Принцессы Романовы: царские дочери - Марьяна Скуратовская

Вел себя Максимилиан скромно, но достойно. Не претендовал на особенное отношение, но невольно вызывал его. Прежде всего, у Николая I, который уже через несколько дней после знакомства поделился с приближенными, что был бы рад назвать Максимилиана сыном. А затем и у великой княжны Марии Николаевны, которую все считали особой вздорной, со скверным характером. Мария и Максимилиан быстро подружились. Марии с ним было интересно, а он… Он – влюбился.

Ольга Николаевна вспоминала: «Принцев из заграницы уже прибыло туда; между ними также и Принц Карл Баварский и с ним его племянник, Принц Лейхтенбергский. С первого же взгляда Мэри его поразила. И он понравился ей, так как был очень красивый мальчик. Но главным образом, ей льстило то впечатление, которое она произвела на него и мысль о том, что он может стать ей мужем, сейчас же пришла ей в голову. Согласится ли он остаться с ней в России? Я повторяю, что ей только пришла эта мысль… ни о каком серьезном чувстве еще не могло быть и речи».

Впрочем, многие считали, что и Мария так же влюбилась с первого взгляда. И что Максимилиан Лейхтенбергский для нее – идеальная пара. «Через четыре дня стало ясно, что Макс и Мэри созданы друг для друга», – писала Ольга Николаевна.

После торжеств Максимилиан покинул Россию, испросив разрешения писать Марии Николаевне. Год длилась переписка. Потом Максимилиан вернулся с намерением просить ее руки. Он надеялся на то, что могущественный царь, выказывавший ему столько симпатии, не сочтет наглостью его претензии на брак со своей дочерью. Он понимал, что вряд ли может считаться достойной парой для русской великой княжны… Однако ему уже нашептали, что княжна не намерена покидать Россию. И Максимилиан горячо уповал, что это решит дело: он был готов остаться в России и даже принять православие.

Мать юного герцога пришла в восторг от перспективы столь блестящего брака и согласилась на условия, выдвинутые Николаем I: Максимилиан будет служить России, а его дети, которые станут князьями и княжнами Романовскими с титулом императорских высочеств, – крещены и воспитаны в православной вере.

Осенью 1838 года герцог Максимилиан Лейхтенбергский приехал в Россию. Вскоре состоялась и помолвка. Императрица лично придумала для дочери наряд: русское парадное платье и белая тюлевая накидка, затканная серебром.

То, что жених и невеста нравятся друг другу, было видно невооруженным взглядом. Но предстоящее родство с сыном Богарне огорчало некоторых членов императорской семьи, в том числе брата Марии цесаревича Александра и ее тетушку герцогиню Марию Павловну Саксен-Веймарскую.

При прусском дворе союзом великой княжны с Максимилианом Лейхтенбергским также были недовольны, что было наглядно продемонстрировано в дни свадебных торжеств, когда прусская семья прислала поздравления через персону явно недостаточно высокого для такого поручения ранга – майора Браухича.

* * *

Василий Андреевич Жуковский среди всех своих воспитанников выделял великую княжну Марию. Она была самой способной и больше всех интересовалась учебой. Правда, успехи ее были далеко не так значительны, как могли бы стать, приложи она больше усердия. Но для Марии было главным искренне увлечься изучаемым предметом. Она не могла просто зубрить. Она должна была понять и полюбить то, что изучает.

Мария питала особенную страсть к изобразительному искусству, хорошо рисовала, старательно училась. Несколько уроков дал ей Брюллов. И хотя сама Мария художницей не стала, она на всю жизнь сохранила восторженное отношение к искусству.

С Жуковским они оставались друзьями многие годы. Переписывались.

«Где Вы теперь? Бог знает… Но где бы Вы ни были, в каком краю или в городе, верно, вам не так хорошо, как мне: я ведь в Русской земле, Святой земле для нас обоих», – писала Мария Николаевна своему бывшему учителю во время его длительного путешествия.

«Да, Василий Андреевич, мой старший друг, друг с колыбели, не кажется ли Вам странно, что маленькая Мэри, упрямая, ленивая Мэри, так часто Вас сердившая, скоро пойдет под венец? О, поздравляйте меня от души! Вы не поверите, как я счастлива! Неужели идеал моего воображения вечно оставаться в матушке-России, в бесценной Родине сделался явным?..» – написала она несколько лет спустя, когда вопрос о ее помолвке с Максимилианом Лейхтенбергским решился положительно.

* * *

Максимилиан и Мария обвенчались 2 июля 1839 года.

Царь щедро одарил молодых: помимо многочисленных драгоценностей, великолепного фарфора, серебряной и золотой утвари он презентовал им поместье Сергиевка на берегу Финского залива и приказал построить дворец на главной площади столицы, напротив Исаакиевского собора. Дворец этот еще в самом начале строительства был назван Мариинским. Так он называется и по сей день.

