Выходное пособие - Лин Ма

Но что больше всего нравилось Жуйфан в этой религии, так это молитва. Поначалу она просто подражала другим во время общих молитв, но вскоре стала молиться сама, в одиночестве, в своей комнате в подвале. Вечером, когда ее глаза уставали, а пальцы уже не гнулись от сборки париков, она садилась за кухонный стол и складывала ладони. Это был важный ритуал, процедура, которая давала ей чувство уверенности. Она говорила, что молитвами практически выдумала свою жизнь в Америке.

Сначала ее молитвы были просьбами, иногда сделками. Она молилась о скорейшем воссоединении со своей дочерью. В тот тяжелый месяц, когда она особенно часто звонила домой сестрам и маме, она молилась, чтобы счета за телефон не оказались слишком большими. Она молилась, чтобы ее муж смог найти доходную работу после защиты. Она молилась, чтобы в продуктовом магазине были китайские товары, наподобие рисового вина или маленьких сушеных креветок для заправки. Потом она молилась о том, чтобы Бог позволил ей вернуться в Фучжоу со всей семьей. В своих повторяющихся, циклических вечерних молитвах про эту просьбу она не забывала никогда, ни разу — как бы хорошо ни шли у нее дела.

Говорят, что, когда Бог ненавидит кого-то до глубины души, Он выполняет его самые заветные желания. Но в данном случае, как и в большинстве других, Бог вел себя по большому счету беспристрастно. Желание Жуйфан вернуться в Фучжоу насовсем так и не осуществилось. Однако Бог даровал ей несколько поездок туда. Впрочем, она уже не имела былого влияния на своих сестер и не возбуждала в них былой зависти. Они давно нашли себе хорошую работу на волне экономического подъема в Китае, который, как рассказывают, в 1990-е и 2000-е годы развивался в десять быстрее, чем Европа во время Промышленной революции, не говоря уже о масштабах. Средняя сестра стала менеджером в банке, младшая — директором по продажам в телефонной компании.

Вместе возвращения в Фучжоу Бог выполнил другие желание Жуйфан.

Он сделал так, что ее муж всего через несколько месяцев после защиты получил лакомый кусок — должность аналитика рисков в федеральном ипотечном банке региона Солт-Лейк. Он сделал так, что ее дочь благополучно добралась в США и быстро, почти без труда приспособилась к новой стране и новому языку. Он даровал им «Тойота-Лексус» цвета шампань вместо проржавевшего «Хендай-Эксель». Он даровал им милый голубой домик с мезонином, взятый в ипотеку на пятнадцать лет. На его заднем дворе разместились пруд с карпами и несколько фруктовых деревьев.

В этом доме Жуйфан проводила встречи кружка по изучению Библии, устраивала обеды, на которые, бывало, приезжали ее сестры и другие китайские родственники; в этом доме она каждый день молилась за кухонным столом; в этом доме она узнала о том, что ее мужа насмерть сбила машина; в этом доме ее здоровье резко ухудшилось после его смерти.

В этом доме я заботилась о маме в последние месяцы ее жизни. Когда она рассказывала истории, я пыталась их записывать, хотя она не всегда разговаривала со мной. Я сидела у ее постели и слушала, не всякий раз понимая, ее спутанные рассказы на смеси языков: путунхуа, фуцзяньском, китайско-английском.

Мы перенесли кровать в гостиную на первом этаже. Ей нравился утренний свет в гостиной, а деревья на заднем дворе добавляли уединенности. Ее лицо, утопающее в пуховой подушке, выглядело большим и полным из-за постоянного вынужденного бездействия. И это лицо извергало нескончаемые потоки историй, струившиеся как из разорванной артерии, и не важно, была ли я рядом с ней, был ли вообще кто-нибудь рядом. Я боялась того, что случится, когда эти истории начнут иссякать. Сначала я держалась, но потом полностью погружалась в ее рассказы.

И ее воспоминания вызывали мои собственные.

Я помню то время, когда мне было два, три, четыре года, когда мама с папой еще не уехали в США. Говорят, что таких ранних воспоминаний не бывает, память в этом возрасте еще не сформировалась. Но я помнила. Мы жили в Фучжоу. Каждое утро, когда я просыпалась, мама рассказывала мне распорядок этого дня, иногда точно такой же, как и вчера. Сначала завтрак. Потом мы пойдем на рынок. Она говорила со мной как со взрослой, хотя у меня не хватало слов, чтобы ответить. На завтрак мы ели рисовую кашу с горчицей и жареные хлебные палочки на закуску. Я должна была выпивать стакан теплого молока. Мы ехали на рынок и покупали съедобные ракушки, стручковую фасоль и бок-чой. На улицах было полно велосипедистов, я ехала на руле у мамы. Посреди толпы двое мужчин несли длинный шест, с которого свисала огромная мертвая свинья со связанными ногами.

Мы обитали в жилом комплексе для студентов университета и их семей. По вечерам они играли во дворе в бадминтон и волейбол. Они пили пиво и грызли арахис. Мама позволяла мне делать все самой и помогала, только когда я просила. Иногда у меня получалось забраться к ней на высокую кровать, а иногда нет. Тогда она подсаживала меня ровно настолько, чтобы я могла ухватиться за верх. Если она говорила, что пора спать, я лежала тихо, пока не отключалась.

В раннем детстве я была тихой и послушной, это отмечала даже мама. Я могла часами сидеть с книжкой, листая и листая страницы. Казалось, у меня не было никаких неврозов и беспокойств. Я даже не очень часто плакала. Она думала, что, наверное, я унаследовала это спокойствие от отца, но на самом деле — хотела бы я ей это сказать — я была обязана этим качеством исключительно ей. Оно было вызвано тем, как она организовывала нашу жизнь, такую надежную, постоянную и размеренную. И я искала постоянства во всем.

Потом она уехала в Америку, и меня перевезли в другой район Фучжоу, к бабушке и дедушке, которые, несмотря на самые лучшие намерения, то нянчились со мной, а то совершенно обо мне забывали. Мы жили на втором этаже трехэтажного бетонного дома, в котором, как и в большинстве домов, не было водопровода. Меня кормили, мыли и разрешали мне смотреть мыльные оперы. В остальном я была предоставлена сама себе. Дни проходили без порядка и смысла. Я играла в ниндзя с пластмассовым мечом на бетонном балконе — обычно мне не разрешали выходить на улицу. Ивы склоняли надо мной свои ветви, как мама, которая расчесывала мне волосы пальцами.

Однажды, когда мне было пять, мне удалось выйти погулять одной. Я пыталась подружиться с молодой симпатичной соседкой, женой железнодорожного проводника, которая курила около мусорных баков. Сначала она вела себя дружелюбно и