Незаменимый вор - Александр Бачило

Княжна подошла ближе и, несмотря на боль в ногах, опустилась на ступеньку рядом с ним.

– Когда это началось? – спросила она.

– Когда... – Очкарик послушно наморщил лоб. – Давно... то есть, не очень. Не помню... Все так перемешалось за это время... Да! Это началось, как только я познакомился с Федулом.

– А как ты познакомился с Федулом? – княжна придвинулась ближе и положила руку на его плечо. – Расскажи-ка все по порядку. Может быть, мы сумеем помочь...

– Да, да! Конечно. Спасибо! – Очкарик утерся рукавом и, доверчиво заглядывая Ольге в глаза, принялся рассказывать.

– Как познакомился с Федулом? Это я помню хорошо... В «Поганке». Да. Это ресторан. У меня в тот день почему-то были деньги... не помню. И я зашел пообедать. Там никого не было. Вообще. И тут появился Федул. Он был пьян. То есть, почти не мог стоять на ногах, но в руке держал бутылку коньяка. Очень дорогой коньяк. «Наполеон», знаете?

– Знаю, – сказала Ольга, – дальше.

– Так вот, – продолжал Очкарик, шмыгая носом. – Он подсел ко мне и сказал, что этот ресторан принадлежит ему. Или, вернее, его бригаде. Я тогда плохо разбирался. Потом он стал ругать Колупая. Это был такой авторитет до Федула. Федул стал рассказывать про свои подвиги – на кого где наехал да сколько взял... Он сказал, что рисковал шкурой и лез под пули для Колупая, а в награду получил вот – бутылку. Но ничего, говорил он, придет время, и Колупай страшно пожалеет. На брюхе будет ползать и просить прощения. И по этому поводу мы должны немедленно выпить. Вообще-то я не пью, но не смог ему отказать, потому что он ничего не понимал и все время ругался... И бутылку открыть он сам не мог – отдал мне. Помню, она была запечатана сургучом или чем-то таким... Я соскоблил печать, и тут со мной что-то произошло. Обморок, наверное. Я очень волнуюсь, когда меня заставляют пить...

Очкарик неуверенно улыбнулся сквозь слезы. Граф и Гонзо удивленно переглянулись. И это – ифрит?! Однако Ольга слушала очень внимательно и даже, казалось, с сочувствием. Очкарик, обращаясь именно к ней, продолжал:

– Когда я пришел в себя, Федул уже требовал у официантов другую бутылку. Я спросил, может быть, нам хватит этой? Он захохотал и сказал, что для двоих она маловата, и раз уж я залез в эту бутылку, то он мне ее дарит, а себе купит отдельную и тоже в нее залезет... В общем, он нес околесицу, а когда увидел, что я его не понимаю, протянул бутылку мне. Да ты, говорит, загляни в горлышко! Я заглянул и чуть второй раз не упал в обморок. Там был...я. Вернее, сначала я увидел только глаз. Большой глаз на маленьком лице. Но там было не только лицо, там было все: плечи, руки, туловище, ноги... ноги совсем малюсенькие, будто их вытянули куда-то в неимоверную даль. И все это было мое, я сразу узнал. Лицо мое, пиджак мой и глаз. Он был больше всего остального. Он смотрел на меня и не мигал... Тут Федул отобрал у меня бутылку и сказал, что теперь я у него в руках. Ему как раз нужен человек, который может показывать такие фокусы. Я не показывал ему никаких фокусов. Но этот глаз... Он сказал, что это моя душа, и если я буду капризничать, то ей не поздоровится. Я, конечно, не поверил в этот бред, и тогда он начал меня бить. Ну, пришлось с ним согласиться. Когда бьют, так на все согласишься, правильно?...

Очкарик искательно посмотрел на всех по очереди, но не дождался ответа.

– Простите, – сказал он, – я понимаю, вы думаете иначе. Но что поделаешь? Так уж я устроен. Во мне совсем нет агрессивности. И когда на меня кричат, я совершенно теряюсь. Да разве я один такой? Нам всем с детства объясняли, что агрессивным быть плохо. Задиристым быть нельзя, ай-яй-яй! Скандальным быть стыдно и мелочно. А добрым быть хорошо. И послушным быть хорошо. Только одни этого не поняли, другие не поверили, третьи не послушались – и спаслись. А те, кто понял, поверил и послушался, стали такими, как я... Мы не выносим скандалов, даже простых ссор. Мы всегда готовы уступить, даже неправому, лишь бы не обострять отношений. Я уже не говорю о драках. Когда назревает драка, мне просто делается плохо. И еще. Нас постоянно используют. Нами командуют все, кому не лень, нам угрожают и бьют нас только потому, что мы не можем ответить тем же... Ну что плохого в человеке, который не может ответить злом на зло? Кому он мешает? Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте! Но так не получилось...

Очкарик рассеянно снял очки и принялся протирать их грязной полой пиджака. Подслеповатые глаза его невидящим взглядом уставились в пространство.

