Холмы России - Виктор Ревунов

- Поклянись, что никогда не проболтаешься, что я скажу тебе.

- Никогда,- заверил Сергей.

- Я не говорила даже брату. Было письмо на отца.

Отец представлен как сподручный бандитов.

- Это ложь! От кого письмо?

- От Желавина.

- Так вот какого подлеца он проглядел. Врага! Вот и дело!

Полина Петровна открыла 4юрточку.

- Ты накурил.

Из форточки потянуло прохладой, влажной с терпкой прелью от багровевших за окном кленов.

- Желавин терял совесть,- сказала Полина Петровна.- Бывало жалко его.

Сергей вскочил со стула.

- Этого подлеца!-с удивлением и негодованием произнес.- Отец пострадал за свою жалость.

- Ты хотел разговора откровенного.

- После всего как можно говорить о какой-то жалости?

- Желавин когда-то спас жизнь отцу.

- Первый раз слышу,- как внезапным, был поражен Сергей. Он сел на свое место, взялся за кисет и трубку.

- Отец не любил вспоминать об этом,- ответила Полина Петровна.- Было это давно, на старой Тульской дороге, за Чурой возле пруда. Троих молодых коммунистов с завода встретили какие-то люди. Лица их были закутаны башлыками. Свалили и стали бить сапогами.

Двоих сволокли в прорубь. Волокли и отца. Раздались выстрелы. Убийцы разбежались. Отца взвалил на себя человек и понес к домам. Это был Желавин.

- Постой, мама, постой,- Сергей вспомнил, как однажды с отцом они подошли к пруду. Отец долго стоял в задумчивости, глядел в воду с желтыми кубышками кувшинок на уходивших во тьму стеблях.- Это за мостом?- спросил Сергей.

- Да.

- Что за люди?

- Ничего неизвестно. Отец лишь запомнил сапоги.

Зимой в мороз все были в хромовых сапогах.

- Я ничего не понимаю. Желавин спас отца. Почему же вражда?

- Какое-то время были товарищами. А потом наступило отчуждение, переросло в ненависть. Что-то произошло.

- Отец несет чужое зло!

Часы пробили десять.

Сергей бросился в комнату. Схватил планшет. В прихожей надел пилотку, шинель, затянулся солдатским ремнем.

Спешил он с письмом к военкому: горячо просил помочь с поступлением в училище.

Полина Петровна видела из окна, как сын перебежал улицу и успел вскочить в автобус.

Лия захворала: не то грипп, не то ангина.

Сергей позвонил ей.

- Я одна. Зайди ко мне,- сказала она грустным голосом.

Квартира из трех небольших комнат; рабочий кабинет Николая Ильича с книгами на застекленных и укрепленных цепями полках. На столе покоилась мракорная плита чернильного прибора с хрустальным оленем. В углу телескопическая труба на треножнике.

Иногда тихими дачными вечерами Николай Ильич наводил трубу на Луну в загадочных, похожих на мох пятнах, на звезды, вглядывался в голубой туманец мрака вселенского, где золотилась звездочка, казалась милой Ирочкой.

В ее комнате-ложе, как в маках, окинутое персидским покрывалом. В углу-трюмо. В зеркальных дверцах его мерцал золотой, червленный гранатовыми каменьями браслет.

У стены-пианино с бронзовыми в прозелени подсвечниками. В чашечках их две свечи оплывшие, слезами загорались и текли, когда перед огнями садился и играл Николай Ильич.

Задворье квартиры - кухня. За перегородкой ее уютный уголок для застольных дружеских и семейных бесед, вроде бы избяной уголок: стены околочены сосновым отшлифованным горбылем, лаком покрыты. На подоконнике кадушка, а в ней березка в землице, словно нарисованная эмалью и зеленью на стекле.

Тихо, пустынно и одиноко в квартире.

Лия в своей комнате сидела на тахте в углу, поджав ноги, закутавшись в цветастую шаль. На столике порошки и лекарства в пузырьках, стакан с отваром из трав.

На письменном столе у окна навалом тетрадки и книги. Сдавала Лия в медицинский: проходной балл не добрала.

Сергей сидел на краю тахты... Все эти дни ждал, как-то решится с училищем. Душой виделась какая-то минута, что вот-вот случится с ним что-то необыкновенное. Кто-то наконец заметит его или он сам сделает такое, что о нем сразу заговорят, удивятся, как это прежде его не замечали. И вот он адъютант, мчится с генералом в машине, ловок, отважен, и его видит Лия.

"Кто такая?"- спросит генерал.

"Любовь моя".

"Лих, лих ты, Елагин..."

Холодно синилось промытое окно. В комнате зябко, тоскливо.

Лия была слаба и возбуждена. Сергей слушал ее.

- Я тепличное растение, Сережа. Зябну, болею.

Знаменитости прописывают лекарства. Папа платит.

Готов на все, лишь была бы здоровой.

Лия взяла стакан и отпила отвар.

