Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного - Робер Мантран

Французские и венецианские переводчики были одеты в атласные камзолы и в мантии ярко-красного цвета, подбитые мехом куницы, и носили очень красивые шапочки. За ними выступали первый конюший каймакама, два офицера сипахи и чаушбаши Великого Господина, рядом с которым ехал воевода Галаты… Четыре богато одетых трубача с серебряными трубами и в расшитых золотом перевязях следовали за ними. А за этими трубачами уже ехали, бок о бок, послы: г-н де ла Ай справа и г-н де Нуантель слева. Под г-ном де Нуантелем был прекрасный конь буланой масти, подаренный ему каймакамом, с чепраком из сукна, вышитого золотом и украшенного жемчугом. Аббат де Нуантель ехал за своим братом в сопровождении свиты из французских дворян — все на великолепных скакунах и роскошно одетые. Далее следовали секретари (посольств) Франции и Венеции, им сопутствовали тридцать дворян, которые сошли с кораблей на сушу только для того, чтобы увеличить собой свиту. Весь коммерческий корпус и вся французская нация верхом на лошадях замыкали шествие, которое длилось полтора часа. Улицы, окна домов, даже крыши были заполнены неисчислимым множеством людей всех религий. Послы прибыли, таким образом, во дворец Франции…»{310}

В таком шествии не было ничего необычного — напротив, при прибытии каждого нового посла великой державы в Стамбул оно повторялось вновь и вновь. Подобный же кортеж проходил по столичным улицам, когда посол отправлялся нанести свой первый официальный визит султану.

Посол постоянно пользовался, помимо прочего, янычарской стражей, которую он, впрочем, должен был содержать — кормить и выдавать жалованье. Если посол выезжал куда-либо за пределы Стамбула (например, в Адрианополь, когда там пребывали султан и великий визирь), экипажи и лошади передавались в его распоряжение.

Первым помощником посла во всей его многотрудной деятельности выступает секретарь, который к тому же в отсутствие шефа принимает на себя его функции, превращаясь в «поверенного в делах»{311}: к примеру, в течение почти всей Критской войны венецианский секретарь Джованни Батиста Балларино обеспечивал ведение дел в посольстве Венеции в Стамбуле. Имеется еще корпус драгоманов — официальных переводчиков родом или из метрополии, или из колонии соответствующей «нации» в Стамбуле, или, наконец, набранных среди местных религиозных меньшинств{312}. Вслед за венецианскими giovani della lingua был создан и французский корпус драгоманов «jeunes de langue», в котором происходила подготовка переводчиков для посольства и консульств. Школа «молодых переводчиков» первоначально была создана во французском посольстве в Стамбуле, а потом перенесена в Париж, где стала ядром «Национальной школы живых восточных языков».

Французская колония

Выходцы из больших европейских стран в Стамбуле, как и в других портовых городах Империи, организованы в «нации» (или, говоря современным языком, колонии). Этот институт весьма древний: венецианцы и генуэзцы объединялись в рамках единой организации, подчиняясь при этом определенным правилам поведения, еще во времена Византии; французы, англичане и голландцы последовали их примеру с конца XVI века. Что касается, например, французов, то они составляют в своей совокупности ассамблею, которая обладает правом, в частности и в провинциальных портовых городах, следить за ходом дел, интересующих всю «французскую нацию» в пределах Османской империи, — особенно за финансовыми делами. Ассамблея ежегодно избирает двух своих представителей, носителей громкого звания «депутатов нации». Однако как раз в Стамбуле их роль, как кажется, менее значительна, чем в провинции. О таких депутатах в османской столице нет никаких известий ранее 1692 года, между тем как, скажем, в Алеппо они действуют с 1623 года. Эти депутаты имеют полномочия ведать финансами «нации» (или, точнее, местной ее общины), что, в общем-то, сопоставимо с функциями торговой палаты. Каждый триместр они передают консулу отчет о балансе поступлений и расходов и помогают ему в основных работах. Однако это общее наблюдение не подтверждается именно в Стамбуле, где личность посла сводит к минимуму роль депутатов.

Депутаты имеют право быть переизбранными на этот пост лишь после того, как истекут два года после окончания их предыдущего мандата. Выборы сопровождаются обычно интригами, ссорами и нередко делают необходимым вмешательство посла (или консула){313}. Между тем в Стамбуле такие выборы носят формальный характер, здесь звание депутата скорее временный почетный титул, знак признания за его носителем общественного уважения, нежели указание на некие конкретные функции, связанные с этим званием. Такое положение длится, пока колония не становится действительно многочисленной, то есть примерно до 1715 года.

