Близнецы - Тесса де Лоо

— Можно нам воспользоваться прессом? — спросили они, нерешительно демонстрируя, как тяжело давить свеклу руками.

— Конечно, — сказала Анна. — Мы закончили. Нам он больше не нужен.

Спустя несколько часов к ней подошел герр фон Гарлиц, одетый в костюм наездника.

— Послушай-ка, — призвал он ее к порядку, — что ты сейчас натворила? Ты отдала пресс полячкам.

— Да, ну и что? — вызывающе сказала Анна, раздраженная его по-светски праздным видом на фоне кипучей трудовой деятельности.

— Ты думаешь, — он вскинул подбородок, — если бы мы жили в Польше в качестве наемных рабочих, они бы поделились с нами прессом? — Он бросил на нее дерзкий взгляд и сам же ответил: — Они бы ни за что этого не сделали, потому что они нас ненавидят.

— Но мы-то их не ненавидим, — возразила Анна. — Кстати, если уж поляки настолько хуже нас, как вы утверждаете, и мне следует брать с них пример, то получается, что мы ничуть не лучше их и не имеем права делать вид, что они, дескать, у нас в подчинении.

Он покачал головой в ответ на столь парадоксальный довод.

— Это люди низшего сорта, — сказал он с достоинством.

— Если это люди низшего сорта, а мы — высшего, как вы говорите, — Анна старалась выражаться дипломатично, — тогда я не могу вести себя, как они, я должна быть выше этого.

Разделение людей на высший и низший сорт казалось Анне смехотворным. Однако интуитивно она понимала, что не стоит говорить об этом вслух прихвостню фюрера. Фон Гарлиц нахмурил брови, подобная диалектика была неподвластна его умственным возможностям. Подсознательно он чувствовал, что его осадила своенравная, но, к сожалению, незаменимая работница, противопоставлявшая свою власть управляющей хозяйством его власти работодателя. С него было довольно; стряхивая с себя смущение, он, потупив голову, удалился коротким размеренным шагом, то и дело хлеща плетью по деревьям.

Уйма работы сокращала время между письмами, приходившими по полевой почте. Мартин описывал красоту полей, засеянных подсолнухами; на базаре он нашел коробку с книгами и приводил ей рецепт борща. В глаза бросалось странное противоречие между громкими триумфальными шествиями вермахта по радио и мирным спокойствием в письмах Мартина, где ни разу не гремел выстрел и не горел дом. Осенью он находился рядом с Тулой. Когда начались морозы и застучали вязальные спицы в надежде победить холод в русской степи, Анна отправила ему посылку, слепо веря, что она найдет свой путь в беспредельном пространстве. Молва о павших в боях подбиралась все ближе. Хроника недели опровергала эту псевдоугрозу и показывала солдат, весело куривших в заснеженных окопах. Сначала среди погибших значились троюродные племянники, школьные товарищи, знакомые знакомых, а потом ими стали братья, женихи и отцы. Однако зима в письмах Мартина была по-чеховски красива. Вместе со своими однополчанами он оказался на ферме, где стоял рояль. Рояль посреди бескрайних снегов, но сильно расстроенный из-за холода. Семья спала на огромной сложенной из кирпича печке. Солдаты сняли с печки матрасы и совместными усилиями водрузили туда рояль. Тот быстро отогрелся; вечер за вечером они музицировали. Крестьянин отмахивался от учтивых извинений Мартина — для него важнее было слушать Моцарта и Баха, нежели нежиться в тепле. Чем искуснее он живописал события, тем подозрительнее становилась Анна.

Один из русских военнопленных занимал в замке привилегированное положение — ему надлежало растапливать печи и поддерживать в них огонь. С корзиной дров он изо дня в день ходил по замку. Никто с ним не заговаривал — считать русских за людей было наказуемым. Однажды Анна столкнулась с ним в одной из комнат. Он выполнял свою работу тихо, почти незаметно, как если бы и сам сознавал, что не имеет права на существование. Не задумываясь о последствиях, Анна обратилась к нему, как поступила бы с любым человеком, оказавшимся с ней с глазу на глаз. К ее удивлению, он ответил ей на ломаном немецком; к тому же его звали Вильгельмом — когда немецкий император наносил визит царю, всех новорожденных окрестили этим именем. Еще один крестник императора, ухмыльнулась про себя Анна. Его речь обволакивали мягко вибрирующие русские согласные. После первого знакомства она все чаще заходила в комнаты, где топились печи. Он признался ей, что люди в сараях голодают и испытывают нужду во всем. Она таскала для него еду с кухни. По вечерам она кромсала на кусочки ненужное постельное белье в синюю клетку и шила из него носовые платки для пленных. Она собирала выброшенные зубные щетки, остатки зубной пасты, негодные расчески, обмылки. Вильгельм тайком проносил вещи в сараи, где их с жадностью принимали и пускали в дело. Она не углублялась в мотивацию своих действий, подрывные замыслы были ей чужды — она попросту не могла выносить контраста между относительным благополучием в замке и лишениями в сараях.

