Любовь и пепел - Пола Маклейн

не обычный.

Каждая песня звучала одновременно печально, целостно и обнадеживающе. Несколько раз я ощущала, как по спине и шее пробегают мурашки. Одну песню они, похоже, любили больше всех, потому что пели ее снова и снова. В какой-то момент слова дошли до меня, и я начала их повторять, хотя баскские слоги были такими же странными, как и вкус пачарана на моем языке.

Baina honela

Ez zen gehiago txoria izango

Baina honela

Ez zen gehiago txoria izango

Eta nik,

Txoria nuen maite

Eta nik eta nik,

Txoria nuen maite[12].

— Maite — это значит «любовь», да? — гадала я вслух, когда Эрмуа замолчал.

— Да. Это очень старая песня. — Он спел еще несколько строк своим ангельским голосом. — Она о человеке, который потерял прекрасную, любимую птицу. Он жалеет, что не подрезал ей крылья, тогда ему удалось бы ее удержать, — продолжил переводить Эрмуа. — Но потом герой понимает, что она не была бы той же самой птицей, если бы он это сделал. В попытках удержать человек изменил бы ее навсегда.

— Мне кажется, я уже слышал эту историю, — криво усмехнулся Эрнест.

— Мы все ее когда-то слышали, — сказал Паксти и хитро улыбнулся.

Ему было не больше тридцати пяти, и все равно казалось, что он знает все на свете о любви. Может быть, так и было, а может быть, и знать-то было нечего. Так мне показалось на той веранде, где свет свечей мерцал и трепетал, а вино было словно холодный бархат на моем языке. Я прикрыла глаза и наслаждалась пением мужчин, позволяя словам протекать сквозь меня.

— Ты выглядишь счастливой, Зайчик, — прошептал Эрнест мне на ухо.

— Так и есть. Я кое-что вспомнила.

— Да? Что же?

— Что жизнь не обязательно должна быть сложной, нам просто нужно сосредоточиться на том, что действительно важно. У нас есть всё.

— Конечно. — Эрнест улыбнулся мне. — А завтра еще у тебя будет жуткая головная боль.

— Мне все равно. Я очень хочу, чтобы у нас все было хорошо, Зайчик. Ты же понимаешь это?

— Да. — Он наклонился ближе, его дыхание стало сладким от вина. — Я тоже.

Потом Эрнест поцеловал меня, и песня зазвучала снова. Веселье продолжалось, продолжалось и продолжалось до самого утра.

Глава 34

Эрнест и я проводили по крайней мере один вечер в неделю с игроками в пелоту. Мы наблюдали за их тренировками в маленьком парке и ходили на настоящие соревнования во фронтон[13], покупая билеты на каждый матч и сидя на трибуне, как обычные болельщики. Когда я поняла правила игры, стало очень захватывающе следить за тем, как мяч летает по площадке и отскакивает от стены. А после матча мы все вместе, взявшись за руки в знак дружеской поддержки, бегали из бара в бар по всей Гаване и напивались до такого состояния, что едва могли стоять на ногах. Мы как будто снова нашли частичку Испании, ощутили дух простого товарищества и почувствовали всю полноту жизни, хотя и без бомб и постоянного чувства страха.

Возможно, баски чувствовали себя оторванными от своей страны и своего народа и хотели уехать с Кубы, но они никогда не говорили об этом. Казалось, эти люди живут только здесь и сейчас: единственный удар мяча пелоты о стену, единственная прогулка на закате с друзьями, единственный ужин, который мог оказаться последним, — кто знает? — так что пусть все это будет невероятным и захватывающим.

В июле мы пригласили их поплавать на «Пилар». Было уже далеко за полдень, когда мы покинули гавань Кохимар и направились на восток вдоль острова, мимо череды крошечных безымянных бухточек. Эрнест стоял на мостике без шляпы, в одной руке он держал очки, другой управлял легким, как бриз, рулем. Небо за его спиной было голубым и безоблачным, и фигура Эрнеста четко выделялась на его фоне. Он чувствовал себя абсолютно естественно, управляя яхтой. Здесь ему было просто и легко, загорелые ноги стояли прямо и уверенно, на носу блестело кокосовое масло, и он, щурясь от солнца и ветра, направлял свое судно в сторону Гольфстрима.

Позади нас повсюду валялись рыболовные крючки. Эрнест рыбачил всегда, возможно даже во сне. Большинство мужчин — я так называла басков, хотя многие из них казались еще мальчишками, а в глубине души навсегда ими и останутся — сидели вместе со мной на слегка урезанной корме, солнце было в зените, и мы прятались от него в тени друг друга и палубы. День был отличный. Вода под нами меняла цвет с серо-зеленого на зелено-голубой и наконец на темно-синий. А над нами в небе с криком носились полдюжины крачек. Мы проплыли через стаю рифовых кальмаров, которые кружили на пенящихся гребнях волн, их маленькие тела мерцали, напоминая блестки и привлекая тех, кто на них охотился.

Было заметно, как баскам нравилось в море, поездка проходила для них легко и спокойно. С собой у нас был легкий ланч, и мы ели его руками — авокадо, политые соком лайма, твердый испанский сыр, оливки и ломтики черного хлеба, — приберегая место для настоящего пира, который нам пообещали баски.

Через несколько часов мы добрались до необитаемого островка, который очень нравился Эрнесту. Я узнала его куполообразную форму. Мы уже были здесь: тогда я плавала вдоль рифа, пока он ловил копьем рыбу, обутый в тяжелые ботинки, которые защищали ноги от острых, как бритва, кораллов.

Это было прекрасное место, уединенное и пустынное, если не считать нас — мы словно очутились в личном раю. С надветренной стороны острова море, с силой обрушиваясь на острый край рифа, бурлило и пенилось. Ближе к берегу вода была прозрачной, как стекло, с длинными, белыми завитками песчаных отмелей. Мы добрались до самой восточной оконечности, а затем свернули к подветренной стороне, где была небольшая бухточка с белым пляжем под широкими, раскидистыми пальмами.

Поставив «Пилар» на якорь, на лодке мы добрались до бухты. Песок на берегу был белым и прохладным, поскольку солнце уже перешло на другую сторону острова. Баски принесли мешок риса, мешок овощей, курицу и еще много всего непонятного, что в итоге должно было стать нашим шикарным ужином. Эрнест развел костер, а затем почистил несколько снуков и желтых акул, пойманных нами по дороге. Пакета начал готовить на костре в стальной вогнутой сковороде, которую он всю дорогу держал у себя на коленях, очевидно очень ею гордясь. Рис,