Великая судьба - Сономын Удвал

Максаржав взглянул, книги эти он видел впервые. Подарок пришелся ему по душе.

* * *

— Ну, давай знакомиться, меня зовут Гава, а тебя как? — сказал лама-костоправ, снимая пояс и утирая со лба пот.

— Гунчинхорло.

— Хорошее имя. — Он чуть было не добавил: «Да и девушка тоже ничего, красивая», но удержался.

Собираясь пить чай, Гава достал из маленького посудного шкафчика завернутую в тряпицу пиалу, старательно вытер ее, налил чаю, выпил,, а потом, снова тщательно вытерев пиалу, завернул ее и убрал в шкафчик. Потом вышел во двор и крикнул: «Банди!»

Из соседпей палатки выбежал мальчик лет десяти.

— Принеси-ка воды! Это ты сломал ручку у черпака? А потом еще уронил ведро и всю воду разлил! — проворчал лама и вернулся в юрту.

— Гунчин, давай-ка сварим обед и поедим с тобой. У меня там на улице вялится мясо. — Он вышел и принес тонкий кусок мяса.

— Дайте нож, я порежу, — предложила Гунчинхорло.

— Кроши помельче. А я пока замешу муку. — Гава вынул пиалу и уже хотел было развести в ней муку, да вдруг спохватился: — Ой, я же забыл, что нас двое. — И он взял большую деревянную чашу для кумыса, высыпал в нее две горсти муки, замесил тесто, скатал его в колобок, потом очистил дно чаши и опрокинул ее. Наблюдая за ламой, Гунчинхорло подумала: «До чего же аккуратен. Сразу видно, расчетливый человек, я для него, конечно, обуза! Поскорее бы нога зажила!»

Мальчик принес воды, потом сбегал куда-то и притащил аргал в подоле дэли.

— Высыпай осторожнее, не насори тут и не пыли, — буркнул лама.

Он выложил тесто на доску и тонко раскатал его. Гунчин-хорло тем временем покрошила мясо.

— Разводить огонь? — спросила она.

— Да, только клади аргал понемногу. Котел там, в шкафчике. А в ящичке найдешь тмин, положи немного в суп. Ты что, хочешь котел помыть? Возьми воды, только пемпого. Хватит, хватит... Не брызгай на пол! Налей в тот маленький чайник полтора черпака. Довольно, довольно... Положи мясо. Орехи и соль не надо, — учил он ее.

Когда суп сварился, лама разлил его в две пиалы, вымыл котел и черпак, тут же вытер и убрал.

— Постелить тебе постель? — Он подошел к девушке.

— Зачем? Мне и так хорошо. — Она легла на тюфяк и повернулась лицом к стене.

Вот уже несколько дней провела Гунчинхорло в юрте костоправа, который лечил ее ногу.

Каждый день лама начищал всю посуду в доме чуть ли не до дыр, но руки мыл редко. Он ощупывал ее больную ногу, а потом брал пиалу и пил чай. В первый раз Гунчинхорло отважилась спросить его:

— А вы не хотите помыть руки?

— Можно ополоснуть. — Он капнул на ладонь воды и вытер руки.

Гунчинхорло отыскала ивовую палку и стала выходить из юрты. Однажды вечером, когда она ненадолго вышла подышать свежим воздухом перед сном, Гава перетащил ее тюфяк подальше от входа.

— Зачем вы это сделали? Мне и так хорошо было, — сказала она, по лама лежал молча, закрыв глаза.

Гунчинхорло, вздохнув, легла, повернувшись лицом к лампадке, и, затаив дыхание, стала наблюдать за ламой, но тот был все так же недвижим. Долго лежала она не смыкая глаз, сжавшись в комок, точно заяц в кустах, пока наконец сон не сморил ее. Проснулась она оттого, что кто-то храпел рядом, обдавая ее жаром своего тела. она замерла от ужаса. «Где же ты, Того? Спаси меня! Может, ты батрачишь на кого-нибудь или погиб давно... Если жив, может, еще разыщешь меня? Мужчинам легче жить... Возможно, Того давно уже вошел зятем в богатую семью и живет — не тужит, а мне суждены одни страдания!» — от этих мыслей стало так горько, что она не выдержала и громко заплакала. Проснулся Гава:

— Не плачь, ну что ты! Ночью плакать — грех. Знаешь, мне стало холодно, вот я и лег подле тебя. — И он теснее прижался к девушке. Она резко поднялась, надела дэли. Лама, недовольно пыхтя, потащился к своей кровати, что стояла недалеко от божницы.

— Неласковая ты женщина, — бормотал он. — Говорю же тебе, что мне холодно.

Однако потом он снова попытался лечь рядом с ней. Женщина отталкивала его, боролась, кричала, но никто не пришел ей на помощь. Руки у ламы были сильные — недаром он был костоправом. Гунчинхорло почувствовала, что не может больше бороться... Этот мерзавец опоганил ее душу и тело, надругался над ее любовью! Она испытывала одновременно и ненависть, и жалость к себе.

