Новый Мир ( № 9 2005) - Новый Мир Новый Мир

Кроме привычной советской «статистики» (которую еще как-то можно получить у соответствующих властных структур) сегодня нужны масштабные, в том числе междисциплинарные, независимые эмпирические социологиче­ские исследования; насущно необходим перевод и публикация лучших западных исследований последних пятидесяти лет; необходимо готовить на стадии вузовского образования специалистов по социологии наказания. Наконец, надо, чтобы начало выходить много книг отечественных исследователей и публицистов, размышляющих, в современном интернациональном контексте, о проблемах наказания в обществе.

Но даже если пофантазировать, что подобная «программа-минимум» будет в ближайшие десятилетия реализована и появятся хотя бы те группы современно мыслящих экспертов, которые поднимут планку общественного обсуждения (в том числе темы смертной казни), нашему обществу, видимо, еще далеко до осмысленного принятия решений в этой сфере…

Сегодня же, с моей точки зрения, было бы правильным заморозить на неопределенное время решение о возвращении в нашей стране к смертным казням. И наращивать социальное знание об институте смертной казни. Не только теоретическое. В частности (я уверена в этом), надо сделать максимально открытой для общества информацию о смертниках (сегодня это пожизненно осужденные). Хотя бы по примеру тех же Соединенных Штатов. (Несмотря на то что это, похоже, не очень помогает им в деле отказа от смертной казни.) Общество должно смотреть на проблему прямо, учитывая все ее сложности, но все же — через призму судеб конкретных людей. Ведь решать судьбу конкретного человека всегда сложнее, чем абстрактного «преступника». Так вот, пусть для начала будет хотя бы эта «сложность», а не абстрактные рассуждения и нравственные догмы… Чтобы (по выражению Даниила Гранина) «не расчеловечиться». И дело здесь не только в пресловутой «человечности», но и в использовании потенциальной способности человека мыслить, если угодно, усложнять ситуацию прежде, чем принимать простые необратимые решения.

В упомянутых мною Соединенных Штатах активно действует множество неправительственных организаций, берущих на себя защиту того или иного человека, попавшего в «смертный коридор». При этом обнародуются как мнения защитников, знавших ожидающего смерти заключенного совсем другим и в другом качестве (мнения родных, друзей), так и мнения родных жертвы (кстати, случаи отказа от государственной мести со стороны близких родственников жертвы не столь редки) и тех, кто жаждет этого наказания… Эти постоянные дискуссии поддерживают внимание общества к проблеме смертной казни, заставляя многих вновь и вновь искать личные аргументы «за» или «против».

В конечном итоге решение «за» или «против» смертной казни, каса­ющееся жизни и смерти человека, должно быть максимально личным, персональным и ответственным…

 

Пространный эпилог

Моя, если угодно, личная утопия неприменения смертной казни строится на нескольких очевидных для меня аргументах. Я попытаюсь коротко сформулировать главные из них.

Такое преступление, как лишение человека жизни (а я рассматриваю только этот, претендующий на наибольшую обоснованность, «повод» назначить смертную казнь — но никак, скажем, не случаи «государственной измены» или, например, масштабного экономического преступления), с моей точки зрения, несоизмеримо вообще ни с какой мерой наказания. Несомненно, убийство (или варварское насилие) — это действие, которым субъект ставит себя вне человеческого сообщества. Однако это не означает, что сообщество должно отплатить ему «той же монетой». А если это происходит, то серия убийств себе подобных продолжается бесконечно. Для остановки этого каннибальского механизма человеку (обществу) дана надежда, что и существо, нарушившее главный закон человеческого сообщества, всегда имеет шанс покаяния и возврата. А если нет — тогда тюремная изоляция (коль скоро не осталось необитаемых островов).

Однажды в одной из своих работ замечательный норвежский криминолог Нильс Кристи позволил себе размышление, не понравившееся многим:

«После Второй мировой войны, недалеко от лагеря смерти в Биркенау, была воздвигнута виселица. Здесь вздернули коменданта лагеря. Вот этого я никогда не мог понять. Одна жизнь — и полтора миллиона жизней! Одна сломанная шея — и горы задушенных, умерших от голода или просто убитых в том лагере. Для меня эта казнь на виселице стала знаком унижения полутора миллионов жертв. Ценность жизней каждого из них оказалась лишь полуторамиллионной долей ценности жизни коменданта.

