В тени Петра Великого - Андрей Богданов

Разумеется, механизм замены подлинной истории лубочной картинкой или политическим плакатом непрост. Среди историков было немало правдоискателей, открывавших ту или иную страницу запечатанной в архивах истины. Множество важных документов и материалов, правдивых исследований опубликовано, немалая часть лжи опровергнута — но это никак не сказывается на исторической пропаганде, с замечательным цинизмом «не замечающей» истины и продолжающей тиражировать отвергнутые наукой представления.

Воздействие приятной Власти легенды на общественное сознание касается и художников, усиливающих ее своими бессмертными творениями. Страшная и гадкая царевна Софья и всепобеждающий реформатор Петр (естественно — Великий) на картинах Валентина Серова — результат длинной серии искажений в изобразительном искусстве, целенаправленно придававших облику Софьи отвратительность, а Петра — возвышенность.

«Хованщина» Модеста Мусоргского — произведение настолько великое, что лишь большими усилиями постановщиков «вписывается» в установленную легенду. Не случайно композитор подчеркнуто смешал в опере разновременные события, как бы говоря о незначительности использованной им легенды для существа могучей музыкальной драмы. Но зритель не может не отметить, что уступка композитора властям — в сцене с выскакивающим в конце,, как черт из бутылки, Петром — до смешного раздута в классической постановке Кировского театра, обычно отличающегося вниманием и тактом к авторскому замыслу.

Софья и «старая московская Русь» в романе Алексея Толстого «Петр I», противопоставленные «обновляемой России» Преобразователя и его «птенцов» — пожалуй, лучшее выражение государственной легенды. Хотя в этом (и во многих других) случае талант был куплен и оплачен, писатель не создал принципиально новой картины, лишь блестяще воплотив созданные задолго до него представления, которые и поныне искренне отстаивают многие завороженные Властью историки.

«Но легенда о «старой Руси» и «новой России», царе-реформаторе и его врагах-реакционерах бытовала не только в официальной литературе! — воскликнет читатель. — А как же столь славно начинавшие спор с протеста против существующего строя западники и славянофилы?!» Здесь нет противоречия.

Софья и Петр давно стали символами для обозначения революционного переворота. Петровская «революция сверху» иллюстрировала тезис, что только Власть есть творческая сила в обществе. «Европеизация» тешила западников, прощавших прорубавшему «окно в Европу» монарху «издержки» в сотни тысяч загубленных жизней. Петровская политика закрепощения и террора позволяла славянофилам рисовать идиллические картинки дореформенной Руси — наподобие модных сейчас представлений о чудесной жизни в Российской империи до 1917 г.

Только изменение отношения к революционным преобразованиям в целом делает для общественного сознания доступной истину о тех процессах, что происходили в России в последней четверти XVII в. — ровно триста лет назад. Именно тогда просветитель и соученик царевны Софьи Алексеевны Сильвестр Медведев высказал мысль о том, что общество без знания истории — как человек без памяти; только правдивую историю «великие люди» не очень-то любят, а объективные писатели испокон веков сильно рискуют.[1] Действительно, автор «Созерцания краткого», «Известия истинного» и других правдивых книг был обвинен в том, что, отстаивая право каждого человека «рассуждать», он хочет «попрать всю власть» — и окончил жизнь на Лобном месте.[2]

Дерзнувший предложить обществу собственное представление России, историк, публицист, поэт, богослов и композитор Игнатий Римский-Корсаков, митрополит Сибирский и Тобольский, стал на рубеже XVII и XVIII вв. первым известным писателем, объявленным в России сумасшедшим (и незамедлительно уморенным в темнице). А в нашем прогрессивном веке правдивая рукопись книги академика М. М. Богословского: «Петр I. Материалы для биографии» была искромсана цензурой, оберегавшей читателя от правдиво изложенных фактов биографии «Отца Отечества».[3]

Лишь на исходе третьего столетия нам позволительно приоткрыть зажмуренные в испуге глаза и попробовать рассмотреть драматические события истории, связанные с царевной Софьей и ее современниками, отталкиваясь от того, что уже хорошо усвоено — от легенды о Великом Преобразователе.