До этого времени колония остается малочисленной еще и в силу позиции Марсельской торговой палаты, которая ограничивала отъезд французов в страны Леванта. Там, в левантийских портовых городах, могут быть терпимы лишь те, кто намеревается «честно приумножать свое достояние», а не всякого рода авантюристы. Вот почему из списка отъезжающих вычеркивались имена французов, не имеющих такого достояния, которое стоило бы приумножать, и не владеющих никакой профессией, то есть «бродяг, бездельников и ленивцев»; разрешение выдавалось к тому же только тем лицам, честность которых подтверждается расследованием. На точку зрения торговой палаты встала ассамблея общин Прованса, а позднее парламент города Экса, который в январе 1663 года постановляет, чтобы «все отъезжающие получили удостоверения об их хорошей жизни и достойных нравах от старшин магистрата коммерции в упомянутом городе Марселе, Тулоне и других приморских городах провинции»{314}. Ту же позицию занимает и Париж, поскольку посол де ла Ай, солидаризируясь с Марсельской торговой палатой по вопросу отбора отъезжающих, пишет ей: «Отныне ни один торговец или ремесленник, желающий обосноваться в Леванте, не будет там принят без ее (палаты) согласия, которое предоставляется только тем, кто предъявит аттестацию от господ старшин и депутатов палаты в том, что он добронравен и имеет достаточные средства, чтобы завести свое торговое дело в портах Леванта»{315}. Подобного же рода инструкции даются послу Нуантелю (1670).

Эта политика проводится в интересах марсельцев и провансальцев или, точнее, в интересах Марсельской торговой палаты и Средиземноморской компании (La Compagnie de la Méditerranée), которая располагает и в Марселе, и в Стамбуле, и в других портах Османской империи сетью квалифицированных и влиятельных представителей. Взять хотя бы братьев Фабров: Жозеф — один из директоров Средиземноморской компании (основанной в сентябре 1685 года); Матье — тоже директор; Антуан — консул в Смирне; Жан Батист — крупнейший французский негоциант в Стамбуле. Изучая списки французских торговцев в турецкой столице и в других городах Империи, неизбежно приходишь к выводу, что подавляющее их большинство — уроженцы Марселя и Прованса. Перед нами, очевидно, фактическая монополия, которая, несомненно, сдерживала развитие французской торговли в Средиземноморье. Однако потребность в дальнейшей экспансии все-таки взяла свое: искусственные ограничения рухнули, и французская колония в Стамбуле стала в XVIII веке самой значительной, чему, помимо прочего, способствовали безоблачные отношения, установившиеся между Высокой Портой и Версальским двором.

Торговля местная и международная

Стамбул являет собой мощный центр притяжения для промышленных товаров, продуктов сельского хозяйства, сырья, предметов роскоши, предназначенных как для местного потребления, для нормального функционирования правительственных арсеналов, ремесленных мастерских, так и для экспорта в европейские страны. Он служит также и перевалочным пунктом для транзита многих товаров.

Монеты

Приток товаров порождает никогда не прерываемую череду торговых операций, которые предполагают операции денежные, а последние ставят проблему монет, так как именно они — цель подлинной торговли.

На территории Османской империи в XVI–XVII веках имели хождение многие золотые и серебряные монеты, чеканенные в Италии, Испании и, позднее, Голландии. Османы стремились накопить их, поскольку эти монеты иностранной чеканки с течением времени сохраняли свою первоначальную стоимость в большей мере, чем это удавалось турецким монетам: акче, к примеру, в XVI и особенно XVII веках значительно обесценились.

Золотые монеты, обращающиеся в Стамбуле, малочисленны по типу и по количеству: всякая золотая монета обладает такой непререкаемой ценностью, что ее владелец не спешит расстаться с ней, пустив ее вновь в коммерческий оборот. Само государство дает тому пример — оно накапливает золотые монеты, всеми средствами изымая их из оборота{316}. Золотые монеты, носящие постоянно общее наименование алтун, вместе с тем получают от эпохи к эпохе некоторые дополнительные имена. Так, в начале XVI века они также называются филури (от флорина) и шахи. Завоевание Египта Селимом I открывает османам доступ к золотым запасам как в металле, так и в монете, не только в самом Египте, но и в Судане. Египетская золотая монета ашрафи получает в некоторых провинциях империи хождение под турецким именем эшрефи алтун или шерефи (европейцы называют ее шериф или султани).