Холмы России - Виктор Ревунов

- О чем ты, Астафий?

- Как в гнилушке лесной, фосфор холодный. Сгноили Астафия.

Полина Петровна остановилась перед входом в парк.

- Мне туда,- показала она па калитку в белых воротах.- Свидание с мужем.

- Вот что. Как в молодые лета. Так, говоришь, в новой квартире уже? А я похлопотать хотел.- Желавип достал из кармана конверт, запечатанный сургучом, перевязанный накрест бечевкой.- Описание заслуг Дементия Федоровича. Как же. Герой. Барина в болоте утопил. Когда - и меня вспомните.

Полина Петровна взглянула на парковую аллею за воротами. У знакомого поворота перед кустами сирени свидание с мужем. Его еще не было.

- Ничего не понимаю,- сказала Полина Петровна Желавину.- Болен ты или ненавистью сгораешь. Может, чем помочь тебе? Что тебе надо? Скажи. Будь ты человеком.

Платье Полины Петровны затрепетало от ветра, волосы всхлыиулн. Она закрыла голову руками и отвернулась, как будто стояла на пороге баньки в конопляниках, поглядывала куда-то. В зрачках пронзались и гасли зеленые крапины от отдаленных полнившихся ив. Желавин в исподлобном взоре держал ее, видп, как среди тумана цветилось платье, принюхиваясь, втягивал с ветерка согретый женским теплом запах. Перевел дыхание тяжело, проговорил:

- Сирень отцвела, а сиренью пахнет. Духи. Тоже капли. Только цветов весенних дурман. Как же Дементий Федорович дозволяет, чтоб жена чужое дурманом возбуждала? Зачем же возбуждать?.. Ведь и валерьянки не станет для успокоения.- Желавин засмеялся: хотел подтвердить смехом, что он пошутил.

- И что же случится?- уже покидая его, простилась вопросом Полина Петровна и услышала вдруг:

- На свидание ко мне придешь. А не придешь...

Она оглянулась. Желавин закрыл глаза конвертом.

- Сгниет Дементкй Федорович,-договорил и пошел дальше, вихляя бедрами и плечами, заложив за спину руку с письмом наветным. Па конверте сгусток сургучный, а из сгустка паутиной бечевка посконная.

Дементий Федорович вышел из-за кустов сирени навстречу жене, в командирской гимнастерке, с фуражкой в руке, осветлен сединой, не той, потлсвшей поздним холодом, а какая бывает в расцвете лет-пропалит белым полымем, будто след из гроз простремленный.

Она обняла его, погладила его голову, ясную под голубым чистым небом. Он уловил глубинную ее тревогу за лаской кропивших глаз.

- Что с тобой?

- Опять он. Был на приеме,- произнесла она как о неизбавимом.

Дементий Федорович привык к внезапным желавииским набегам, вернее терпел и ждал случая, какого-то случая, от которого сгорит и исчезнет это вязучее, как смола, тягостно прилипшее к семье.

Они пошли вниз под старыми ивами, освежившггмн воздух талой сладкой и горькой влагой листьев с осеребренной подкладкой на нежно-зеленых трепетавших плетях. Слева высокой кручей косогор в репейниках, в колючках чертополоха. На самой вершине домик запахнулся вишневым садом, раскрыта калитка на тропку обрывную.

- И что он?- спросил Демеитпй Федорович про Жславина.

- Какой-то кошмар,-о письме Полина Петровна решила не говорить. Зачем? В желавписком не было конца, и он уже расплачивался за свое. Сердце не лгало. Потрясающие удары его выдавали ужас, вселившийся в здоровое тело с жизнью самого подлеца. Но тревогу не скрыла.- Он что-то задумал против тебя,- предупредила она и, отвернувшись, посмотрела на домик на круче. Кто там Живет? Кто? Окошки в желтых наличниках приласкали ее чужим, кажущимся покоем.

- Что он может?- с вспышкой гнева ответил Д?- ментпй Федорович.-Холуи! Изощренный, выученный, хитрый во лжи и притворстве. Так я могу сказать тебе.

А другим? Какие основания? Личные, любовные? Иногда мне кажется, что это моя судьба. Не просто отвлеченное, я так и вижу тот луг в гвоздиках и тебя, Поля. Мы стояли у разных берез - он и я. Ты шла ко мне. Я не забуду его взгляд: как жала свои всадил он в меня. И в то же время что-то другое, невидимое. А в сущности, подлое... Зачем он приходил к тебе?

- С ним что-то стряслось. Подавленное состояние, страх. Я слушала его сердце. Он в ужасе, словно помешанный. Говорил что-то про Внкентия Ловягпна, будто навещает - в окно стучит.

- Все ложь. Внкептнй сгнил в болоте. А Желавину надо разнести слух, что бандит жив.

- Зачем?

- Чтоб опорочить меня. Сбить с пути. Давняя охота, знаешь.

- Но что-то стряслось. Без причины нс может быть.