– ... Сначала он потребовал убрать Колупая. Я сказал, что не могу. Он пригрозил разбить бутылку и уничтожить мою «душу». Я все равно отказался. Тогда он ударил меня в ухо, и я согласился. Только я не знал, как это делается. Он показал мне машину Колупая и сказал, что остальное – моя забота. Колупай сидел в машине вместе с охранниками. Они поджидали кого-то на стоянке у заправочной станции. У них это называется «стрелка». Вокруг – ни души, только мы с Федулом. Но они нас не видели, потому что мы прятались в кустах. Был очень жаркий день. Солнце раскалило асфальт, он стал такой мягкий, что мне даже пришло в голову: вот сейчас он расплавится и потечет. И как только я об этом подумал, асфальт действительно расплавился. На месте стоянки образовалось асфальтовое озеро. Я сначала этого даже не понял. Только вдруг вижу – машина Колупая стала тонуть. Она сначала наклонилась капотом вперед, а потом косо ушла в асфальт. Никто даже не закричал – не успели. Только большой черный пузырь надулся и лопнул на поверхности, и тут же асфальт снова застыл – как будто ничего и не было... Вы мне, наверное, не верите?

– Верим, – сказала Ольга. – Но у нас мало времени. Вы говорите, что бутылка была у Федула?

– Да. И он всегда мне ее показывал, чтобы заставить что-нибудь для него сделать. Говорил, что я у него в руках. Я сначала не верил, а потом и правда стал бояться. Ведь что-то такое от меня там точно было! А вдруг он разозлится и разобьет бутылку? Что будет со мной? Я ничего об этом не знал, но старался его не злить. А он снова и снова заставлял меня убивать... Началась война с Амиром. Амир – единственный человек, с которым я ничего не мог сделать. Он сам мог вытворять какие угодно чудеса и убивал наших людей. Я имею в виду людей из бригады Федула. А я должен был защищать бригаду, но для этого мне приходилось убивать людей Амира. Я совсем запутался. Мне хотелось самому умереть, чтобы никого больше не убивать, я даже пытался застрелиться, но ничего у меня не вышло. Я не смог нажать на спуск. Потом пришел Федул и отобрал пистолет. Он ударил меня по лицу и с тех пор не подпускал к оружию... Но все равно заставлял убивать. А я не могу! Не могу я жить и считать себя убийцей. Я хочу остановить это любой ценой. Помогите мне! Убейте, что ли! Только не больно...

Очкарик умолк и закрыл лицо руками. Плечи его снова мелко затряслись.

– А где теперь эта бутылка? – спросила Ольга.

Не переставая всхлипывать, Очкарик расстегнул свой портфель и несмело, только до половины, вынул оттуда знакомую бутылку с золотой этикеткой.

– Вот. Федул бросил, когда убегал...

– Разрешите-ка... – княжна протянула руку к бутылке, но Очкарик испуганно отпрянул.

– А вы меня... не заставите снова... а?

– Дай сюда! – оборвала его Ольга, и Очкарик немедленно отдал ей бутылку.

Княжна повертела ее в руках, заглянула в горлышко и с одобрением кивнула.

– Здесь он!

– Кто? Ифрит? – удивился Гонзо.

– Почему ифрит? Настоящий... – тихо ответила княжна. – Вот ведь какая штука! Даже не знаю, что делать...

– Как это не знаешь? – Гонзо склонился к Ольге и зашептал ей в ухо. – Ты что, не можешь его вытащить?

– Вытащить этого не трудно, – прошептала княжна, еще раз заглянув в бутылку, – трудно того посадить...

– Почему? – спросил Христофор.

Ольга как-то странно, беспомощно захлопала своими длинными ресницами.

– Жалко...

– Да ты что?! – просипел ей в ухо Христофор. – Соображаешь, что говоришь? Это же ифрит!

– Я понимаю, – горько покивала княжна. – И все равно – жалко.

– Да как можно такого жалеть?! – горячился Христофор, не особенно даже понижая голос. – Слизняк! Манная каша! Таких надо в стаде держать, чтобы удобней было доить.

– Ошибаешься, – прошептала в ответ княжна. – Это тоже характер. И не такой уж слабый. Даже ифрит ничего не смог с ним сделать – он как был Очкариком, так Очкариком и остался. У него в крови отвращение к убийству и насилию, а ифриту такие чувства вообще недоступны. И потом... он такой несчастный! Не могу я просто так его в бутылку загнать!

– Вот женщины! – пробормотал Гонзо. – Найдут же кого пожалеть! Я, может быть, тоже несчастный! Почему меня никто не жалеет?

– С тобой после, – жестко сказала княжна. – А сейчас... у меня, кажется, появился план...

Она повернулась к Очкарику и протянула ему бутылку.

– Я думаю, нам незачем играть в кошки-мышки, – сказала она. – Лучше будет, если вы узнаете всю правду.