Хищное утро (СИ) - Тихая Юля

Я нашла его на небе, — он клонился к западу, широко раскинув веер своих течений.

— Что он значит… для тебя?

Ёши улыбнулся чуть грустно, одними губами, и сказал явно совсем не то, что подумал:

— В детстве я называл его вилкой.

Я курила, и дым поднимался влево и вверх, уносимый холодным поток воздуха от спящей подо льдом реки. Он отзывался эхом чужих колыбельных и гудел едва слышным рокотом вечных течений; он пах тишиной, и пресной водой, и влажным камнем, — и, почему-то, весной.

xxxviii

Мы вернулись в особняк в половине четвёртого утра, и я даже успела торопливо облиться ледяной — бойлер не успел раскочегариться — водой и целых два часа, пролетевших, словно одно мгновение, пролежать носом в подушку. А когда я, позёвывая и скручивая сигарету, вышла на задний двор и разрезала ладонь ножом, — снова поймала затылком взгляд.

Оглянулась. Ёши стоял у своего окна в мастерской и наблюдал за мной, подсвеченнный только белым светом настольного софита. Я неловко помахала ему рукой, а он отсалютовал мне кружкой.

Наверное, он, в отличие от меня, ещё даже не ложился: Ёши был бессовестной совой и выползал из комнаты, замотанный в вафельный банный халат, когда мой день уже переваливал за середину. Мы сталкивались иногда в коридоре, или в холле, или в гостиной, кивали друг другу — и проходили мимо.

Стоило, наверное, пройти и вчера.

Ночью всё было… легко. А теперь всё запуталось, смешалось. Что он запомнил из всей той ерунды, что я успела наговорить? И что теперь делать со всем тем, что запомнила я? Как теперь на него смотреть, если где-то во мне живёт воспоминание о мягком, тёплом выражении лица, которое у него, оказывается, бывает? Как разговаривать — если мы невзначай перешли на «ты», но это вовсе не обязательно переживёт границу мрачного зимнего рассвета?

Вчера было легко, и слова отзывались внутри чем-то нежным, и мы понимали друг друга почти без слов, будто настроенные на одну волну слушатели чудного радиоспектакля. Мы говорили о звёздах, о запахе соли и йода, о холодных брызгах на лице, о песне дельфинов, о тени морских чудовищ и о новостях, которые приносят птицы. Это всё разговоры, каких не ведут нормальные люди.

Право слово, было бы проще, если бы он всё-таки заполнил ту мою таблицу!..

Что-то похожее у меня было разве что с Давлатом, моим первым любовником. Прекрасные несколько месяцев с ним запомнились мне сладко-терпким вкусом, запахом солнца и гомоном летних фестивалей. Нам было поразительно хорошо в постели, в которую мы упали как-то сразу, на второй день знакомства, — а вне её было неловко и странно; он отлично освоил тактику затыкания мне рта поцелуем, а я стаскивала с него штаны всякий раз, когда в моей голове заводились мысли.

Не могу же я, действительно, каждый раз при неловкой паузе задумчиво предлагать мужу обсудить трин солнца с Клемерой в его натальной карте?

В астрологии, которой учили меня, Клемера отвечала за коммуникацию, идеи и нестандартное мышление. Хорошо аспектированная Клемера встречалась у учёных, людей искусства и артистов. У Ёши Клемера была очень, очень хорошо аспектированная, и вся астрология — да и не только она — как мы вчера выяснили, была в его голове довольно… альтернативной. Он интересовался мунданом и игнорировал синастрию, считал, что дома в натальной карте могут быть разного размера, а ещё пользовался неклассическими отражениями, владел нумерологией по Лаалдхаага и оговорился вчера:

— Магия нашего Рода…

И я поправила, выдохнув дым в огромный желтоватый диск луны:

— Дар.

Ёши пожал плечами и продолжил всё тем же спокойным, журчащим голосом:

— Дар нашего Рода…

Это было интересно. Но, конечно, очень странно, как будто он провёл треть жизни не в друзах лунных, а на обратной стороне земного шара. Мы будто соприкоснулись на мгновение — меня опалило, прошибло током, оглушило, — и это было одновременно восхитительно, но при этом так ощутимо неповторимо, что разговор о звёздах отзывался в ушах реквиемом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И вот теперь он смотрел на меня из окна. И хотела бы я понимать, что при этом творилось у него в голове, — но под толщей чёрной воды, как в зазеркалье, скрывалась непостижимая бездна.

