Хищное утро (СИ) - Тихая Юля

Я пожала плечами и спросила другое:

— Матеуш Вржезе действительно проснулся в хищное утро?

Става застонала в голос и побилась лбом о горгулью шею. Сукиного Сына она почему-то любила больше, и отмеченный зелёным Хероватый — Ларион покрасил аккуратно, ровным слоем, с чёткой линией границы на шее и стильными полосками на роге, — стоял в противоположном углу неприкаянный и обиженный.

— Вы все!.. Вы все об этом спрашиваете. Как будто это что-то меняет!..

Я нахмурилась снова. Потому что это, конечно, меняло.

Наверное, есть вещи, которые двоедушникам сложно объяснить колдунам, — от религиозных вопросов до этих их странных брачных свистоплясок с «истинными парами». Мы живём бок о бок много столетий и должны бы уже, наверное, научиться понимать друг друга; но, к сожалению, есть множество вопросов настолько тонких и неуловимых, что они становятся почти интимными и оттого труднообъяснимыми.

Как объяснить двоедушнику, что такое хищное утро?.. Става понимает это, наверное, на каком-то своём элементарном уровне, и в её голове хищное утро — это, вероятно, что-то вроде своеобразного психиатрического диагноза, вызванного профессиональной деятельностью; где-то там же, где посттравматическое стрессовое расстройство у военных. Ведь, действительно, те, кто просыпается в хищное утро, уезжают лечиться к младшим Бишигам, а младшие Бишиги — это, как всем известно, для психов.

На деле, конечно, несчастные уезжают к младшим Бишигам вовсе не ради лечения: просто в пансионате можно обеспечить одновременно и безопасность, и комфорт. Помочь же жертве хищного утра не могут ни Бишиги, ни Сендагилея, потому что первые исцеляют сознание, а вторые — тело, и никто из них не умеет вылечить кровь.

— Объясни мне, — потребовала Става. — Или это секрет?

Это не был секрет. Нет никакого закона, запрещающего рассказывать мохнатым о хищном утре; другое дело, что им это вряд ли для чего-нибудь нужно.

Я вздохнула. Става смотрела серьёзно и даже перестала болтать ногами. Была суббота, я отменила семинары в университете, — этому ужасно расстроилась бабушка, и я скрылась от неё в мастерской.

— Ладно. Что ты знаешь о крови?

Всякий колдун сделан из крови своего Рода. В ней — наша сила, наша память, наше прошлое и наше будущее; с самого рождения мы связаны ею с каждым из своих предков — и с каждым из своих потомков.

Когда-то кровь была полна Тьмы. Тогда она была сине-чёрной и густой, словно смола, и из одной неё мы могли составлять ритуалы. От этого нас боялись и жгли, от этого мы бежали в прекрасный пустой мир за грань небытия, и были здесь свободны и счастливы, пока не пришёл Лес.

Время бежало бурной рекой, а кровь — разжижела и сделалась красной. Теперь в наших венах — лишь осколки Тьмы и отдельные капли её слёз.

Капли Тьмы — это та же вода. Но не та, что бежит в реках двоедушников, нет; другая. Та, что наполняет колдовское море, в котором дремлют чудовища и прячутся от жадных людей последние искры Света. Та, что питает наши острова и скрепляет наши браки. Та, из которой сделаны ритуальные зеркала.

Кровь знает, зачем ты есть, и в чём твой смысл. Кровь привела тебя в Род, связала тебя накрепко с предками, и ты продолжаешь собой начатую давным-давно линию.

— Ты понимаешь? — спросила я, хмурясь.

Става кивнула, но в её жесте не было уверенности.

— Представь, — я потёрла лоб, — представь, что кровь — это всё, что знает о тебе Полуночь.

— Но Полуночь знает обо мне решительно всё!

— Вы говорите, что Лес даёт вам судьбу. Ведь так?

Става потрясла головой:

— Когда-то раньше, может быть! Но теперь… мы бежим по небу в Долгую Ночь, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так становятся двоедушниками.

— Да, да. Вот представь теперь, что зверь — это кровь. Он у тебя есть, и поэтому ты знаешь, кто ты такой и что должен делать. Понимаешь?

