Искушение - Александр Зиновьев

Прошло такое собрание и в Протезном комбинате имени маршала С. М. Буденного С докладом о перестройке выступил сам директор. Он пересказал то, что говорили высшие реформаторы и писали центральные газеты, призвал (вслед за Горбачевым) мыслить по-новому, выразил уверенность в том, что здоровый коллектив комбината сделает все от него зависящее для ускоренного развития, короче говоря – сказал все то, что и должен был сказать руководитель предприятия в такого рода ситуации, дабы заслужить одобрение ещё более высоких руководителей и удержаться на посту. Но в конце речи директор сделал промашку, – решил показать, что и он способен мыслить по-новому и открыто выразить свое собственное мнение. Он сказал, что к перестройке комбината надо подойти с учетом его конкретных особенностей, а именно того, что он прежде всего является исследовательским, экспериментальным и медицинским учреждением, что при переводе его на самофинансирование надо учитывать платежеспособность (а вернее неспособность) инвалидов и т.д.

Директору аплодировали. Но, как оказалось, преждевременно. В кругу высших перестройщиков области он уже был зачислен в консерваторы, которые пихают палки в колеса прогресса. Пронюхавший каким-то путем об этом заведующий отделом ножных протезов Гробовой выступил с резкой критикой директора. Он сказал, что директор недооценивает важности и сущности перестройки и фактически саботирует её, маскируясь ссылками на конкретные особенности комбината. На самом деле вся технологическая база и деловая организация комбината безнадежно устарели. Нужно все радикально обновлять, чтобы подняться на уровень высших мировых достижений. Одним словом, директора и ряд других замаскировавшихся консерваторов надо прогнать и на место их выдвинуть молодых, инициативных и действительно по-новому мыслящих работников. Хотя все понимали, что речь Гробового была чистой демагогией, все понимали также, что такой прохвост не стал бы так говорить на свой страх и риск. Он наверняка где-то пронюхал новую установку насчет комбината или получил прямые инструкции.

После речи Гробового в зале наступила гробовая (как потом шутили сотрудники) тишина. Неожиданно для всех слово попросил Горев. Он поддержал мысль директора о том, что с перестройкой комбината торопиться не следует. Комбинат так или иначе выполняет свои функции. Торопливая перестройка может просто разрушить его. А ведь речь тут идет не просто о судьбе нескольких людей, которых решили считать консерваторами, а о судьбе многих тысяч инвалидов. Нельзя ломать старое, не построив новое, которое лучше старого. Пусть сначала товарищ Гробовой создаст новое предприятие на мировом уровне, которое сделает излишним существующее предприятие, и тогда последнее можно будет ликвидировать или переделать. Легко перестраивать на словах. А практически следование призывам товарища Гробового приведет к гибели комбината.

Горевуне аплодировали. Его выступление было явно не в духе идей перестройки. Странно, что именно он так выступил. Ведь в годы брежневского застоя именно он больше всех пострадал, именно его изобретения не пустили в производство. Кто не пустил? Да тот же Гробовой, который раньше лизал зад директору, глушил любое новаторство в своем отделе, а теперь вдруг оказался энтузиастом перестройки. Ловкий негодяй, ничего не скажешь! А что делать?! Нельзя же поддерживать Горева и директора, хотя они абсолютно правы. Неприятностей не оберешься. С работы выгонят. Так думали молчавшие сотрудники.

Опять наступило замешательство. И опять неожиданно для всех выступил заведующий отдела проблем моделирования Белов. Он сказал, что он не любитель произносить публичные речи, но что в сложившейся обстановке начала перестройки страны уклоняться от участия в дискуссии было бы преступно. Его, откровенно говоря, удивило выступление товарища Горева. Он, Белов, не думал, что Горев окажется в лагере противников перестройки. Михаил Сергеевич абсолютно прав, назвав перестройку Второй Великой революцией. Она давно назрела. И теперь каждый должен для себя определить, по какую сторону баррикад он окажется. Мы должны оставить в стороне свои личные пристрастия и поступить так, как под сказывает гражданский долг. Всем известно, что у него, у Белова, всегда были дружеские отношения с товарищем Горевым и конфликтные (мягко говоря) – с товарищем Гробовым. Но он, Белов, несмотря на это, осуждает выступление Горева и всячески приветствует выступление Гробового.