Гончая, сваренная из стали собакообразная скотина, поставила мне передние лапы на плечи и ткнулась мордой в лицо, продемонстрировав утопленное в распахнутой пасти сопло огнемёта. Я, опомнившись, бросила в горгулью свару мясную стружку и выгнала с площадки жадную Малышку, которая вознамерилась обожраться, но не дать жрать всем остальным.

В дом я возвращалась с твёрдым планом в очередной раз выгнать предков и уснуть, но этой мечте не суждено было сбыться, потому что в холле я столкнулась с бабушкой.

Она была одета в выходное платье в цветок, заколола волосы шпильками, а вместо клюки взяла припылённый за время безделья посох — но странно было не это: бабушка лучилась довольством.

— У нас сегодня гости, милая! — осчастливила меня она, и лицо её при этом сияло.

— Какие ещё гости?

— Дорогие гости! — она расхихикалась. — Твои кузены! Сделаем праздничный обед. Я велела големам запечь утку с яблоками и отпереть белую столовую.

Я нахмурилась. В голове что-то не складывалось.

— Долорес и Итан? Но разве был корабль?

— Да нет же! Вы могли встретиться на Дне Королей. Мой племянник Мадс с семьёй.

— Морденкумпы?

— Именно, моя дорогая!

Праздничный обед бабушка назначила на два часа: «всё вышло спонтанно», и она собиралась обсудить это со мной ещё вчера — но я «изволила отсутствовать за ужином». Я всё-таки ушла к себе и проспала ещё почти четыре часа, а потом, выкурив три сигареты взатяг, чтобы прочистить мозги, впряглась в разборки с бытом.

Помимо четырёх представителей семейства Морденкумп были приглашены все домашние, а также Ливи с Мареком, — а это означало, что на единственную чахлую утку, извлечённую големом из морозильника, приходилось десять гостей, и это не выглядело хорошим решением. Мебель в белой столовой требовалось расчехлить и почистить; длинную трещину в стене удалось замаскировать бархатными портьерами, которые я сняла с окон в коридоре третьего этажа.

И как-то очень быстро наступил момент, когда я, перепрыгивая через две ступеньки, забежала наверх, натянула хрустящую свежую рубашку и отправилась встречать гостей.

Все Морденкумпы были заметно более смуглыми, чем можно ожидать от колдуна из северного Рода; Мадс был доброжелательным на вид тучным мужчиной с едва наметившейся на висках сединой, а хрупкая женщина с раскосыми глазами приходилась ему женой и троюродной кузиной, а не родной сестрой, как я подумала на празднике. Обе их дочери, похожие, как близняшки, были чуть старше двадцати и держались в тени родителей.

— У вас хороший дом, — дружелюбно сказала одна из них, более тихая Ханне, по-островному растягивая гласные и озираясь с любопытством. — Ухоженный район выдаёт рачительных хозяев.

Видимо, семья никогда раньше не покидала островов. Бабушка упомянула, что они приехали на материк ещё в начале зимы, до установления сплошного льда, но какие-то из здешних понятий им явно были пока ясны плохо. Кажется, кто-то из девочек тяжело болел, и до самого Дня Королей семье было не до визитов.

Керенберга встретила нас в холле, расцеловала Мадса в обе щеки, долго трясла руки Кирстен, а затем притянула к себе обеих сестриц и оглушительно чмокнула обеих в щёки.

— Бабушка! — возмутилась Метте и вывернулась из объятий только для того, чтобы засмеяться и повиснуть у неё на шее.

А Ханне, наоборот, утопила лицо в пышном воротнике цветочного платья.

Ну надо же, посмотрите на них. Какие телячьи нежности!

Я прошла к столовой, нарочито стуча набойками ботинок, и распахнула двери в столовую.

По колдовским меркам все эти люди, гремящие массивными бронзовыми наручами, не были нам роднёй: бабушка при замужестве сменила Род. Она вышла, может быть, когда-то из Морденкумпов, но после смерти вернётся в Род Бишигов, а эти люди, прибывшие с дальнего берега острова Зене, — не более, чем тень её прошлого.