Полночь в саду добра и зла - Джон Берендт

Как раз в этот момент мы подошли к чете Крэм.

– Что-то я не слышу, как вы требуете имбирный эль, Гарри, – с притворной тревогой произнес Уильямс.

– Боюсь, что это действительно так, – с горечью согласился Гарри. – Стыд и срам! Не пью вот уже целый год. – У Крэма был ясный, пронзительный взгляд и ежик седых волос, делавший его похожим на белую цаплю. – Как-то раз я напился, как сукин сын, и Люси отвезла меня в госпиталь ветеранов. Они там, естественно, спросили, кто у нас президент. Пьяных почему-то всегда об этом спрашивают, ну, а я, конечно, не имел ни малейшего понятия о том, кто у нас президент, мне это не очень интересно. Тогда они сунули меня в какой-то резервуар и продержали там целую неделю, После этого и до сих пор меня совершенно перестало тянуть на выпивку. Не знаю, что они со мной сделали, но спросить я постеснялся.

Миссис Крэм согласно кивнула головой.

– Он тогда вообще допился – вообразил, что он – Вильгельм Телль и собрался сбить пулей яблоко с моей головы.

– Должен, однако, сказать, – возразил мистер Крэм, – что я неплохо стрелял и в пьяном виде, а трезвым я себя не помню с шестнадцати лет. Я бросал пить всего несколько раз в жизни, да и то ненадолго. Доказательством этому служит мой фрак. Видите эту маленькую дырочку? – Крэм показал небольшое отверстие возле нагрудного кармана. – Однажды, много лет назад, я бросил пить и запер все бутылки в шкаф. На следующий день я решил, что слишком долго веду трезвый образ жизни, и захотел выпить, но мне лень было искать ключ, и я отстрелил замок. Пуля прошила все костюмы, которые висели в шкафу.

Гарри отвернулся – на спине была видна точно такая же дырочка. Пара, стоявшая рядом, проявила живейший интерес к этому отверстию. Уильямс повел меня в гостиную.

– Вот вам весь Гарри Крэм, – изрек он. – Он приехал сегодня сюда только потому, что понятия не имеет, что приезжать не следовало. Теперь посмотрите на ту леди, которая, стоя у окна, беседует с лысым мужчиной. Ее зовут Лайла Мэйхью. Она происходит из старинной саваннской семьи; ее предки жили в двух наиболее интересных с исторической точки зрения домах Саванны. Она, правда, немного с приветом, так что, возможно, даже не знает, что я кого-то застрелил.

Уильямс оставил меня и вернулся в вестибюль, а я подошел поближе к миссис Мэйхью. Она оживленно беседовала с тем же лысым мужчиной.

– Так где он ранил этого молодого человека? – спрашивала миссис Мэйхью; голос ее дрожал, словно у заблудившегося ребенка.

– Думаю, что в грудь, – ответил мужчина.

– Нет, в каком месте дома?

– О, ха-ха! В кабинете, там, где мы оставили свои пальто.

– А что сделали с телом? – продолжала допытываться женщина.

– Думаю, что его похоронили. А что?

– Нет, вы меня не поняли. Я хотела спросить: его кремировали или зарыли целиком?

– Вот этого я вам сказать не могу.

– Но вы же знаете, что случилось с бабушкой, правда?

– Конечно, знаю.

– Тело бабушки послали в Джексонвилл для кремации.

– Да, это я хорошо помню, – поддакнул мужчина. – То была нашумевшая история…

– Крематорий прислал нам ее прах в урне. До похорон на «Бонавентуре» мы поставили урну в прихожей. Но папа был химик, вы же помните?

– И очень хороший, – сказал мужчина. – Самый лучший.

– Папа был очень расстроен и очень сильно сдал. Сак-то после ужина он взял урну, спустился в свою лабораторию и сделал анализ пепла. В урне оказался вовсе не прах бабушки, а дубовая зола. Вы представляете, из крематория нам прислали дубовую золу! Мы так никогда и не узнали, что стало с бабушкиным прахом. Так что, когда умер папа, у нас не было выбора – мы похоронили его в плаще, в котором он умер. Вот поэтому-то я и спрашиваю, кремировали ли молодого человека, застреленного Джимом, и если да, то получили ли назад его прах…

Лайла Мэйхью с мечтательным видом о чем-то задумалась, а ее лысый собеседник выглянул в окно.

– Бог ты мой, – произнес он. – Сюда жалует сама мадам Доуз! Вся в зеленом с головы до пят!

По дорожке к дому шествовала Сирена Доуз под руку с Лютером Дриггерсом. Дама была завернута в пышное боа из зеленых перьев. Ногти на руках и ногах, а также веки были под цвет перьев также выкрашены зеленым.

Уильямс приветствовал почетную гостью на пороге дома.

– Наконец-то к нам прилетела наша изумрудная птичка! – воскликнул он.

