Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

Никто точно не знал, где находятся Михаил Романов и его мать, инокиня Марфа, выехавшие из бурной и голодной Москвы сразу после освобождения столицы от поляков. Была сформирована делегация — нетрудно догадаться, что в ее составе не было ни Дмитрия Пожарского, ни Кузьмы Минина, ни Дмитрия Трубецкого, находившихся под домашним арестом, — которой поручили «искать царя». Его нашли тринадцатого марта в Ипатьевском монастыре возле Костромы.

Торжественная церемония приглашения Михаила на царство состоялась на следующий день. Посольство, взяв для поддержки костромское духовенство, направилось к монастырю с иконами и хоругвями. Инокиню Марфу с сыном пригласили прошествовать в соборную церковь, где послы и сообщили о цели своего визита: Московское государство просит Михаила принять скипетр, а мать — благословить сына на царство. Эта новость не вызвала радости у монастырских затворников. Марфа ответила послам: «Сын мой еще не в совершенных летах, да притом Московского государства люди измалодушествовались — давали свои души прежним московским государям и не прямо служили им». Перечислив всех погубленных московских царей — от убитого сына Бориса Годунова до Василия Шуйского, постриженного в монахи и отправленного в Польшу, — Марфа заключила: «Как же можно быть на Московском государстве государю, видя такое непостоянство и крестопреступления, и убийства, и поругания над прежними государями?» Ее беспокоило и разорение государства, из-за чего царь не мог выполнять своих обязанностей — платить войску и чиновникам, — и судьба находившегося в польском плену митрополита Филарета, которого поляки могли убить из мести после избрания на престол его сына. Кроме того, без благословения отца нечего было и думать о принятии Михаилом царского посоха.

Надо сказать, что Филарет из плена поддерживал переписку со своей семьей и друзьями и, зная о планах возведения на престол его сына, никак эти проекты не поощрял. Он выгодным образом отличался от прочей русской знати — исключительно косной по европейским меркам — своим интересом к наукам, моде и иностранным языкам, был человеком волевым, крепким и честолюбивым. Хилый и недалекий сын, не получивший даже минимального образования в годы потрясений, обрушившихся на Россию, вряд ли мог справиться со вздыбившейся страной и удержать в руках царский скипетр. Когда-то отец Михаила и сам мечтал о царском венце. В середине девятнадцатого века в запасниках музея в Коломне был найден портрет Филарета в патриаршем облачении — работа художника XVIII века. На холсте проступала корона, явно относившаяся к какой-то другой работе. Верхний слой краски сняли, и под портретом священника оказалось изображение того же человека, но со скипетром в руках и с порфирой на плечах. Надпись на этом более старом полотне гласила: «Федор, царь всея Руси».

После принудительного пострижения в монахи отец Михаила закрыл для себя возможности светской карьеры, но при этом и не переносил свои несбывшиеся мечты на сына. В письмах из плена в Москву он предлагал выбрать царем кого-либо из бояр, ограничив его права. Филарет явно проникся обаянием польской конституции, запрещавшей королям принимать важные решения — от объявления войны до изменений законов — без согласия сейма. И все же судьба распорядилась так, что корону собирались вручить сыну Филарета, менее многих пригодному по своим качествам для вывода России из кризиса.

Робкий семнадцатилетний юноша с безвольным лицом, нетвердо стоявший на больных ногах, с надеждой и страхом смотрел на мать, ожидая ее решения. Ему протягивали посох — он его с ужасом отталкивал, точно это была змея, которая могла ужалить. Послы клялись, что Михаил не повторит судьбу своих предшественников на троне, что все русские люди соединились в желании избрать его царем, а отказ приведет к исчезновению Московского государства и гибели православной веры: «За души православных христиан взыщет Бог на тебе, государь Михаил Федорович, и на тебе, на великой старице иноке Марфе Ивановне!»

Вообще-то русская традиция требовала, чтобы народ умолял будущего царя принять царство, а тот отказывался. Подобные спектакли с заранее известным концом разыгрывались по нескольку дней, и чем сильнее кипели страсти, тем почетнее считалось для обеих сторон. Но в данном случае, судя по отрывочным свидетельствам современников, сопротивление Михаила и его матери было искренним. Четыре царя, свергнутых с престола за последние десять лет — Федор Годунов, два Лжедмитрия и Василий Шуйский, — из которых троих убили, а четвертый томился в плену, могли заставить задуматься даже зрелого честолюбца, не говоря уже о тихом юноше.

