Как мы жили в СССР - Дмитрий Яковлевич Травин

плановые задания, то, значит, именно он должен был отвечать за поставки. То есть за обеспеченность производства оборудованием, транспортом, сырьем, материалами и всем прочим, что необходимо для нормального функционирования системы.

Формально директор предприятия не должен был ничего покупать на рынке. Он формулировал заявки на металл, древесину, бензин и все прочее, а затем отправлял их в экономический центр, куда стекалась от производителей информация о том, что в данный момент имеется у страны. Советская наука полагала, будто именно из центра чиновники смогут оптимальным образом распределить ресурсы, минимизируя издержки [Якоби 1975: 414–415].

В Москве наряду с Госпланом был образован другой центральный орган – Госснаб (Госкомитет Совета Министров по материально-техническому снабжению). Именно он аккумулировал заявки предприятий. Именно он распределял ресурсы между потребителями. Производитель не выносил товар на рынок и не занимался маркетингом в надежде привлечь покупателей. Чиновник делал за него всю работу по реализации продукции: как хорошей, так и плохой.

Пожалуй, лишь два рекламных слогана действительно были широко распространены в нашей стране до начала горбачевской перестройки: «Храните деньги в сберегательной кассе!» и «Не позволяйте детям играть со спичками!». Иногда еще торговля информировала покупателей о наличии залежалых товаров. Во всем остальном директора предприятий полностью полагались на государственную систему снабжения и сбыта. Она тем или иным образом поглощала всякий товар без применения тяжких маркетинговых усилий, характерных для конкурентной экономики.

Почему такая система порождала дефицит, мы в общем уже знаем. Рыночные стимулы к удовлетворению потребителя не работали: власть сознательно устранила рынок ради директивных планов. А планирующие органы не имели информации ни о том, сколько страна может производить, ни о том, сколько и каких конкретно товаров она хочет потребить. Ничто не заставляло производителя думать о потребителе: ни свой интерес, ни грозный окрик начальства. В экономике согласований ко взаимному удовлетворению приходили все (министры, директора, бригадиры, рабочие), кроме потребителя. Точнее, как только эти рабочие, бригадиры, директора и министры становились потребителями, так сразу они сталкивались с оборотной стороной своих согласований и вынуждены были хитрить, ловчить, изворачиваться ради добычи нужного им товара. Высокопоставленным лицам это удавалось легче, простым гражданам – тяжелее. Но с дефицитом так или иначе сталкивались все.

Один госплановский чиновник как-то раз с цинизмом, свойственным такого рода людям, заметил, что хозяйственник всегда должен пребывать в страхе получить инфаркт из‑за гнева вышестоящего начальства. Если же с его стороны давления нет, должна быть угроза инфаркта с какой-то иной стороны [Найшуль 2005: 15]. В советской системе директора частенько получали инфаркты по разным причинам, но только не потому, что игнорировали предпочтения потребителя.

Конечно, советские идеологи должны были на проблему дефицита реагировать. Обычно реакция оказывалась простой: налицо временные трудности, то есть дефицит рассосется по мере того, как мы будем совершенствовать планирование с помощью ЭВМ – электронно-вычислительных машин, как было принято говорить в СССР, где не использовалось слово «компьютер» [Корнаи 2008: 266]. Скажем, однажды на заседании Президиума Совета Министров Косыгин поинтересовался, как составляется план распределения драгоценных металлов: «Наверное, вы собираете заявки со всех министерств, ведомств, Советов министров союзных республик, потом обнаруживаете, что они вдвое превышают имеющиеся ресурсы, и тогда каждую заявку урезаете наполовину?» Выяснилось, что примерно так все и делается. Тогда Косыгин возмутился и заявил о необходимости осуществления расчетов, проведения экспертизы. Планы стали представлять несколько иначе, однако по сути ничего не изменилось [Ершов 2004: 153].

Иногда аналитики советской эпохи набирались смелости и тайком поговаривали о такой важной причине устойчивости дефицита, как личная заинтересованность бюрократии в его сохранении. Ведь если из‑за нехватки того или иного вида ресурсов возникал бюрократический торг, ответственные работники, имевшие возможность дать кому-то больше, а кому-то меньше, внакладе не оставались. Люди, которым они оказали услугу, затем, в свою очередь, оказывали услугу им. Михаил Горбачев как-то раз дал импульсивную, но точную характеристику системы: «Все привыкли делить: генсек делит, премьер делит, замы делят, Госплан делит, и клерк, сидящий на строчке в Госплане, который делит металл какой-то там, тоже делит. И все живут» [Стародубровская, Мау 2001: 206]. Более грубо о том же сказал один советский хозяйственник:

Миллионы теток собирают миллиарды заявок, составленных «с потолка», распределяют, перераспределяют и удовлетворяют или не удовлетворяют миллиарды возможных заявок. <…> И всем этим занимаются в основном, мягко говоря, не очень компетентные тетки, зачастую в глаза не видавшие то, что они распределяют [Дионисиади 2016: 175].

Проблема состояла не только в коррупции клерков и некомпетентности теток. Советская экономика сама порождала дефицит. Нехватка продукции оказывалась неотделима от системы ее планового распределения. Иначе говоря, если в рыночном хозяйстве при многих минусах система работает на ликвидацию любого случайно возникшего дефицита, то в советской экономике даже случайно возникшая сбалансированность исчезает, уступая дорогу всепобеждающему дефициту. В социалистической Венгрии по этому поводу сложили анекдот. Попадает капиталист в ад. Ему предлагают выбрать между капиталистическим и социалистическим адом. Он выбирает последний. Святой Петр удивляется: с чего бы это капиталист захотел в социализм? Тогда старый грешник объясняет: «Если там отыщется котел, в котором меня должны варить, то не будет воды. Если появится вода, не будет дров. А если все-таки и они найдутся, куда-нибудь запропастится дежурный черт, который разжигает костер» [Корнаи 1990: 57].

Почему так все складывается? Да потому, что предприятия имеют слишком легкий доступ к деньгам, но слишком трудный доступ к материальным ресурсам. Допустим, некая мебельная фабрика составляет заявку в снабженческие органы на получение тех ресурсов, которые ей понадобятся для производства спального гарнитура. Понадобятся древесина, ткани, клей и т. д. Руководство фабрики знает, что ресурсы дефицитны и что для спокойной жизни лучше иметь достаточный запас всего необходимого. Поэтому и заявка составляется с запасом. Как говорится, запас карман не тянет. И «древесный», и «металлический», и «цементный». Например, в 1981 году предприятия Министерства нефтяной промышленности сберегли цемента в 43 (!) раза больше, чем требовалось по плану [Бунич 1986: 69]. Конечно, за такие запасы приходится дороже платить, однако деньги для советского предприятия – не проблема. Деньги государство в той или иной форме ему все равно даст, не пустит по миру с протянутой рукой. А вот ресурсы может и не дать. Деньги нетрудно напечатать, а вот дефицитную древесину, цемент или ткани так просто не произведешь.

Кстати, запасы, если вдруг самим не понадобятся, потом можно будет обменять у другого предприятия на что-нибудь остро необходимое. Именно в этом состояла суть бюрократического торга по горизонтали. Примерно 10–15% находящихся в распоряжении предприятий ресурсов уходило на такие торги [там же: 70].