– Мне нужно выпить и куда-нибудь пристроить мои лодыжки, – с ходу закапризничала Сирена, поцеловав Джима и прошествовав в гостиную. Устроившись в кресле, она одной рукой поправила страусовые перья, а другой схватила с подноса бокал мартини. Мадам Доуз бегло осмотрела зал. – Мальчик! – крикнула она, узрев приземистого мужчину с фотоаппаратом. – Ну-ка подойди сюда и запечатлей на пленку настоящую леди!

Как только леди снова обрела способность видеть после ослепительной вспышки, она вперила свой взор в миловидную блондинку.

– Не верю своим глазам, – сладко запела Сирена. – Меня зовут Сирена Доуз.

– А меня Анна, – представилась блондинка. – Я приехала из Швеции.

– Разве это не мило? – щебетала Сирена. – И каким же ветром вас занесло в Саванну?

– Ну что вы, такой красивый город. Мне очень понравилось здесь… есть на что посмотреть…

– В самом деле? Просто посмотреть и все?

– Я обожаю архитектуру, а у вас такие красивые дома.

– У вас есть друзья в Саванне? – продолжала любопытствовать Сирена.

– О да, – ответила Анна.

– Так скажите же, кто!

– Полковник Этвуд.

– Давно бы так! – воскликнула Сирена, взбивая перья. – Почему вы сразу не сказали, что приехали в Саванну потрахаться? Мы бы тут же все поняли!

Какой-то темноволосый джентльмен почтительно склонился и поцеловал миссис Доуз руку.

– Сирена, как я рад, что вы смогли наконец встать с постели.

– Полковник Этвуд, вы так добры ко мне. Да ради вас я поднялась бы и со смертного одра.

Полковник Этвуд оказался человеком с весьма разносторонними интересами. Он стал первым человеком в Америке, занявшимся культивированием водяного каштана. Предприятие было поставлено с размахом. Под каштан Этвуд занял пятьдесят акров бывших рисовых полей к югу от Саванны. Но это было всего лишь его хобби. В первую очередь Этвуд покупал и продавал все на свете, начиная с контейнеров и кончая пришедшими в негодность продуктами. Было известно, что он, открыв счет в «Американ-Экспресс», негласно скупил все содержимое десятков складов и трюмов океанских сухогрузов. В ходе одной сделки он купил и продал сто девятнадцать залитых водой спортивных автомобилей, а в ходе другой – четыреста пятьдесят тонн гнилых фиников. Другой областью интересов полковника Этвуда был предмет его же книги «Холодное оружие Третьего рейха». К моменту выхода книги он захватил рынок торговли нацистскими кинжалами, палашами и штыками. Полковник скупил шестьдесят германских предприятий, производящих холодное оружие, вместе с запасами оружия времен войны. Владел Этвуд и личным серебряным сервизом Гитлера – кучей массивных предметов, на каждом из которых было выгравировано АГ.

Сирена во все глаза смотрела на Этвуда.

– Полковник, у вас с собой какой-нибудь из фрицевских кинжалов?

– Никак нет. Только вот эта штучка. – Он вытащил из кармана маленький револьвер и покачал его на ладони. – Знаете, что это такое?

– Конечно, знаю, – ответила Сирена. – Мой покойный муж расколол себе череп именно из такого.

– О! – живо откликнулась стоявшая рядом худая и костлявая дама. – И мой тоже. Никогда не забуду этого ужаса.

Женщину звали Альма Нокс Картер, она по наследству владела магазином готовых продуктов и жила на Монтрей-сквер.

– Я готовила себе на кухне коктейль, – продолжала она, – а по телевизору в это время показывали «Пороховой дым». Вдруг раздался выстрел, и я решила, что это в фильме. Вошла в комнату, а там… Лаймен лежит на полу, а в руке у него оружие.

Револьвер полковника Этвуда привлек внимание доктора Тода Фултона.

– Магнум двадцать второго калибра, да? Неплохая вещичка. Я тоже ношу подобную малютку.

С этими словами доктор Фултон достал из кармана черный кожаный бумажник, в центре которого было вырезано отверстие, вдоль одного края его поблескивай спусковой крючок.

– Это «деррингер» двадцать второго калибра. Если меня на улице остановит грабитель и потребует денег, то я достану бумажник… и он получит свое!

– Вот это да! – восхитилась миссис Картер. Доктор Фултон спрятал бумажник.

– Моя жена носит пистолет тридцать восьмого калибра.

– Я тоже, – вставила слово ясноглазая Анна.

– Вот что я вам скажу, – заговорила миссис Картер. – Если бы я дотронулась до оружия в руке Лайме на, то меня запросто могли бы обвинить в убийстве – это так же точно, как то, что я стою здесь.

Глядя на хрупкое телосложение миссис Картер, любой бы усомнился в том, что она сможет поднять пистолет, не говоря уж о том, чтобы из него выстрелить.