И все же миссия послов удалась. Уговоры тронули Марфу, и она благословила Михаила на царство. Молодой человек принял посох из рога волшебного зверя Единорога, спасенный от польских солдат в Кремле.

Недалекий, всего в триста километров путь Михаила Романова из Костромы в Москву занял два месяца. Царь со свитой ехал с длительными остановками, и земля на его пути казалась одной сплошной раной, по которой брели куда глаза глядят искалеченные и обожженные странники. Подходя к царскому поезду, они рассказывали о зверствах казачьих шаек, мучивших и убивавших людей, сжигавших их дома, чтобы выбить из населения деньги и пожитки. Летописи рассказывают, что Михаил был так поражен представшей перед ним картиной, что хотел вернуться назад, обратившись к послам с упреком: те, мол, обманули его, уверяя, что государство успокоилось.

Длительное путешествие было связано не только с душевными колебаниями Михаила, которые приходилось преодолевать долгими молебнами в святых местах, и весенним половодьем, затруднявшим поездку, но и необходимостью войти в соглашение с противниками царя. Родовая аристократия и вожди земского ополчения, хотя и вынужденные уступить казакам, были все еще грозными противниками, которым следовало дать гарантии их личной безопасности и привлечь на свою сторону. По ряду сведений, в марте и апреле стороны договаривались об ограничительных условиях царского правления, которые были заранее подготовлены для иностранных принцев в случае избрания кого-либо из них на московский престол — польского Владислава или шведского Карла Филиппа. В конце концов была составлена избирательная грамота, по которой Михаил — впервые в русской истории — обязывался не менять законов без согласия Собора или боярской думы, а также обещал объявлять войну и заключать мир с их одобрения. Это была форма правления, принятая в то время в Польше и Швеции. До нашего времени дошли лишь глухие упоминания о таком соглашении, следы которого были тщательно уничтожены через несколько лет, когда царская власть достаточно окрепла и Михаил Романов, поддержанный своим энергичным отцом, вернувшимся из польского плена, посчитал себя свободным от взятых некогда обязательств.

Земское правительство князей Трубецкого и Пожарского, потерпев поражение в продвижении своего кандидата на престол, уходило с исторической сцены, уступая права вновь собравшейся в Москве боярской думе, где первенствовал Федор Мстиславский. Писец Земского собора, отправляя царю очередную грамоту, по инерции вывел: «…Мы, холопи твои, Дмитрий Трубецкой да Дмитрий Пожарский», но, вспомнив, что времена изменились, вычеркнул эти имена и заменил их на «Федора Мстиславского с товарищами». Символичная ошибка пережила века, чтобы дать потомкам представление о хаосе переходного периода в марте — апреле 1613 года.

Кортеж Михаила прибыл в Москву 2 мая, и 10 июля он торжественно венчался на царство. К этому времени его противники окончательно примирились с поражением и смиренно просили царя о милости, позволив им предстать перед его очами. Однако упорные усилия князя Пожарского по возведению на престол шведского принца не были прощены и забыты. Освободителю Москвы Михаил Романов присвоил боярское звание, но это было минимально возможное признание его заслуг. Награды землями и должностями посыпались как из рога изобилия на куда менее достойных людей, Пожарский же был обойден. Составители избирательного манифеста в мае 1613 года не могли отказать себе в удовольствии щелкнуть по носу «шведскую партию», упомянув среди причин избрания Михаила пожелание короля Карла IX, когда-то призывавшего русских не приглашать царем иностранца, а остановить свой выбор на соотечественнике.

Царствование Михаила началось скромно. У него были трон, скипетр и облачение для торжественных выходов, но не хватало повседневной одежды. За годы гражданской войны исчезли сотни пышных одеяний, хранившихся в кремлевских кладовых. Семнадцатилетнему юноше, поселившемуся в небольшом полуразрушенном тереме, носили на примерку вещи казненного в 1606 году боярина Богдана Бельского. Запас одежд этого модника чудом уцелел в разоренной Москве, и предприимчивая мать царя устроила в своих покоях швейную мастерскую, пристально наблюдая за девками, пополнявшими царский гардероб. Одни спарывали богатые пуговицы с нарядов Бельского и перешивали их на царские кафтаны, другие подгоняли под субтильную фигуру нового властителя России красивые сорочки казненного. Хоть в чем-то сын должен был походить на щеголя-отца, любившего и умевшего одеваться. Про модников когда-то на Москве даже говорили: «Он точно Федор Никитич!»