Охотник на ведьм (ЛП) - Блайт Гиффорд

Вернув юбки на место, одернув лиф и пригладив волосы, она поняла, что ее плечи все еще накрыты плащом Александра. Она сняла его, повесила на руку и повернулась к преподобному Диксону.

— Шесть воскресений в рубище и босиком? — Она знала, каким было наказание за прелюбодеяние. Легким, как перышко, по сравнению с тем, что ожидало ведьм.

Перед ответом на его лице дернулась невеселая улыбка.

— Вам с Кинкейдом и без того хватает неприятностей. Бога удовлетворить проще, чем Церковь. Ему достаточно одного лишь искреннего раскаяния.

Вот только она не раскаивалась. Ничуть.

— Если у вас есть хоть какая-то власть влиять на Господа или человека, — заговорила она, — прошу вас, воспользуйтесь ею, чтобы защитить мою мать.

— Если бы вы обратились ко мне сразу, как только приехали, я бы еще мог что-нибудь сделать. — Перед нею словно захлопнули дверь — так бесповоротно прозвучала эта фраза.

Но признаться священнику, почему она прятала свою мать, было совершенно невозможно, ибо это было равнозначно тому, чтобы своими руками подпалить разложенный под нею костер.

***

Александр не вернулся вместе со сторожем, боясь даже смотреть на Маргрет, боясь, что один-единственный брошенный на нее взгляд — и он лишится последней власти, которая оставалась у него, чтобы ей помочь.

Вместо этого, пока старост созывали в церковь, он вышел из деревни и побрел на север в надежде, что прогулка прояснит его мысли.

В надежде получить совет свыше о том, что делать дальше.

Солнце и тучи с переменным успехом боролись за главенство в небесах. Когда он приблизился к коттеджу, солнце одержало победу и залило каменные стены ласковым благословенным светом.

Или прощальным.

Он распахнул дверь и огляделся.

Неужели прошел всего один день? Меньше. Меньше дня назад он пришел сюда и принес с собой разрушение, вырвал мать и дочь из их укромного убежища. Ветка восковницы, поставленная ею в воду, все еще источала тонкий аромат. Если закрыть глаза, можно представить, что ее мать спит наверху, а Маргрет отлучилась, чтобы принести воды из ручья.

Генриетта, валявшаяся на полу с новой трещиной поперек головы, вернула его из фантазии в реальность. Он подобрал брошенную куклу — руки-ноги неуклюже качнулись в воздухе — и сунул ее подмышку.

Утешение небольшое, но Джанет Рейд его получит.

***

Маргрет умоляла о свидании с матерью, и — о чудо — в середине дня сторож сопроводил ее в таверну.

Изобел Бойл отвела ее в глубину дома и отворила дверь маленькой спальни. Окно напротив узкой кровати было обращено на холмы. На стуле у кровати сидела ее мать, сгибая и разгибая руки, кисти ее были сплетены как в молитве, но не знали покоя, двигаясь вверх-вниз, вверх-вниз.

Если она и заметила дочь, то ничем этого не показала.

— Она в таком состоянии со вчерашнего дня, — извинительным тоном промолвила Изобел. — Я пыталась покормить ее, — она повела плечами, — но она отбросила ложку.

— Спасибо, что попытались.

— О, и вот еще что. — Она протянула ей Генриетту. — Ведьмино шило просил тебе передать.

Маргрет проглотила слезы.

— Она… очень к ней привязана.

Шагнув к матери, она посадила куклу к ней на колени.

Движение остановилось. Беспокойные руки обвились вокруг куклы. Вздох, блаженная улыбка, и она крепко-накрепко прижала игрушку к груди.

Дверь закрылась. Опустившись на пол, Маргарет взяла мать за руку и принялась болтать о ежедневных пустяках, ни словом не упоминая ни ведьм, ни допросы, ни нависшую над ними опасность.

Незнакомая обстановка все еще смущала Джанет Рейд, но с Генриеттой на коленях и дочерью у ног она постепенно вернулась в настоящее.

Пришла пора подготовить ее к будущему.

— Мама, ты ведь помнишь мистера Кинкейда?

Мать наморщила лоб, вспоминая.

— Того любезного человека, которого ты угощала хлебом. Помнишь?

Улыбка, потом кивок.

— В общем, ему нужно задать тебе несколько вопросов.

— О чем?

Она попыталась объяснить как можно мягче, чтобы ее не обуял ужас.

— Ох, о разном. О Боге и дьяволе.

Мать зажмурилась, задетая отголоском давно забытого страшного воспоминания.

— А я знаю ответы?

— Конечно. Некоторые вопросы могут показаться тебе знакомыми, но так, как раньше, не будет. — Мысленно она взмолилась о том, чтобы ее обещание сбылось.

— Как раньше?

— Когда тебя забрали из дому и… обижали.

Так далеко отсюда. В Эдинбурге. В другой стране. В другой жизни.

Ее взгляд затуманился.

— Ничего подобного я не помню.

Жгучая, нехристианская ненависть поднялась внутри Маргрет, терзая ее как застарелая рана. Ненависть, направленная на тех, кто их предал — на кузена Джона Дана, на палача Джеймса Скоби, на них всех.

— Ты не помнишь, как тебя держали в тюрьме?

Не слушая ее — или не слыша — мать смотрела за окно, где по желтеющей траве на холмах бежала рябь.

— Нет. Не помню.

Она стиснула ее ладони, бездумно не заботясь о том, какими будут последствия, если мать разделит ее гнев.

— Ты не помнишь, какими они были жестокими? — Маргрет помнила. И, вспоминая, всякий раз задыхалась от ярости. — Как они били тебя, прижигали раскаленным железом, затягивали на твоей шее удавку и дергали за ее, пока ты, ослепнув от боли, не падала с ног, и в довершение всего раздробили тебе палец. Неужели ты этого не помнишь?

Мать не ответила. Только пожала плечами и покачала головой.

Сдавшись, Маргрет выпустила ее ладони из рук. Она перенесла столько боли, ужаса и лишений… Пожалуй, оно даже к лучшему, что ее память пуста.

И вдруг прикосновение. Мать тронула ее за подбородок.

— А нет ли чего-то, что мне хотелось бы вспомнить?

Чего-то, что мне хотелось бы вспомнить.

Она захотела, чтобы мать разделила ее ненависть, чтобы она тоже запылала тем праведным гневом, что обуревал ее саму. Но ради чего? После того, как она положила столько сил на то, чтобы дать матери спокойную, защищенную жизнь, зачем заставлять ее вспоминать о пережитом ужасе? Под гнетом гнева в ее сознании всколыхнулись воспоминания о былых временах. Что-то, что хотелось бы вспомнить…

— Есть, мама. Конечно, есть. Помнишь дворик нашего дома в Эдинбурге? Ты высаживала там колокольчики. Прямо у крыльца, где дольше всего задерживался свет. Ты помнишь это?

Мать задумалась. От напряжения между ее бровями залегла складка. Потом ее взгляд прояснился, словно она и впрямь сумела перенестись в прошлое. Она медленно кивнула.