение – и В. взвыл как дикий пес и стал крушить все, что только попадалось ему под руку. Первым пострадал деревянный стул. Схватив его за спинку, В. с остервенением колотил им по стене, пока стул не разлетелся в щепки. Каждый удар, треск ломающегося дерева доставлял В. истинное наслаждение. Он кричал и гоготал как полоумный и, разделавшись с одним стулом, принялся за другой. Когда кончились стулья, В. взялся за диванные подушки.

Он колотил подушками по дивану, рвал ткань об углы стола, выворачивал нутро подушек, усыпая перьями комнату. Устав сражаться с подушками, В. вспомнил про Парадный Татачи. Вытащив его из чулана, В. принялся им кромсать все, что попадалось под руку.

Изуродовав диван и кресла, В. побежал на кухню. Он увидел чугунного монстра – печку – и яростно загоготал. Пару раз ударив по ней мечом, от чего печная труба погнулась, В. пнул печку, но в итоге лишь повредил себе ногу. От боли В. окончательно обезумел. Он ухватился за печную трубу, протащил перед собой печку на манер тарана и обрушил ее на стену. Со стены посыпалась штукатурка и там образовалась внушительная брешь. В. радостно взвыл. Он опять вооружился печкой и нанес еще один удар. Полетели куски кирпича и штукатурка. В. снова разбежался и снова ударил печкой стену. И потом еще…

Все было замечательно, и В., наверно, еще не раз предпринял бы подобную атаку, но к несчастью, силы его иссякли. Он протащил печку только каких-то два шага, и вынужден был бросить ее, потому что не смог больше сдвинуть с места чугунное чудище. Пошатываясь, В. проковылял в комнату, там еще пару раз пнул ногой валявшиеся кругом клочки подушек и обломки стульев, на большее его не хватило.

И снова он рухнул без сил на диван с разодранной обивкой, который к тому времени был усыпан перьями, опилками и обрывками ткани. В. и сам походил на испорченный грубой рукой механизм. «Я сломан, и жизнь моя сломана, - подумал он, - потому мне так хочется раздолбать все вокруг». Но эта мысль не принесла ему ни покоя, ни ясности. После столь бурной истерики ему не стало легче. Он затих только потому, что ослаб, но его все еще корежило.

«Вот так и чувствуют себя одержимые дьяволом, - пронеслась мысль, и сразу же за ней другая: - Нечего валить все на рогатого монстра. Нет уж, милый мой, дьявол здесь ни при чем, это ты мое золотце, ты сам во всей красе. Все это твое, родное, любимое, эта ярость и это безумство, они всегда с тобой были, с самых малых лет, наверно, с самого рождения. Должно быть, еще в колыбели ты уже неистовствовал из-за мокренькой пеленки. Так и теперь, чуть обмочился – и уже безумствуешь от ярости. Ты ярость и безумство. Да ты просто бешеный шизик, моя радость!»

В. мог бы устыдиться своей яростной вспышки, но ему не было стыдно. Ему было страшно. Только сейчас он понял, как глубоко может пасть. Только сейчас он узнал, что способен полностью утратить контроль над собой. Здесь, в этой комнате, запертый в четырех стенах в одиночестве, он узрел настоящее чудовище, и этим чудовищем был он сам.

На какое-то время В. забыл и о Мистере, и о голоде, и о жажде.