Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант

возможность помолчать. Тропинка ведет вглубь леса, и вскоре справа от нас появляется ручей. Мы идем по краю. Деревья с тонкими стволами склоняются над водой. Кора на стволах отслаивается, а листья плавают на поверхности.

Я подбираю камни и бросаю их в воду. Иногда они прыгают по поверхности, иногда – нет. Стрелка на дереве указывает на деревянный мост. Мы останавливаемся посреди моста и снимаем с себя рюкзаки.

Внизу шумит вода, и в моих ушах снова раздается глухой стук. Я облокачиваюсь на перила, закрываю глаза, пытаюсь замедлить дыхание. У меня щиплет глаза. Старый детский страх впивается когтями в мое нутро, цепляется лапами за горло.

«С тобой все в порядке?»

Я знаю, что она наблюдает за мной. Мое лицо горит, как под солнечными лучами.

«Кэт, есть еще кое-что, о чем я никому не рассказывал».

Я чувствую, как она придвигается ближе.

«Дорогой мальчик».

«Мои глаза», – говорю я.

«Да, я знаю, что они тебя очень беспокоят».

«У моего отца были красные глаза, Кэт. Это то, что я помню. Когда я был ребенком, и он напивался и злился, его глаза краснели, и в ту ночь в больнице его глаза были единственной частью его тела, которая двигалась. Они были открыты и все вращались и вращались по кругу. Врач сказал, что это была примитивная реакция мозга. Но его глаза…»

Долгое молчание. Я сосредотачиваюсь на звуке воды, пока ручей не оказывается у меня в голове, поднимаясь и опускаясь, извиваясь, петляя по лесу, становясь все быстрее и быстрее, пока не превращается в рев. Я нахожусь в потоке, и он во мне. Я не уверен, слышала ли она меня. Я открываю глаза. Пенистая вода бурлит внизу на камнях.

«То, чего ты боишься, неправда, – тихо говорит она. Мне приходится напрячься, чтобы расслышать ее сквозь рев в моей голове. – Это нормально. Ты пережил серьезную травму, и твой разум использует ее в своих интересах».

Рев медленно стихает. Поток воды – это снова просто поток.

«Я знаю, – говорю я. – Я знаю это. Но одно дело знать, а другое – верить. Мой разум… Я не могу ему приказать».

«Ах ты, дурачок. Ты думаешь, что из-за того, что у тебя покраснели глаза, ты становишься похожим на своего отца?»

Я смотрю на ручей, пока у меня не затуманивается зрение. Всю свою жизнь я говорил себе, что никогда не буду таким, как мой отец, что череда насилия закончится на мне, что я добьюсь чего-то в своей жизни. Мой отец умер в одиночестве и без гроша в кармане, никто не любил его, кроме сына, который едва мог заставить себя прикоснуться к нему в больнице. И вот я здесь, потеряв женщину, которая любила меня, понятия не имею, что я делаю, и каждый раз, когда я смотрю на себя в зеркало, мои глаза напоминают мне о нем.

«Что-то вроде того», – говорю я.

«Но это не так, – ее голос становится громче.

«Мне трудно, Кэт. Я не могу не думать об этом. Я не знаю, как перестать».

«Послушай-ка, – говорит она. – Ты должен поверить мне. Разум – это что-то расплывчатое, но ты должен верить, что то, что он говорит тебе, просто неправда».

«Ты помнишь Марию?»

«Да, красивая женщина».

В конторе приюта Мария показала мне свой дневник странствий по Камино, разрешила пролистать его. Там был один раздел, который меня зацепил. «Все мои страхи, – писала Мария, – все, с чем я отказывалась сталкиваться лицом к лицу, теперь обрушилось на меня. Но я сражалась с этими демонами с силой, которой у меня никогда раньше не было. Одних я оставила под дождем, других – у подножия холма. Некоторые вернулись, чтобы преследовать меня, но я оставила их в грязи, на камнях и в горах. Я освободилась».

Я рассказываю об этом Кэт. Она бросает сигарету и давит ее ботинком. Затем она облокачивается на перила.

«Демоны, – говорит она, глядя на воду, – это хороший способ описать наши страхи. Это помогает нам осознать, что то, что они говорят, неправда. Но как бы ты их ни называл, ты можешь победить их. Я – живое тому доказательство».

Теперь моя очередь уставиться на нее: «Что вы имеете в виду?»

«После того как я оправилась от операции, во время которой чуть не умерла, я впала в глубокую депрессию. Я не хотела жить. День за днем я сидела дома, ожидая смерти. Никто не знал, что делать, как помочь, но внутри меня звучал тонкий голосок, который говорил, что мне нужно жить. Я нужна была своей семье.

Итак, я уцепилась за этот голос. Я цеплялась за него с отчаянием, потому что знала, что если отпущу, то утону. В течение полутора лет меня одолевали страхи. И, конечно же, они атаковали там, где я была наиболее уязвима. Страхи отлично умеют это делать. Они говорили мне, что я недостойна, я не заслуживаю жить, моя мать была права, меня никто не любил, мне было лучше умереть. И все же, несмотря на то, что страхи пытались заглушить тот голосок, я заставила себя осознать, что то, что они говорили, не было рациональным.

Каждый день, даже если это длилось тридцать секунд, я фиксировала в своем сознании рациональную мысль и цеплялась за нее. Не имело значения, что это было – цвет стены в моей спальне или даже мое имя, – главное, чтобы я знала, что это правда. Я цеплялась за эту мысль, боролась за нее, заставляла себя поверить в нее. Я держалась до тех пор, пока страхи снова не одолевали мой разум. Но эти тридцать секунд я была победителем. Я делала это ежедневно, и рациональные мысли с каждым разом оставались все дольше. Однажды утром, полтора года спустя, страхи исчезли. Они утратили свою власть надо мной».

Она закуривает сигарету, ее руки слегка дрожат.

«Вот же черт, – она делает затяжку. – Не могу обойтись без этого».

«Кэт?»

Она качает головой: «Я не говорю, что это легко. Я даже не утверждаю, что у меня есть ответ. Все, что я знаю, это то, что я падала в бездну и вернулась». Она долго смотрит на сигарету в своей руке, затем кладет обе руки на перила. «Послушай, ты не можешь убежать. Избегать своих страхов или притворяться, что их не существует, бесполезно. Ты должен признать их. Но при этом все время помнить, что это неправда. Цепляйся за свои рациональные мысли, которые являются для тебя правдой, и используй их как якорь, –