Сальвадор Дали. Божественный и многоликий - Александр Петряков

Вообще в то время он очень увлекался подобными вещами. Выдумывал всевозможные «штучки» — прозрачный манекен в качестве аквариума, накладные ногти с маленькими зеркальцами (в своем романе «Тайные лики», а мы остановимся на нем позже поподробнее, он выдумал, что хорошо бы женские зубы служили киноэкранчиками), дышащее кресло, очки-калейдоскоп для автомобилистов, если пейзаж навевает скуку; обувь на рессорах, женское платье с дополнительными грудями на спине и так далее.

Шедеврами в этой области станут подаренное Гале сердце из золота и драгоценных камней: оно пульсировало, как живое, благодаря встроенному в него механизму, а также интерьер комнаты, изображающей портрет известной актрисы Майе Уэст.

Он пишет в то время статью «Все почести объекту!», где, помимо всего прочего, предается анализу свастики и приходит к выводу, что свастика — слияние Левого и Правого. Ян Гибсон полагает, что Дали тем самым лил воду на мельницу фашистов, потому что в их идеологии «синтез сил революции и реакции» был одним из пропагандистских лозунгов. Это кажется сильно притянутым — для художника Сальвадора Дали анализ орнаментальной символики, взятой, как известно, из индийской мифологии, едва ли нес в себе и политический подтекст.

Крупнейшим показом сюрреалистического искусства явилась и выставка 1936 года в Лондоне, где участвовали художники из четырнадцати стран, и было представлено четыреста работ шестидесяти восьми авторов. На открытие, где Бретон произнес вступительное слово, пришли две тысячи человек. На Бонд-стрит стояла такая толпа, что невозможно было проехать.

Дали выставил здесь свой «возбудительный пиджак» с алкоголем и бюстгальтером, а также, помимо графики, три живописные работы, одна из которых, под названием «Великий параноик», представляет нам уже нового Дали. Она написана на квадратном холсте в единой теплой охристой гамме, на ней человеческие фигуры в разнообразных позах образуют мужскую голову. Двойной образ — прием, используемый Дали раньше в деталях, проявляет здесь самодовлеющее значение.

Дальнейшее приближение к традиции легко обнаруживается в этой работе, родственной старым мастерам — преобладание рисунка над колоритом, виртуозная техника и композиционное построение — все свидетельствует об этом.

И в теоретических его работах того времени видны постоянные попытки найти новое в старом, узаконить преемственность сюрреализма по отношению к наследию прошлого. В этом смысле любопытна статья «Призрак сюрреализма в Вечно Женственном у прерафаэлитов», свидетельствующая кроме всего прочего, что Дали хорошо изучил коллекцию прерафаэлитов в лондонской галерее «Тейт». О «свежести и свободе», с какой Дали возвращал прерафаэлитов в современность, писал и известный художественный критик и теоретик Герберт Рид, побывавший на выставке сюрреалистов в Лондоне.

И хотя интерес к выставке был огромный, лондонская пресса не жаловала ее хвалебными откликами, а, наоборот, ерничала, свистала и улюлюкала. Но тем не менее это не смущало гурманов от искусства, богатых коллекционеров из высшего общества, о чем свидетельствует успех персональной выставки Дали, открывшейся в том же 1936 году в лондонской галерее Алекса, Рида и Лефевра. Семь из двадцати выставленных работ было продано до открытия вернисажа, а десять — в день открытия еще до обеда по цене от ста фунтов и выше, а рисунки ушли по тридцати пяти фунтов. По тем временам это были неплохие деньги.

Лучшей работой выставки считается «Предчувствие гражданской войны», имевшая на лондонской выставке еще свое первоначальное название «Мягкая конструкция с тушеными бобами». Дали переименовал свою работу уже после начала гражданской войны, поэтому многие считают, что никакое это не предчувствие, а типично конъюнктурный ход, но, как бы то ни было, это не преуменьшает художественной ценности полотна.

Здесь, как и в «Осеннем каннибальстве», художник с удивительной образностью и эмоциональной художественной силой передает безумие саморазрушения и мучительное сладострастное стремление главного персонажа изжить, освободиться от нагрянувшего безумного позыва к смерти, и в то же время живущий внутри него мазохист (а по мнению Дали, в каждом из нас сидит скрытый мазохист) не позволяет этого сделать. Он длит и преумножает свои страдания, вовлекая сюда и окружающую среду, — пейзаж пуст и безжизнен, видна лишь верхняя часть туловища мужчины в сюртуке (этот персонаж уже появлялся в одной из его прежних работ) да тумбочка, символ рухнувшего семейного уюта и покоя, на которую тщетно пытается опереться каннибальствующий персонаж. Любой зритель, как бы он ни относился к новейшему искусству, сюрреализму в частности, испытывает глубокое эмоциональное потрясение от гипертрофированного выражения муки и страдания в лице, искаженном болью мазохистского сладострастия. Трудно создать более сильный и глубокий образ гражданской войны, и данное позже, через полгода, название соответствует этой работе как нельзя лучше. Сцепившиеся в смертельной схватке деформированные части тела не знают пощады друг к другу, и этот абсурдный образ самоистребления, внушающий отвращение, обладает и силой антивоенного плаката, несмотря на очевидные живописные совершенства картины, звучащей как яростный и зримый крик. Напрашивается сравнение с «Герникой» Пикассо, но мы не станем сравнивать обе эти работы, предлагая читателю самому взглянуть на них и определить свое отношение к той и другой.

В рамках проведения сюрреалистической выставки в Лондоне предусматривалось чтение лекций мэтрами этого течения. С изложением своих взглядов и теорий выступили Бретон, Герберт Рид, Элюар, а также и Сальвадор Дали, решивший обставить свое выступление под названием «Подлинные параноидные фантазии» в соответствующем духе. Лекцию, куда явилось около трехсот человек, Дали решил прочесть в водолазном костюме. Когда завинтили шлем, он, с большим трудом передвигая ноги в тяжеленных свинцовых башмаках, взобрался на сцену в сопровождении двух огромных собак. В руке был бильярдный кий, на поясе висел кинжал, а к шлему был присобачен автомобильный радиатор. Говорить он должен был через микрофон. Но устроители не учли, видимо, одного обстоятельства, — ведь для дыхания нужен воздух, — и лектор стал задыхаться в самом прямом смысле. Зрители, естественно, ничего не поняли, когда он стал бледнеть и лицо исказила гримаса, — полагали, что так и надо. Галы в это время рядом не случилось, она ушла пить кофе. Знаками он дал понять, чтобы сняли шлем, но это оказалось непростым делом — резьбу заело, и его было никак не открыть. Бросились искать механика, облачавшего художника в скафандр, но тот словно сквозь землю провалился, даже гаечного ключа не оставил. Верный друг Эдвард Джеймс попытался с помощью бильярдного кия, засунув его между шлемом и скафандром, образовать щель для воздуха, но попытка не увенчалась успехом. Когда лектор был уже в полуобморочном состоянии, шлем все-таки удалось снять.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});