Великая судьба - Сономын Удвал

«Ну и пошли туда вот этого ламу», — подумал Максаржав.

— Мои люди доложили, что ты человек сдержанный, не любишь много говорить, по я знаю, что в трудную минуту ты действовал смело и решительно.

«Интересно, кого он подразумевает, говоря «мои люди»? Должно быть, имеет в виду придворных лам».

— Этот человек по моему приказанию много дней следил за тобой и все, о чем я просил, узнал. Мы сделаем тебя чойжином[Чойжин — гений-хранитель, человек, наделенный сверхъестественной силой.]. — Богдо-гэгэн в упор посмотрел на Максаржава.

Будь на месте Максаржава другой человек, он бы наверняка как-то выразил свою радость, но Максаржав не проронил ни слова. Во дворце царила тишина, слышно было только тяжелое дыхание богдо. В воздухе плыл аромат курительных свечей.

— Этот человек тебе все расскажет потом.

«Не лучше ли, чем запугивать Дамбий-Жанцана именем чойжина, идти прямым путем — встретиться с пим на поле боя...» — подумал Максаржав.

А богдо продолжал:

— Имя чойжина должно служить тебе защитой. Когда ты столкнешься с Дамбий-Жанцаном, ламы и простолюдины должны верить только тебе, идти только за тобой!

— Я простой смертный, у меня много грехов, и боюсь, я по справлюсь с такой высокой миссией, но обещаю приложить все свои силы, чтобы выполнить вашу волю.

Богдо не произнес больше ни слова. Максаржав понял, что пора уходить, и обратился к ламе:

— Прежде чем уйти, я хотел бы знать, где мы встретимся.

— Завтра ровно в полдень у ворот Дуйнхора, — ответил лама.

Максаржав молча кивнул, почтительно простился с богдо и вышел. Придя домой, он, ни слова не сказав Того, улегся спать.

— Что случилось? — забеспокоился тот.

— Ничего. Удостоился высочайшего благословения за тог что хорошо сражался под Кобдо.

— Вот как... Хотелось бы и мне хоть раз увидеть богдо. Говорят, после этого и умирать можно.

— Не помню я, чтобы ты прежде проявлял такое благочестие, что-то я не часто вижу, как ты молишься.

— В делах время быстро проходит, не до молитв.

— А что ты скажешь, если нам опять воевать придется?

— Да мы никогда не кончим воевать, — проворчал Того. — Если вас на запад пошлют, я тогда останусь на реке Тэрхийн-гол. Не могу больше...

— Будешь искать свою Гунчинхорло?

— Да. Даже если она замужем, я все равно хотел бы увидеться и поговорить с ней. Может, у нее уже дети есть... — задумчиво проговорил Того.

Однажды, дождавшись, когда Максаржав вернулся со службы, Того объявил:

— Сегодня я приготовил пирожки.

— Бого, да ты настоящим поваром стал!

— А я давно хотел у вас спросить: вы не собираетесь привезти сюда жену и детей?

— Я думаю, не стоит этого делать сейчас.

— Почему?

— Говорят, китайцы собрали на границе большие силы. Переходят ее группами, грабят и убивают жителей.

— Значит, надо выгнать их вон!

— Все верно. Но мы-то с тобой хорошо знаем, что война не такое уж приятное занятие.

«Китайцы ни за что не смирятся с тем, что Монголия стала автономным государством. По-видимому, нападение неизбежно. А что, если русские сговорятся с ними? Плохо нам тогда придется!» — думал Максаржав.

Весной третьего года правления «многими возведенного» монгольская армия стала настолько многочисленной, что всех цириков уже не могли вместить казармы Хужирбулана, да и вооружения теперь было вполне достаточно: пушки крупного и среднего калибра, берданки и кремневки, патронов и пороха тоже хватало. Вопрос был только в том, кого поставить во главе армии, кто сможет повести ее в поход на восток. Выбор пал на Максаржава. Премьер-министр Намнансурэн и Гомбосурэн, возглавлявший военное министерство, вызвали Максаржава к себе и вручили ему приказ немедленно отправляться на восток на подавление врага. Он должен был выступить во главе тысячи цириков из Хужирбулапа, позднее к ним присоединятся отряды из восточных аймаков. Решалась судьба независимой Монголии.

«Раз приказано изгнать китайцев из Восточного края, — решил Максаржав, — я буду сражаться не щадя своей жизни. По знаю: многих бойцов я недосчитаюсь после этих боев, многим отцам придется оплакивать своих сыновей...»

Не желая тратить времени даром, Максаржав начал готовиться к походу.

Однажды к нему явился Дорж.