А Гава, одержав победу, облегченно вздохнул. «Да найдется ли на земле хоть один человек, который ни разу не вкусил мирских радостей?» Он вспомнил крики женщины, ее мольбы. Когда наутро он увидел лицо спящей Гунчинхорло, лежавшей рядом с ним, вожделение снова овладело им. Напрасно плакала, напрасно молила и проклинала его Гунчинхорло...

Теперь она думала только о том, как бы поскорее убраться отсюда. Точно птица со сломанным крылом, отбившаяся от стаи, томилась Гунчинхорло.

Однажды Гава сказал:

— Я бедный человек. Я помогаю несчастным, но они мне редко воздают добром. Думал я перебраться в монастырь, но там сыро, и потом от увечных, что приходят за помощью к монастырским ламам, тоже не приходится ждать подношений, это все беднота. В наше время лишь ламы да хувараки[Хуварак — ученик ламы.] живут припеваючи. Милостью богдо-гэгэна они благоденствуют. Ты знаешь, что лама дает обет безбрачия и потому при посторонних ты не должна разговаривать со мной, не должна подходить ко мне?

«Что за чепуху он несет?» — думала женщина.

— И еще вот что имей в виду, моя милая, ключи от своих сундуков я тебе не дам. — И, вытащив из-под подушки связку ключей, он спрятал ее за пазуху.

«На что мне его ключи? Хорош святой человек: когда от него уходят больные, он только и думает о том, что ему дадут за лечение. Ни разу не видела, чтобы этот лама молился».

— Приближаются зимние холода, — сказала Гунчинхорло. — Если у человека нет теплой одежды, он должен вернуться домой до наступления морозов.

Ламе это заявление явно не понравилось.

— Я недаром был учеником великого учителя, а он был знаменитый костоправ. Скоро твоя нога заживет.

— Да, конечно, с вашей помощью я надеюсь скоро встать на ноги. С каждым днем становится холоднее, пора мне возвращаться домой.

— Не горюй, вот я поеду в монастырь и захвачу какой-нибудь дэли для тебя.

— Разве этот дэли вам, кроме меня, некому отдать?

— Я просто подумал, не лучше ли тебе остаться здесь да весны...

— Мне лучше уехать, не хочу я больше причинять вам неудобства, есть ваш хлеб.

— К чему спешить? И нога еще не совсем зажила. Я должен вылечить тебя до конца.

— Я знаю, что причиняю вам беспокойство...

— Подожди. Придет весна, и ты уедешь. Побудешь со мной до теплых дней и поезжай куда хочешь.

Женщина ни слова не сказала в ответ.

* * *

Наступила зима 1913 года. Максаржав и Того поставили в Хурэ небольшую юрту и обнесли ее забором. Максаржав служил в министерстве внутренних дел, Того вел их общее хозяйство. Приходя со службы, Максаржав почти всякий раз приносил с собой какую-нибудь книгу.

— Надо достать лампу, как у русских, — сказал Того.

— Лампу?

— Да. Человеку, который читает книги, нужна лампа.

— Знаешь, завтра я, возможно, буду на приеме у самого богдо.

— А что это, хорошо или плохо?

— Как знать...

Максаржав видел, что богдо забрал в свои руки всю власть в стране, подчинил себе лам и князей. «Этот человек, возведенный в высокий сан, стал ханом всего народа, властителем всей страны. Одних он приближает к себе, и эти люди пользуются его милостями, других отдаляет. Но как бы то ни было, в государстве должен быть хозяин».

Максаржав терялся в догадках: для чего его зовут во дворец. «Может, снова пошлют в военный поход?» Вспомнились ему слова учителя: «Аршаном да вином, что жалуют власти, досыта не напьешься, только губы помажут».

Когда на следующий день Максаржав прибыл во дворец богдо, сопровождавший его слуга не вошел с ним в комнату, как бывало прежде, а, распахнув перед ним двери, пригласил: «Прошу вас!»

Богдо сидел в небольшой комнате на высоком тропе, слева и справа стояли два низеньких стула, на одном из них, почти у самых ног богдо, сидел лама.

Максаржав, войдя, опустился на колени.

— Подойди поближе! — сказал богдо и, благословив его, указал на левый стул. — Максаржав, я слышал, что ты храбро сражался на поле брани, думаю, сумеешь постоять за наше государство и религию и в будущем.

Максаржав молча склонил голову.

— Ты должен не только верно служить родине, по и поддерживать дело буддизма, приносящее истинное счастье нашему народу.

— Да. — Максаржав снова склонил голову.

— На западе взбунтовался Дамбий-Жанцаи, он причинил много зла жителям этого края. Дамбий-Жанцан втайне лелеет надежду стать ханом всей Монголии. Только человек, в чьих руках сила религии и государства, может подавить его могущество.