Во время подготовки к торжествам приданое Марии Николаевны выставили в Зимнем дворце. Ольга Николаевна описала его роскошь в своих мемуарах: в одном из залов «целые батареи фарфора, стекла, серебра, столовое белье, словом все, что нужно для стола; в другом – серебряные и золотые принадлежности туалета, белье, шубы, кружева, платья; в третьем – русские костюмы, в количестве двенадцати, и между ними – подвенечное платье, воскресный туалет, также и парадные платья со всеми драгоценностями к ним, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов».

Максимилиан перед свадьбой подарил Марии ожерелье из шести рядов отборного жемчуга.

Высший свет Петербурга тоже тщательно готовился к свадьбе. Еще загодя Николай I наполовину в шутку, наполовину всерьез попросил дам быть в праздничные дни и вечера еще более нарядными, чем обычно. И, конечно, модницы с радостью выполнили императорскую просьбу.

Невеста же была наряжена для венчания согласно традиции: в русский сарафан из серебряной парчи и отделанную горностаем пурпурную мантию. Костюм дополняла бриллиантовая великокняжеская корона.

Даже маркиз де Кюстин, французский путешественник, оставивший воспоминания, полные самых злобных измышлений (за что Жуковский, человек кротчайшего нрава, назвал его «собакой»), не смог сдержать восхищения: «Царская роскошь, казалось, соперничала с величием Бога. В тот момент, когда духовенство и хор запели „Тебя Бога славим“, выстрелы из пушек возвестили городу о свершившемся бракосочетании. Музыка, пушечные выстрелы, звон колоколов и отдаленные крики народа не поддаются описанию… Юная невеста полна грации и чистоты. Она белокура, с голубыми глазами, цвет лица нежный, сияющий всеми красками первой молодости. Она и ее сестра, великая княжна Ольга, казались мне самыми красивыми из всех, находившихся в церкви».

Венчание происходило в Зимнем дворце: сначала по православному, затем по католическому обряду. После него гостей позвали на обед, а вечером – на бал, длившийся недолго: всего полтора часа. Зато 4 июля, после того как молодые приняли официальные поздравления, в Белом зале Зимнего дали большой бал.

Это была первая свадьба в семье императора. И отмечалась она с поистине грандиозным размахом, став одним из колоссальнейших праздников за всю николаевскую эпоху.

«Здесь было столько сокровищ, что они могли бы поразить самое непоэтическое воображение. Это зрелище подобно самым фантастическим описаниям из „Тысячи и одной ночи“, это поэтично, как „Лалла Рук“, как „Чудесная лампа“; это что-то вроде восточной поэзии, где ощущение служит источником чувства и мысли. Я мало что видел подобное по великолепию и торжественности», – признавался язвительный де Кюстин. Балы и гулянья длились две недели.

Радость молодоженов и императорской четы, правда, омрачало то, что на свадьбу не приехали ни родственники герцога Лейхтенбергского, ни члены связанных с Романовыми родством венценосных фамилий. Генерал граф Павел Петрович Сухтелен отмечал: «Государю очень неприятно, что к этому торжеству не явился ни один из принцев родственных домов; он это поставил бы очень высоко также и потому, что этот брак находил оппозицию в самой России и не нравился иностранным дворам».

* * *

Мария оказалась самой счастливой из трех дочерей Николая I. Судьба обеих ее младших сестер сложилась менее удачно.

Обе они – и Олли, и Адини – были болезненны с малолетства. Но Ольгу Николаевну считали совсем уж слабеньким созданием, одно время даже обсуждалось, что ей нельзя выходить замуж, что первая же беременность убьет ее. Тогда как Александра Николаевна на ее фоне казалась практически здоровой девочкой. По крайней мере, она выдерживала многочасовые богослужения без дурноты и признаков усталости. Адини обожала долгие прогулки верхом. Она могла подхватить на руки одного из своих младших братьев и кружить его в воздухе – Николай и Михаил обожали эту забаву. Впрочем, она часто простужалась и у нее еще в подростковом возрасте случались боли в суставах. Ольга Николаевна вспоминала, что во время поездки в Москву «…Адини не могла сопровождать нас, у нее болела нога и ей пришлось пролежать все время нашего пребывания в Москве на шэз-лонге. Днем ее носили по нашей потайной лестнице наверх к Мама и она принимала участие в разучивании духовных песен, которое выдумал Папа, с тех пор, как узнал от Филарета, что Петр Великий пел в хоре. Наша часовня была сейчас же под комнатами родителей, туалетная Мама даже сообщалась с хорами. Папа, Саша, Мэри и Адини, у которой было прекрасное сопрано, а также Анна Алексеевна и еще некоторые, пели всю обедню. Алексей Львов сочинил для них песнопения, между ними „Отче Наш“ и чудесную „Херувимскую“, специально для Адини».