- Я как-то зашла к твоей маме в больницу. Она была в белом халате, красивая, какая-то святая. Вот такой я хочу быть!

- Отец твой отгонял меня,- спокойно и холодно сказал Сергей.

- Почему?

- Сложилось счастье. Зачем же его тревожить и нарушать?

Лия распрямилась в уголке, туже завилась в шальзеленый цветок на плече, маковые - на груди и на коленях.

- Как же быть?

- Вопрос поставлен тростью твоего отца.

- Значит, мне и решать. Я решу. Вы как два холодных камня, ты и мой отец,-жестко заметила Сергею.- А ты должен быть сильным и радостным. Не просто так, а что-то сделать. Надо сделать, Сережа.

Взорвать в себе все силы. Хотя бы знать, на что ты способен, что есть в тебе. Ты горишь лишь в фантастических мечтах о подвигах, а жар на ветер.

- Училище или деревня? Своя изба. Здесь жить не буду,- как о решенном сказал Сергей.

- Деревня? Что будешь делать там?

- Сяду на трактор. Пахать.

- Ты невероятный фантазер. Хлеб на столе, а ты ждешь его от журавля в небе. Завтра у тебя будет уже другая мечта. И так ты ничего-ничего не сделаешь, не достигнешь. Я птица оседлая, как наши московские галки. Но, может быть, прилечу к тебе. Поклевать зерна.

- Поставлю тебе чашку с медом, горлач с молоком.

- Откуда мед и молоко? От поэтической любви к земле? Твоя изба зарастет осинником. Чтоб что-то было, надо трудиться,- и вздохнула.- Ничего этого не будет. Будет все не так. Предчувствие.

Посмотрела в окно и выше, в небо. Заплыла взором в синеву, забылась.

- Если отрешиться от всего, то мы счастливы, Сергей,- сказала она и подумала, что в воле далекой, под той синевой разливом, где-то на дороге, тихой-тихой в березняке, приляжет у копны, вздохнет, и все забудется, начнется новая жизнь, и что-то держало, поражая скорбью настойчиво: то, что не представлялось Сергею, представлялось ей серым холодным деньком, когда она останется одна.

- Ты можешь взять свое заявление назад/ .уедем завтра же, куда ты захочешь,-сказала она, выпутываясь и раскрываясь из шали, словно росток весенний, обнажалась, черноглазая, тонкая.

- Дождусь решения. Да или нет!-сказал Сергеи.

Она пропустила его слова, думая, что ничего не выйдет у них и с дорогой. Проводит его и вернется в свой угол.

- Ты сомневаешься? А я ни капельки. Дадут тебе

шинель, винтовку с окованным прикладом и койку в казарме. С твоей мамой будем приезжать к тебе и гденибудь под кустом угощать пирожками. Расскажешь нам про поле Куликово,- улыбнулась, скрывая грусть. - Помнишь? Степь пряно пахла травами, и в небе вились коршуны...

Сергей повернулся.

"Почему я люблю его?"-с задумчивостью оглядывала Сергея. Он смотрел взором прямым и скрытым в душе, от которого исходило в нее легкое и розовое пылание; в жизни ее не было ничего похожего, хотя бы отдаленно напоминавшее это чувство, наплывшее из бесконечно чудесного; отводило в какой-то праздник оттепелью, с золотым крестом в бирюзовом небе и красной с паром чашей в снегу. Что это было, когда? Или ещебудет, явится? Что-то звенит и звенит.

"Телефон",- услышала она.

Лия спрыгнула на пол и побежала в кабинет отца.

Звонил Николай Ильич. Сказал, что идет домой.

Сергей оделся в прихожей. Стала одеваться и Лия:

надела сапожки, пальто, закуталась в пуховый платок и улыбнулась внезапно:

- Вылечилась. Пойдем в парк.

Они шли по широкой парковой аллее, наряженной по газонам поздними цветами астр, георгинов и багровыми с червонной позолотой кустами жасминов.

Настоянный на листьях и травах воздух смешивался с гарью шашлычной.

На веранде играл духовой оркестр. Тяжелы, печальны и пронзительны были прощальные звуки, словно сверкали под холодным солнцем.

- Меня поразил выпад отца еще и каким-то испугом. Будто раскрылось вдруг чужое лицо,-сказала Лия, продолжая начатый из тревог своих разговор.

- Арест моего отца. Вот в чем испуг,- ответил Сергей.

- Он умеет владеть собой. А тут из себя вывернулся. Видим в небе серп, но это лишь часть скрытой в тени луны. Ведь не исчезли злоба и зависть, ревность и жажда иметь, владеть. Это же с планеты никуда не сбросишь,- в общем, поискала ответа Лия и замолчала.

- В планете перегниет,-сказал Сергей.

- Человеку даны все страсти, Сережа. Не так-то просто с ними. Да и судьба.

- Изречения твоего отца. Страж закона и совести, а слезными речами отмоет любого, как страдальца судьбы.