Возможно, какие-то чувства, а выхода нет. Выходит, угарное.

- Поля, сколько возможностей дать волю чувствам в хорошем. Свою жену забил, теперь подай Митину. Ходит хам в грязных сапогах по чистому полу. Не оставлять же грязь. Вытирай. Вспомни, как следил у нас, и мы ничего. Как-то неудобно делать замечание.

- Вытерла, и ничего,- сказала Полина Петровна.

- За ним. Это доставляло ему удовольствие... И всета!-и в чем-то дело?

Они остановились на набережной. От простора застудеЕшсй реки порывало холодом. Тяжелые волны хлестали в гранит, захлебывались пеной.

Дементий Федорович надел фуражку, пониже надвинул козырек и опустил голову, окинул взглядом реку, тусклую, как свинец, всюду в красных от заката, быстро исчезавших пятнах.

"Да, в общем я что-то начинаю вспоминать. Видимо, так, все так: человек проживает три части своей жизни.

В первой просто живет, во второй расплачивается за ошибки, а в третьей прозревает",- раздумывал Дементий Федорович.

Полина Петровна стояла спиной к реке. Все смотрела на тот домик на круче. Между вишенок перед обрывом натянута бельевая веревка. Висели две рубахи-мужская и женская, пошевеливались, взмахивали и вдруг начинали плясать и обниматься, опускались обессилешю, трогали рукавами друг друга, отпихивали и снова вскакивали порой, взлетали над обрывом и в испуге шарахались за бурьян.

Мужская рубаха рукавом стала обнимать женскую и затихла, раздалась грудью и пошла, пошла, вихляя, а женская забегала вперед, вилась, взмахивала подолом.

"Желавин с Серафимой",-представилась Полине Петровне чета супружеская, бесстыже разгулявшаяся над обрывом.

Дементий Федорович распрямился. Привычно расправил под ремнем гимнастерку, поводя плечами, какой-то свободный, влекущий верой в сокровенную доброту свою.

Глаза, ясные, близкие и далекие, задумчиво окинули взором рощу закатную.

- В Желавкне бился гад. Ты слышала, как он сдыхал, но не сдох еще,-произнес Дементий Федорович.

ГЛАВА II

Провалились слои облаков, и поздним утром небо тронулось голубой акварелью с лимонными отсветами солнца.

Полина Петровна на кухне налила чай в чашки - себе и сыну. Муж третий год из жестяной кружки лагсриьЕЕ!

чаек пьет. Недавно десять пачек послала "индийского".

Просил в письмах проверенных: "Чайку, Поля, чайку пришли".

Чудилась какая-то надежда, да будто и подторапливал время к избавлению: "Чайку, Поля, чайку пришли".

А то, казалось, хворал и замерзал: "Чайку, Поля, чайку пришли".

Сергей вышел из комнаты.

- Доброе утро, мама.

Он поцеловал мать в припудренную щеку. Скрывала тоску. Нс сохла и не сгорала. Как осина, горьким соком жила на земле ненаглядной.

Полина Петровна поставила на стол фарфорово-белую сахарницу в цветочках вересковых.

- Погода, кажется, разгуливается.

По свету на стене было видно движение облаков - то светло, то сумрачно.

- Жизнь удивительна, мама. И знаешь чем? Думаешь и хочешь сделать одно, а выходит совсем другое.

Я стал замечать. Будто что-то уже определено заранее...

Видел вчера Николая Ильича. Он изменился.

- Годы, Сережа.

- Странное что-то.

- Да и заботы родительские. Когда-нибудь узнаешь.

Хочется быть счастливым в любом возрасте.

Сергей выпил чашку чая, сходил в комнату и принес кисет с трубкой.

- Зачем ты куришь?

Он долго набивал трубку табаком.

- Что с отцом, мама?

- Я тебе говорила.

- За что же все-таки его?

- Возможно, нам и не положено знать.

- Я хочу знать, что думаешь ты. Чего-то боимся, чего-то скрываем. Без откровения нельзя.

- Откровение - ке всегда правда.

- Я прожил сравнительно мало. Но чувствую: одно идет по поверхности видимое, другое - глубоко, у дна, в яме. Я не сомневаюсь в честности и доброте отца. Надо разобраться.

- Я мало что знаю. Как и ты. Что мы можем?

Глаза Полины Петровны заблестели от слез. Сергей тронул руку матери.

- Прости. Тебе тяжели. Верю, ты все разобрала по ниточкам. Попробуем вместе. Вдруг что-то да выйдет?

Случится.

- Николай Ильич сказал. Он имеет связи, он знает.

Он мне сказал, что самое разумное ждать, ждать, чтоб не быть виноватым в "изменении к худшему"- "геГогпшю ш ре^иа",- произнесла Полина Петровна незнакомым голосом.- Его слова. Можем напутать. Я прошу, никаких действий без меня.

- Страх перед какой-то правдой. Я понял.

- Поклянись, что никогда не проболтаешься, что я скажу тебе.