Допетровская Россия долго виделась отсталой патриархальной страной, покрытой «мраком невежества», отгороженной от культурной Европы традиционным недоверием к иноземцам. Жизнь в ней текла сонно, среди событий особенно заметны воссоединение России с Украиной, церковный конфликт Никона и Аввакума, издание нескольких книг Печатным двором и тщетные попытки завести училища. Диссонансом воспринимаются хорошо известные восстание Степана Разина, Медный и Соляной бунты, но усилиями советских историков и писателей они нашли свое место в картине беспросветной эксплуатации трудового народа, которому не оставалось другого выхода, кроме как безнадежно бунтовать.

Советский человек с легкостью верил, что «трудящимся» чуть не со времен Киевской Руси жилось все хуже и хуже, не задаваясь вопросом, почему «се в таком случае неуклонно увеличивалось население России, заново заселяя страну после Великого разорения Ивана Грозного, гражданской войны начала XVII в. (Смуты) и опустошавших государство эпидемий чумы, холеры и оспы.

Промышленников до Петра, считается, не было, но купцы чем-то там приторговывали. Дворянство эксплуатировало крестьян, а чем оно еще занималось — неясно, разве что служило в допотопном ополчении. Невежественные бояре проводили время на пирах и, «уставя бороды», томились в огромных меховых шапках и шубах в царской Думе — высшем законодательном и административном органе при государе-царе.

«Цари-батюшки» единообразны и различаются только степенью кровожадности. Впрочем, в последние годы их фигуры воспринимаются все более восторженно и утопают в золотом тумане корон, скипетров и держав. Атрибутом царской власти воспринимаются рынды в белых платьях с секирами в руках, золотыми цепями на груди и с высокими цилиндрическими шапками на головах.

Остаются еще монахи и осанистые попы — в недавнем прошлом кровососы-эксплуататоры, а по нынешним представлениям — единственные носители духовной культуры и организаторы культурных процессов: переписывания книг, иконописания, колокольного литья, каменного зодчества и прочих допетровских интеллектуальных занятий.

Выросшая в теремном заточении при консервативном, византийского типа царском дворе, царевна Софья Алексеевна могла быть только такой, какой представляет ее читатель романа «Петр I»: хитрой властолюбицей, цепко и хищно ухватившей полными руками возможность ценою Стрелецкого бунта отобрать власть у своего талантливого и многообещающего брата Петра Алексеевича.

Стрельцы — это древнее небоеспособное войско, погрязшее в самовольстве и совершенно лишенное дисциплины — еще с начала XVIII в. они изображались как «янычары». Лишенные понятия о государственной пользе, они, естественно, служили удобным орудием для придворных интриганов, покупавших за деньги и другие подачки помощь стрельцов для убийств и низвержений законных правителей.

Никакими делами, кроме открытия в Москве Славяно-греко-латинской академии и неудачных Крымских походов, правление царевны Софьи не ознаменовалось. Культурные нововведения — например, новый архитектурный стиль — связываются с именами родственников Петра Нарышкиных. Считается, что лишь при петровском дворе в Преображенском и Семеновском селах под Москвой в ходе обучения Великого Преобразователя и его военных игр рождались ростки нового.

Да и что могло сделать реакционное правительство Софьи с ее глупыми боярами? Лишь отдельные люди понимали, в какой глубокой отсталости находится страна и выступали «предшественниками» великого Петра в попытках реформировать Россию по образу и подобию Запада. Монастырская школа Ртищева, псковские экономические реформы Ордина-Нащокина, переводческая деятельность Посольского приказа при известном дипломате канцлере Артамоне Сергеевиче Матвееве — вот скудные ростки в пустыне, которую Петр превратил потом в цветущий сад.

Князь Василий Васильевич Голицын, самый известный член правительства Софьи, знаменит главным образом как любовник царевны. Даже знаменитый историк В. О. Ключевский, задумавший похвалить князя как «прямого продолжателя Ордина-Нащокина» и «предшественника Петра», считал Голицына идеалистом, уходящим в своих мечтах от действительности.