Вильгельм держал ее в курсе циркулирующих среди русских и поляков слухов, которые обнажали теневую сторону ликующих кинохроник: немецкое наступление застопорилось — именно тогда, когда они полагали, что миллионные потери истощили русскую армию, на защиту каждого мертвого советского солдата встали десятки живых. «А в Туле?» — у Анны защемило сердце. Он извинился: мол, не владеет такими подробностями. А как доходили до него все эти слухи? Мда… он развел руками с восточной улыбкой. Источник информации оставался для нее за семью печатями. Приносили ли вести стаи перелетных птиц, пронзавшие серое небо, или же почтальоном был хорошо тренированный марафонец, в олимпийском темпе покрывающий расстояние до польской границы и по дороге забегающий во все поместья, где работали поляки?

— Ты воистину настоящая немка, — сказала Лотта, качая головой.

— Почему? — Анна насторожилась.

— Настоящая деятельная немка… Как ты решила проблему со стиральной машиной… все в духе экономического чуда. Но вот только…

— Да? — Анна превратилась в саму благосклонность, готовая устранить любое недоразумение.

— Стали ли прачки в конечном итоге счастливее в этом налаженном тобою хозяйстве? Они по-прежнему смеялись, пели, болтали?

Анна устало пожала плечами:

— Они по-прежнему получали свой кофе с печеньем. Но прогресс нельзя остановить. В эпоху землевладельцев рабочий люд научился читать и писать, больше ничего не требовалось. Потом пришло время, когда этот же люд больше не желал пребывать в невежестве — такой была и я — и получил образование, затем появилось телевидение, компьютеры… Если мы захотим вдруг снова смеяться, петь и трепать языком, придется выключить всю технику и отказаться от комфорта, который она нам предоставляет.

— И все же многое утрачено.

— Не стоит романтизировать утраченное.

И опять этот старый камень преткновения. Они смотрели в окно сквозь женщину с лебедем, пытаясь упорядочить свои мысли, собрать воедино воспоминания, подобно клочкам бумаги разворошенные ветром и разнесенные в разные стороны.

— То, что ты помогала русскому пленному, я хорошо понимаю, — промурлыкала Лотта, — в глубине души ты надеялась, что то же самое русские сделают и для Мартина, попади он в плен…

— Нет… — Анна поджала губы. — Я просто ему помогала, бескорыстно.

— Под этим могли скрываться неосознанные мотивы. С того момента, как мы начали скрывать людей у себя в доме, я почувствовала, что наконец могу что — то сделать… для Давида…

— Так вы прятали у себя людей…

Лотта кивнула.

— Евреев?

— В основном.

Анна вздохнула всеми своими округлостями.

5

Они пообедали в ресторане на площади Альберта с видом на огромного ангела, который обосновался на высоком пьедестале, откуда озадаченно разглядывал человечество. Затем совершили небольшую прогулку по городу, выполнив положенную норму терапевтической активности. По пути заглянули в церковь из серого гранита с тремя башнями, шпили которых, как учительские карандаши, указывали в небо. На сей раз, ради разнообразия, они согласились друг с другом, что церковь на удивление некрасива. Вооружившись исторической брошюркой, они без всякого вдохновения расхаживали по сумрачному помещению.

«Построена в 1885 году, в романо-германском стиле, по канонам кельнской школы», — зачитывала Анна.

— Я и не знала, что мы экспортировали тогда столь чудовищную архитектуру!

Они задержались у скульптуры, изображающей группу ангелов с мечами и епископскими жезлами. Скульптура попала сюда из прежней церкви, стоявшей когда-то на этом самом месте. Со скучающими лицами они покинули Божий храм и направились прямиком в кафе напротив — утешение для разочарованного прихожанина. Обе смерть как хотели кофе. Истребитель по диагонали рассек небо, почти касаясь мизантропических церковных башен, точно собирался их перечеркнуть.