— Этот проклятый Очир-бээс совсем очумел. Знаете, что он повсюду говорит о вас? «Этот человек не только отобрал у меня хошун, но и добытую мною славу. Лебезит перед министрами из Хурэ, вот они и назначили его командующим». И еще он пустил слух, что Максаржав, мол, поживился за счет кобдоской казны, после того как взял город.

— Да ну его, этого Очира, не до него мне сейчас, надо думать о предстоящем походе. Вот если бы Дамдинсурэн поехал с нами, насколько мне легче было бы. Да только его оставляют здесь, говорят, и тут есть важные дела. Может быть, ты, Бого, решишься поехать со мной? Неужели так уж тебе нужно ехать на запад?

— Вы сказали, что этот поход решает, быть или не быть независимой Монголии... Так как же я могу вас покинуть в такую минуту? Если с вами что-нибудь случится, как я буду жить тогда? А может, мы и Гунчинхорло где-нибудь встретим, хотя вряд ли мы можем с ней быть счастливы.

Они собрали вещи, сложили юрту и, поручив ее соседям, двинулись в путь.

* * *

Несмотря на то что в самом Китае обострялись противоречия, мнение руководителей государства относительно захвата Монголии было единым. Считалось, что монголов нетрудно победить, так как они плохо вооружены. К тому же часть нойонов, получавших прежде жалованье от китайцев, мечтали о том, чтобы Монголия добровольно вошла в состав Китая, и они двинулись во главе своих цириков к границе, чтобы сдаться.

Прошло уже несколько дней, как армия Максаржава вышла из Хурэ. Когда они достигли долины Гунгалутай и увидели большие птичьи стаи на берегах реки, на душе у всех стало легче — они вышли к Керулену.

Надо было начинать переправу, но передовые отряды замешкались, и Максаржав, стегнув коня, решительно устремился вперед. Следом за ним перешли реку и остальные. Ехавший рядом с командующим Далха спросил:

— Это и есть горы Баян-ула?

— Да. Места здесь замечательные, и есть где укрыться. С наступлением темноты мы спрячемся в горах, правда, по ночам там очень холодно.

На привале Максаржав заставлял цириков бороться — и для того, чтобы согреться, и для тренировки. А так как все изрядно устали и пропылились за время многодневного похода, Максаржав велел цирикам, прежде чем они поднимутся в горы, вымыться в реке. Среди ночи Того разбудил Максаржава.

— Несколько человек заболели, прямо горят. А лекарь говорит, что у него как раз лекарства кончились. Что делать будем?

— Разбуди Дэрмэна и Далху и позови войскового ламу.

Когда все трое явились, Максаржав приказал:

— Постройте больных и здоровых солдат — отдельно.

Никто не понимал, зачем ему это понадобилось. «Слишком он молод, этот командующий, молод и горяч! Ну чего он хочет от больных людей?» — недоумевал лекарь.

А Максаржав, дождавшись, когда все построились, сказал:

— Двое здоровых должны взять больного под руки и трижды обежать с ним вокруг костра!

Когда его распоряжение было выполнено, раздалась новая команда:

— Теперь быстро уложить больных в палатки! Дать им горячего чаю! Пусть хорошенько прогреются. Утром чтобы все были ка ногах! Солдат, который не привыкнет к тяготам походной жизни, не сможет воевать. Если кто-то все-таки не сможет встать, дайте ему что-нибудь укрепляющее. — И Максаржав ушел в свою палатку.

Наутро цирики отправились дальше. Больные ехали вместе со всеми и удивлялись, как быстро им удалось встать на ноги. «Если человек твердо знает, что он должен разбить врага, — думал Максаржав, — его силы удесятеряются. Враг угрожает родине, снова хочет нас поработить. Разве можем мы допустить это? »

Они выехали на берег Селенги.

— Люблю смотреть на реку, когда начинается ледоход, — сказал Максаржав Доржу. — Льдины идут одна за другой, теснятся, наползают на берег...

К Максаржаву приблизился войсковой лама.

— Это владения самого богдо, здесь нам нельзя брать коней у населения.

— Позовем старейшин рода и попросим привести коней, — возразил Максаржав. — Я ведь отправился в поход по приказу богдо. Чьи бы ни были владения, жители не смеют ослушаться высочайшего указа, а того, кто откажет нам в помощи, наказать и доложить об этом богдо.

Лама зашептал молитву и отъехал.

На другом берегу реки они увидели юрты, над которыми тоненькими струйками поднимался дым. Женщина с охапкой хвороста вошла в юрту, потом вновь появилась и с ведром спустилась к реке. При виде стройной женской фигурки многие вспомнили своих жен, каждому казалось, что это его Ханд, Дулма или Долгор... Сотни сердец забились при воспоминании о родном доме.