Хищное утро (СИ) - Тихая Юля

— С чего бы ему не соглашаться? — устало спросила я, заставив себя зачерпнуть немного супа.

Лира несколько мгновений смотрела на меня, яростно сверкая глазами, а потом откинулась на спинку дивана и неприятно, болезненно расхохоталась.

— Ты совсем ничего не понимаешь, да, Бишиг?

Я нахмурилась.

— Это политика, Бишиг! Связи и влияния! Что ты за Старшая, если не видишь этого?

Я была хорошей Старшей; так говорили даже предки, и только прабабушка Урсула добавляла к этому уничижительное: «для своих лет». У меня всегда были в порядке дела и документы, у меня ничего не терялось, у нас не было проблем с законом, а за последние пять лет остров Бишиг ни разу не сталкивался с серьёзным дефицитом. В конце концов, я просто действительно много работала, и это мои горгульи и мои контракты — вкупе с выстроенной системой товарооборота, — давали острову средства на существование.

А политика — что политика; красивые улыбочки не прокормят тебя зимой и не залатают дыры в пароме. Переговорами с другими Родами по большей части занималась бабушка, это была её территория и её маленькая страсть.

— Посмотри на это со стороны, — Лира взялась за вилку и рассказывала теперь, прерываясь на быстрое пережёвывание пасты. Она активно жестикулировала и так размахивала руками, что становилось немного жутко. — Есть Роден Маркелава, который что-то знает. Есть Волчья Служба, которой очень нужно это что-то. Что было бы разумно сделать?

— Договориться, — я нахмурилась. Я действительно не понимала, к чему она ведёт.

— О! Договориться, — Лира ткнула вилкой куда-то вверх, а потом принялась наматывать на неё спагетти. — Что делают люди, когда хотят договориться? Они идут и договариваются, Бишиг! Думаешь, папа не сделал для этого секретаря зеркало? Или, думаешь, предложение нельзя было передать адвокату сразу?

Я отодвинула от себя суп и наморщила лоб. Лира всегда как-то мгновенно видела эти странные дикие конструкции — что кому нужно, как этот кто-то может своё что-то получить, как и на кого нужно надавить; все те разы, что бабушка предлагала мне придумать какую-нибудь такую штуку, мне приходилось подолгу сидеть за бумагами и чертить, чертить, чертить.

И сейчас Лира говорила логичные, разумные вещи. Если бы я была секретарём Волчьей Службы, готовым к такой сделке, я не предлагала бы её при всём честном Конклаве, — я бы пришла, конечно, к Маркелава.

— Наверное, это была демонстрация, — наконец, предположила я. — Мигель никогда не отказывался от того, чтобы показать Конклаву достижения Рода. Это очень выгодная сделка, она усилит влияние Маркелава.

Лира покачала головой. Глаза её вновь стали прозрачными и печальными.

— Волчьей Службе не нужно показывать свою слабость, Бишиг. Ты ведь сразу поняла, что они ничего не знают, ведь так? А папе было бы слишком сложно заставить волков делать такие заявления, абстрактное влияние не стоит того. Понимаешь?

— Допустим, — я медленно кивнула. Вся эта очевидная для Лиры схема плохо укладывалась у меня в голове.

— Это не папа хотел гласности, — продолжала подруга, сцепив пальцы и уставившись взглядом в недоеденную пасту. — Этого хотели волки. А зачем бы им это было надо, да ещё и так сильно, чтобы опозориться перед Конклавом?

— Чтобы Конклав надавил на Мигеля, — сориентировалась я. — Все понимают, что это хорошее предложение, и тот же Серхо…

Лира с силой кивнула и повысила голос:

— И не только. Что будет, если папа откажется?

Я нахмурилась. И как-то очень живо представила, как Жозефина Клардеспри в своей неподражаемой манере высказывает Мигелю всё то, что она думает о нём лично, его методах воспитания и особенно — о грязном белье, которое Маркелава трясут перед достопочтимым Конклавом.

— А потом будет голосование. И Конклав не забудет несостоявшейся сделки.