Ну а что еще можно было сделать? У меня нет иного ответа, кроме того, что, может быть, надо было устроить над ним процесс. День за днем выжившие заключенные рассказывали бы о том, что там происходило. Все жертвы смогли бы выразить свое отчаяние, гнев и жажду мщения. И комендант также высказал бы свое видение событий, свои соображения перед лицом жертв и судей.

Ну а судья, если бы он был свободным судьей, а не просто палачом, нанятым победителями, какое бы решение он принял в итоге?

Один из возможных вариантов — и я бы предпочел именно его: судья говорит этому коменданту лагеря: вы несомненно все это совершили. Вы руководили умерщвлением более миллиона людей. Вы виновны. Ваши деяния настолько аморальны, что превосходят все мыслимые преступления. Мы все это слышали. И пусть весь цивилизованный мир узнает о тех ужасных делах, которые вы совершили в этом ужасном месте. Больше сказать и сделать нечего. Идите с позором...»25 

Если всерьез, то какая разница — циничное убийство многих или, скажем, одного человека? Логика здесь может быть той же (для сторонников возмездия), разве ценность жизни убитого равна ценности жизни убийцы? Разве это «равноценный размен»? Да и могут ли вообще быть «равноценными» две разные жизни? Все же Кант подошел к этой проблеме слишком арифметически…

Следующий мой аргумент. Мне действительно представляется, что убийство человека человеком (ставшее сегодня столь обыденным) представляет собой настоящую загадку для исследователя, а не предмет автоматической «симметричной» реакции власти. Давая государству молчаливую санкцию на убийство убийцы, позволяя себе самое простое из возможных решений, мы откладываем возможное понимание. А ведь недавнюю историю сознательного, планомерного, технически продуманного уничтожения миллионов в концентрационных лагерях — эту многократно усиленную проблему убийства себе подобного мы лишь начали продумывать (Адорно, Арендт, Примо Леви, Шаламов, Хайдеггер последних лет, Тодоров, Мильграм, Имре Кертес… — первые пришедшие на ум имена)…

Есть еще по крайней мере два обстоятельства, которые я не могу сбросить со счетов, думая о смертной казни. Первое. Огромное большинство тяжких преступлений, связанных с нанесением телесного вреда и убийством человека, совершаются у нас людьми из «низших» социальных слоев. И если на личностном уровне это само по себе не повод для снисхождения, то общество в лице представительной власти не может над этим социологическим фактом не задуматься. Первопричины многих, в том числе и жестоких, убийств можно и нужно искать в том, что я бы назвала «недостатком социальных ресурсов» (когда те или иные значительные социальные группы не имеют необходимого доступа к экономическим (понятно), правовым (не знают законов, не имеют собственного адвоката, а назначенный «спит» на процессе), социальным (в том числе затруднено движение по социальной лестнице), культурным ресурсам общества, в котором живут). Недавно, работая в качестве редактора над книгой Людмилы Альперн «Сон и явь женской тюрьмы»26 , в которой половину объема занимают анкеты — точнее, рассказы от первого лица — осужденных женщин и девочек-подростков, я обратила внимание на описания «факта и места события» (убийства). Парадокс в том, что состояние убийц нельзя (судя по этим достаточно бесхитростным свидетельствам) назвать осознанным, как нельзя счесть и полностью аффективным, бессознательным. Здесь скорее какая-то «культурная невменяемость» — неспособность контролировать очень простые ситуации и действия, как будто участников этих кровавых сцен никто не научил необходимым для жизни в социуме образцам, шаблонам поведения… Обделил культурным инвентарем…

И второе обстоятельство — это, по моим меркам, в целом несправедливо устроенное современное российское государство и остающаяся карательной российская судебная система, которым трудно доверить человеческую жизнь. Нельзя списывать «в расход» своих сограждан, тем более когда у общества в целом нет доверия к государственной системе разрешения гражданских и уголовных конфликтов.