СССР - Дмитрий Николаевич Дашко

любимую мозоль.

Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, прежде чем я дал ответ:

— К счастью, все уцелели.

— Это хорошо, — произнёс чех, но я видел, каких усилий ему это стоило.

Он сильно напрягся, не удивлюсь, если даже побледнел.

— На твоём месте я бы не ограничился одной гранатой, — продолжил как ни в чём ни бывало я. — Метнул бы парочку. Ну, а если это была единственная бомба, то я бы влез через окно и проконтролировал, что все мертвы.

Гайдо дёрнулся.

— Быстров, ты с ума сошёл?

— Хрен тебе! — усмехнулся я. — Думаю, после этой истории Чухонец уже сдаёт тебя с потрохами. Вряд ли он простил покушение на себя.

— Глупости! Это наговор! Я — честный милиционер!

— Сволочь ты, Гайдо, а не милиционер! Слушай, а почему тогда у Пестрецова ты меня не грохнул? Мог бы потом всё на него свалить.

Я нарочно провоцировал Гайдо на реакцию, ведь по сути никаких улик против него у меня нет. Кузнецов, Пестрецов, Чухонец — все они мертвы и тогда получается, что все ниточки, ведущие к чеху, обрезаны.

Если у чеха хватит выдержки, скоро он узнает это, и тогда всё… Я больше не смогу к нему подступиться.

К счастью, блеф сработал. Гайдо выхватил револьвер.

Я же был начеку. Дальше было так, как показывал на занятиях сэнсей Катаяма, как учили инструктора в прежней жизни.

Перехватил его руку и заставил выронить пушку, однако завершить комбинацию у не получилось — чех тоже не зря ходил на джиу-джитсу. Он ловко извернулся и попытался ребром ладони перебить мне кадык. Лишь в последнюю секунду я успел поставить блок.

Ужасно хотелось пристрелить сволочь, но этого делать было нельзя. Гайдо надо брать не просто живьём, а ещё и в целости и сохранности, чтобы он раскололся. Наверняка ему многое известно.

В таких обстоятельствах мой револьвер стал обузой, и я засунул его за пояс, а сам принял боевую стойку.

Чех не сдавался, он атаковал меня несколькими прямыми в лицо. Если бы хоть один выпад достиг цели, валяться бы мне в глубоком нокауте. Лупил Гайдо не хуже Майка Тайсона на пике формы.

Но и я был не лыком шит. Уклон в сторону, кулак чеха пролетел в опасной близости от моего уха, но всё-таки впустую пробороздил воздух. Нырок, и я пробиваю ему область почек. Это довольно болезненно, и Гайдо сразу теряет прежний пыл, но всё ещё остаётся серьёзным противником.

Он пытается достать меня коленом, выставляю локоть. По телу словно проходит ток, правда могу утешиться фактом, что коленной чашечке Гайдо приходится куда хуже. Не удивлюсь, если чех в итоге захромает.

Развивая успех, двигаю ему сначала правым, а потом левым хуком. Если первый удар он успевает парировать, то второй пропускает.

Иду на сближение, перехожу в клинч, а потом бросаю противника через бедро, сразу же заламываю руку, заставляя сдаться.

Остальное уже дело техники.

Гайдо уже сдулся и не помышляет о сопротивлении. Мы проходим несколько кварталов, прежде чем показывается похожая на разворошенный муравейник Петровка 38.

Двор заполнен людьми, многие окна в здании горят.

Естественно, не каждый же день в кабинет одного из начальников бросают гранату. Сейчас толпа народа уже стоит на ушах. Думаю, и чекисты уже обязаны появиться на этом «празднике».

Чувствую на себе десятки удивлённых взглядов. Никто не понимает, с какой стати я веду перед собой растрёпанного и грязного субинспектора МУУР, руки которого связаны собственным ремнём.

К огромной радости и облегчению вижу в коридоре Лёню Бахматова. Он удивлённо открывает рот, но я не даю ему заговорить:

— Лёня, твоя помощь нужна.

— Что делать? — с готовностью откликается он, не сводя глаз с чеха.

— Посторожи этого гада в нашем кабинете. Ни в коем случае ничего ему не говори. Это он бросил гранату.

Нельзя, чтобы Гайдо раньше времени узнал о смерти Чухонца. Пусть сначала даст показания, а не то пойдёт в отказ.

Глаза Лёни сразу наливаются кровью.

— Сделаю, Жора! А ты куда?

— Максимыч где? Не в больничке?

— Он отказался от госпитализации, а вот Ваню отвезли.

— Как Ваня?

— Будет жить, — успокаивает меня Лёня.

Максимыч у нас, конечно, даже не двужильный, а трёхжильный. Прилетело ему конкретно, другой уже давно бы сам помчался на больничную койку, а он ничего, держит хвост пистолетом.

Оставив арестанта на попечение Леонида. Захожу в кабинет начальника.

Голова Трепалова забинтована, лицо бледное, но это не мешает ему разговаривать по телефону. При виде меня делает знак — подожди, скоро освобожусь.

— Спасибо, Феликс Эдмундович! — Он вешает трубку и облегчённо вздыхает. — Я даже не понял, куда ты делся. Боялся, что с тобой что-то произошло.

— Со мной всё в порядке, Александр Максимович. Я погнался за бандитом.

— Догнал?

— Не то слово! Вы бы видели, кто им оказался…

Я быстро излагаю Трепалову суть дела.

— Гайдо? — удивлённо произносит он и сразу же хватается за голову.

Контузия причиняет ему боль. По себе знаю, каково это.

— Не может быть! — добавляет Максимыч.

— Ещё как может, — вздыхаю я. — Да вы сейчас сами во всём убедитесь. Я его оставил под присмотром Лёни Бахматова. Главное — не сообщать Гайдо, что Чухонец погиб.

— Понял тебя, Жора! Ну что, пойдём, допросим гада.

— А вы себя нормально чувствуете?

— А ты, Жора — врач? — вопросом на вопрос отвечает Трепалов.

— Никак нет.

— Тогда не спрашивай. Лучше пошли.

Мы выходим в коридор.

Я пытаюсь открыть дверь нашего кабинета, но почему-то не могу это сделать. Кто-внутри мешает.

С трудом всё-таки добиваюсь своего и тут же невольно застываю.

На полу лежит Лёня Бахматов, это его ноги не позволяли открыть дверь. Есть и другие хреновые новости: больше внутри никого нет.

Взор падает на одно из окон. Оно раскрыто нараспашку, и теперь по комнате гуляет ветер. Всё ясно, чех оказался проворнее Лёни, ударил его, а потом сбежал через окошко.

Эх, дружище! Как же ты так сплоховал, а? Или Гайдо смог навешать ему лапшу на уши, за те минуты, которые я провёл у Трепалова, и Лёня потерял осторожность?

Ну ничего, я тебя ещё раз найду, сволочь! Главное, чтобы мой друг остался в живых.

Склоняюсь над Лёней, трогаю прожилку на шее. Она пульсирует.

— Слава богу, живой!