Става сморщила лоб, а потом подтянула ноги на горгулью и улеглась на спину. От моего стола были теперь видны только раскинутые руки, край фиолетовой юбки и правая нога в полосатой гетре.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Допустим, — наконец, сказала Става. — Допустим! И что?

Строго говоря, я не знаю, как это работает у двоедушников и что бывает, если ты не делаешь того, чего хочет от тебя твой зверь и Полуночь, — но вряд ли ведь что-то хорошее?

У колдунов есть для этого название, и это название — хищное утро.

Оно пришло за нами тогда же, когда затонул Королевский остров; оно, говорят, проклятие Последнего Короля или и вовсе — наказание, посланное нам, неверным детям, самой Тьмой. Оно — плата за предательство и за эгоизм, месть за совершённое зло и за зло, на которое мы закрыли глаза; оно — оставшийся навечно внутри шрам от старой трагедии.

А ещё, говорят, оно — цена: за невысказанное, недоступное, невозможное. Ты платишь за то, что может дать тебе одна только Бездна, и взамен отдаёшь ей свою кровь и свою жизнь.

Всякий колдун сделан из крови своего Рода; всякий колдун продолжает свой Род и ему верен. И если однажды ты решаешь предать свою кровь, будь готов к тому, что она восстанет.

Ты просыпаешься в хищное утро, так говорят; но, по правде, именно ты — не просыпаешься. Ты остаёшься в дикой, безумной темноте, среди эха полузабытых кошмаров и теней страшных сказок; ты смотришь в глаза Бездны и слышишь её шёпот, а твоя кровь горит, пока не убивает твоё тело.

Если ты проснулся в хищное утро, ты уже мёртв, и впереди — одна только ужасная агония.

— …поэтому, понимаешь, если Матеуш Вржезе проснулся в хищное утро — нельзя говорить, будто его убили.

— Ты же сама была там, — Става звучала озадаченной. — Я читала протоколы. Ему пытались помочь заклинаниями, но он всё-таки умер, на глазах у десятков свидетелей.

— Это не убийство, — повторила я. — Если он проснулся в хищное утро, он уже был мёртв внутри. Мы надеваем траур сразу, когда это случается. И если кто-то помог ему отмучиться быстрее, это было милостью.

— Милостью было бы найти нормальных врачей, — проворчала Става.

Я вздохнула. Конечно, она не поняла бы, что такое кровь, как ни объясняй.

Она перекатилась по спине горгульи, спрыгнула на пол и отряхнула сарафан, а затем деловито встряхнула косичками:

— Бишиг! А как вы решаете, что такое предательство?

— В каком смысле?

— Как вы решаете, что вот это — верность крови, а вот это — предательство?

— Этому учат с детства, — я нахмурилась, — что такое хорошо, что такое плохо, что такое долг и что такое Дар. Это вопрос достойного воспитания.

— Я не это имела в виду.

— А что?

Става вздёрнула нос, просвистела что-то немелодичное, а потом сказала:

— Я знаю одну двоедушницу, которая пришла как-то в Храм и покаялась, что спорила с Полуночью. И знаешь, что ей ответили?

— Что?

— Что это кощунство, — Става улыбнулась широкой фальшивой улыбкой. — Что это кощунство, Бишиг, — думать, будто ты знаешь, чего хочет Полуночь.

__________

История о воле Полуночи, предназначении, истинных парах — а также о травме, вине и, конечно, любви — рассказана в романе «Долгая ночь».

xxxii

Не знаю, поняла ли Става хоть что-нибудь про хищное утро и кровь, но на этом разговор свернул с тонких материй на вопросы совершенно приземлённые.

Про Асджера Скованда было ясно, что он — человек повышенной скучности. Он занимался этими своими морскими ежами, ездил на экологическую станцию, вёл у студентов предметы, нужные только для галочки, и имел совершенно невинные развлечения, вроде кабинетных ролевых игр в университетском клубе и караоке.

Караоке было, собственно, единственным местом, где Асджер и Матеуш могли бы теоретически пересечься: Матеуш был в терминологии двоедушников «золотой мальчик», а в понимании нормальных людей — бездельник и повеса. После переезда в Огиц он нигде не учился, толком нигде не работал, не посещал официальных мероприятий, изредка вынужденно участвовал в делах Рода, но по большей части пил, играл, катался по Кланам и занимался прочей ерундой.