Это я легко могла примерить на себя. Если Маркелава не готовы к сотрудничеству даже в таких условиях, это бросает тень на все колдовские Рода; во имя процветания нашего народа и дружеских отношений экстрадицию одобрит не только север. И тогда…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Волки получат своё, — безжалостно продолжала Лира, не поднимая головы, и её голос дрогнул. — Они убьют его, они убьют его, они его убьют…

— Лира, Лира, — я перехватила её руки и неловко погладила запястье. — Тише, ну что ты… речь не идёт об убийстве, такого нигде не говорили. Даже если всё будет плохо, и Конклав постановит изгнать Родена, в Кланах действует мораторий на смертную казнь!

Лира молчала очень долго.

— Я видела это, Бишиг. Тёмная комната, его шею захлёстывает шнурок, он борется, хрипит, а потом падает. Я видела это в зеркале.

Она никогда раньше не упоминала этого, и я не смогла сдержать дрожи.

— Видела? Когда?

— В самом начале, — Лира так и смотрела в тарелку, а руки её были холодными и влажными. — Когда… когда выдвинули обвинения. Его же забрали в изолятор, но я надавила на папу, папа надавил на следователей, и мы увезли его на остров. А теперь…

— Так может быть, это и было про изолятор? Но это не случилось, потому что вы…

— Нет, нет! Я это вижу! В зеркалах, в воде, в хреновой вилке!

Она отшвырнула от себя приборы, — вилка стукнула в дерево ширмы, а затем зазвенела по кафельному полу. Лицо Лиры шло пятнами, а растёкшийся макияж превращал его в страшную маску.

— Без ритуала? — аккуратно переспросила я. — Но, Лира, дар вашего Рода предполагает ритуалистику, и его применение разрешено только…

— Я ничего не делаю для этого.

Мы молчали. Мой чай безнадёжно остыл и покрылся тонкой жирной плёночкой. Лира посмотрела в пасту, скривилась и выцепила пальцами креветку.

— Сходи к доктору, — предложила я. — Может быть, это стресс.

Она глухо засмеялась, а потом кивнула:

— Да. Может быть.

xxxv

Я думала о словах Лиры несколько дней, но так и не решилась пойти с этим к бабушке. Она, может быть, и разобрала бы по косточкам все интриги, настоящие и выдуманные, но попутно наверняка заставила бы меня погружаться в ту самую «политику», куда я не хотела лезть, пока только была возможность этого не делать.

Вместо этого я попыталась назначить встречу с Харитой Лагбе, но та была занята, — наверное, тянула жилы из Волчьей Службы, к собственным удовольствию и выгоде.

Дома же как-то всё стихло. Расследования меня касались мало; Става больше не приезжала. Горгульи так и стояли в мастерской, и Хероватый сиял в пространстве своей зелёной башкой — краска оказалась помимо прочего ещё и люминесцентной. Созданная Ксанифом змея наконец начала худо-бедно ползать, и в качестве поощрения я разрешила ребёнку покататься на Малышке и взяла его с собой в поездку в Новый Гитеб, где пришла пора поверять заводских големов у наших заказчиков.

Ёши вёл себя пристойно и даже, как оказалось, извинился перед бабушкой за резкость; правда, судя по её поджатым губам, извиняться у него получалось гораздо хуже, чем хамить. Теперь он провожал меня иногда долгим, задумчивым взглядом.

А, приехав из Гитеба, я обнаружила на своём письменном столе вырезанную из дерева фигурку. Она была не выше ладони и вырезана тончайше, так, что можно разглядеть каждое пёрышко в хвосте птицы и каждую каплю из тех, что образовывали разбивающиеся о землю струи воды. То ли девушка, то ли юноша, не понять, — тонкие запястья, длинные волосы, свободные рубашка и штаны, босые ноги, — человек улыбался светло и ясно, прикрыв глаза и ловя лицом солнце.

За пояс у статуэтки была вложена дудочка. Я не заметила её раньше, когда выбирала своё дневное отражение, а теперь видела ясно. Наверное, это был Сказитель; тот самый, которого в классике изображают седобородым старцем с лежащей на коленях цитрой.

Я — и Сказитель? Ерунда. Но фигурка была восхитительная, и я переставила её бережно на полку, пробежалась пальцами по перьям птицы, коснулась легонько невесомых веток цветущего вишнёвого дерева. Что-то во мне смеялось, и смех становился искрами и лепестками.