Белову аплодировали, хотя и не очень охотно. Во всяком случае сотрудникам комбината становилось ясно, откуда и куда дует ветер, и они разворачивались в нужном направлении. После выступления Белова слова стали просить многие. Выступали в основном сотрудники, считавшиеся молодыми. Все они поддерживали идеи перестройки и критиковали застойный период. Выступил и Миронов. Он сказал, что бессмысленно спорить на тему, нужна перестройка комбината или нет. Она просто неотвратима. Комбинат превратился в допотопное предприятие. Работать так дальше нельзя. Возьмите хотя бы такой факт: в комбинате до сих пор нет ни одного компьютера. Ни одного! На Западе даже детские игрушки делают с компьютерами, а тут!… Одним словом, комбинат не может и дальше работать без современной западной технологии. В наш век всеобщей компьютеризации… И т.д. и т.п. В заключение речи Миронов сказал, что надо исправить историческую нелепость, а именно: надо отказаться от имени маршала С.М. Буденного. Какое отношение имеет этот сталинский монстр Буденный, который умел лишь шашкой махать, к комбинату?!…

Призыв Миронова был встречен бурными овациями. Аплодировали все, включая обруганного директора. В заключительном слове директор признал критику в свой адрес справедливой. Ему тоже аплодировали. Единогласно приняли резолюцию, осуждающую консерваторов и одобряющую перестройку.

Чернов

Чернов в дискуссии и кипении страстей участия не принимал. Он был не в восторге от перестройки. Он чувствовал, что она несет что-то враждебное ему. Уже одно то, что инициативу захватывали прохвосты вроде Гробового, красноречиво говорило о сущности её. Но и защищать то, что было в прошлые годы, защищать сложившийся в комбинате порядок, он не мог никак. Он ему был враждебен тем более. И выбирать меньшее зло из двух зол ему не приходилось, было ещё не известно, в какое зло перерастет перестройка. Жизнь проходила мимо него, чуждая ему в любой её форме.

Выступление Горева его удивило. Сначала оно показалось ему действительно защитой консерваторов. Но Горев не тот человек, чтобы примыкать к каким-то консерваторам и заискивать перед директором, дни которого, очевидно, сочтены. Горев защищал на самом деле тех, кто мог стать самой уязвимой жертвой перестройки, т.е. тех, кого обслуживал комбинат, инвалидов. С подъемом комбината на высший мировой уровень технологии все равно ничего не выйдет. Надо свои, отечественные изобретения и открытия внедрять в производство. Они не хуже западных, а главное – они доступны нам с нашими возможностями. Горев, конечно, прав. Но защищать его позицию в сложившихся условиях невозможно и бессмысленно. Начинается период всеобщего сумасшествия. Для позиции здравого смысла в нем нет места.

Но Белов и Миронов! Эти- то зачем вылезли? Что, они не знают, кто такой Гробовой?! Неужели тоже поддались общему сумасшествию и тоже захотели на арене истории покривляться?! Или тоже почуяли, что тут наживой пахнет?

Домой он добирался один. К Белову и Миронову подходить не хотелось. Они теперь ему представлялись самыми заурядными прохвостами. К Гореву ему подходить было стыдно. Он чувствовал себя предателем, бросившим товарища в беде. Вместе с тем, ему казалось, что Горев сам поставил его в такое ложное положение, заставив делать выбор из двух позиций, которые обе для него неприемлемы.

Демократизация

Горбачевское руководство вознамерилось перестроить советский казарменно-бюрократический социализм в демократический, гуманный социализм. Слово коммунизм перестали употреблять – оно стало почти что синонимом слова фашизм и уж во всяком случае слова тоталитаризм. Этот процесс в горбачевской прессе назвали демократизацией. В Партграде по этому поводу появилась шутка: соотношение демократии и демократизации является таким же, как соотношение канала и канализации. На приоритет в изобретении этой шутки претендуют во многих других местах страны, в Москве – в первую очередь. Но скорее всего это изобретение было сделано одновременно во всех районах страны. Это свидетельствует о том, что и в других местах происходило нечто подобное демократизации в Партграде. А аналогия с канализацией тут была полная.

В Партграде, как и повсюду в стране, демократизация заключалась в том, что высшая власть даровала гражданам гражданские свободы и права человека, допустила многопартийность и начала переводить систему власти на путь парламентаризма. Высшая власть осуществила это как революцию сверху, так как у самих партградцев ничего подобного до этого даже в мыслях не было.