В сердце моем - Алан Маршалл

Краска, покрывавшая брезент, давно пересохла и превратилась в ломкую корку, испещренную трещинами. В одном из углов брезент был продырявлен, и сквозь бахрому серых ниток виднелся край доски, лежавшей внутри фургона.

Когда-то на фургоне красовалась надпись, но солнце и дожди почти стерли желтые буквы. Надпись располагалась дугой через всю стену фургона. Мне удалось разобрать лишь слова - "Предсказатель судьбы" и пониже, внутри дуги еще "Гипнотизер" и "Хиромант".

В палатке обитали двое. Один - худой, долговязый молодой парень с буйной шевелюрой, помешивал в котелке длинной вилкой; другой - уже пожилой человек с морщинками у глаз, стоял у входа в палатку и внимательно следил за моим приближением.

Я подъехал и остановился в нескольких ярдах от костра.

- Вы не будете возражать, если я расположусь здесь? - обратился я к старшему.

- Конечно, нет. Места хватит. Давай располагайся. Ты куда путь держишь?

- В Босуэлл.

- На ярмарку?

- Ага!

- А сам ты из каких мест?

- Из Мельбурна.

- А, из Мельбурна! Что ж... Сидней, тот неплохой городишко, только, по мне, улицы узковаты. Вот Аделаида - это да! И улицы красивые, широкие. Может, конечно, кому и Мельбурн по вкусу, только...

Он помолчал и, угрюмо уставившись в землю, добавил:

- Ладно, провались он, этот Мельбурн. Как ты сказал - чем на жизнь зарабатываешь?

- Я пока еще ничего не говорил.

- Ладно уж! Короче - чем промышляешь?

- Получаю иной раз фунт-другой за статьи в газетах.

Старик улыбнулся:

- Значит, ты здоров врать.

- Не сказал бы.

- Еще бы ты сам признался. Могу предсказать тебе судьбу. Интересуешься?

- Нет.

- Нет так нет, - безропотно согласился старик. - Да, простачки теперь все реже попадаются. Образование - вот что нас губит. Спроси хоть у Альберта, он у нас тоже с придурью. - И старик кивнул головой в сторону парня у костра.

- Спорить не стану, умом не вышел, - добродушно подтвердил Альберт. Все его внимание было явно сосредоточено на содержимом котелка.

Три дня я прожил бок о бок с этими людьми. Я узнал, что старший носит кличку "Цыган".

- Это потому, что он всю жизнь бродяжит, - пояснил Альберт.

Альберт был сыном Цыгана. Ему было, вероятно, за двадцать, но на вид я дал бы ему не больше восемнадцати. Волосы у него были рыжеватые, а глаза ярко-голубые, они смотрели на все спокойно, с сочувственным любопытством. Глаза Альберта смеялись, даже когда его веснушчатое лицо оставалось серьезным. Смеялся он охотно, но беззвучно, запрокинув голову и прикрыв глаза.

На меня этот беззвучный смех производил странное впечатление. Казалось, он говорит вовсе не о радости, а о скрытой иронии.

Тем не менее Альберт был счастлив. Отец и сын относились друг к другу с ласковой терпимостью, хотя постоянно переругивались. Споры и перебранки вносили разнообразие и оживление в их жизнь, которая без этого могла бы стать пресной и монотонной, и давали возможность оттачивать довольно-таки соленое чувство юмора.

Настойчивое утверждение Цыгана, что Альберт не в своем уме, основывалось на полном отсутствии честолюбия у этого юноши. Он отказывался даже зазывать посетителей в палатку или учиться предсказывать судьбу. Его вполне устраивало ставить и разбирать палатку, готовить еду и возиться с машиной.

Альберту нравилось наблюдать людей и рассуждать о жизни. Он любил смотреть на луну, на звезды и мог часами изучать обыкновенный муравейник. А иногда он высказывал какую-нибудь нелепицу и смотрел, как я на это реагирую.

Однажды он спросил меня:

- По-твоему, ты чем живешь - умом?

- То есть как это?

- Есть у тебя душа - ты как считаешь?

Цыган сидел поблизости, штопая яркую хламиду, в которой он предсказывал судьбу. Услышав слова Альберта, он поднял голову:

- Ну, в тебе-то души не больше, чем вот в том чертовом булыжнике.

- Мой старик боится духов, - доверительно сказал Альберт, - он ни за что не хотел бы встретиться с духом лицом к лицу.

- Пошел ты к черту, - громко сказал Цыган,

- Я вот о чем, - продолжал Альберт. - Ведь когда человек умирает, душа вылетает из него как дым. Вот так, понимаешь. - Он помахал рукой, изображая полет мотылька.

- Я в это не верю, - сказал я.

- Откуда же тогда произошел человек?

- Когда-то давно землю населяли первобытные существа, - стал объяснять я. - Жили они в пещерах и были покрыты волосами. Изображения таких существ найдены на стенах пещер на севере Испании. Они охотились, убивали животных и питались ими. Вот из них-то мы постепенно и развились.

- Слыхал я это - насчет происхождения от обезьяны, да только я этому не верю, - возразил Альберт. - Опять же - Адам и Ева. Ведь их-то ты не можешь сбросить со счета?

- Конечно, могу, - отвечал я. - Это просто такая аллегория.

- Такая - что? - Аллегория.

- Наплевать мне на все мудреные слова. Как ни называй Адама и Еву, все ж таки человек произошел от них.

- Да не было их вовсе, - стоял я на своем.

- Хорошо. Допустим - не было. А для чего мы, например, живем?

- Это зависит от нас самих. К примеру, я должен решить, для чего я живу, - чтобы отнять у тебя твои часы или чтобы отдать тебе свои.

- Валяй дальше, - воскликнул он, улыбаясь. - Что же ты решил?

- Не торопись. Это еще не все. Может, я решу дать тебе за часы пять шиллингов и еще обещаю, что стану говорить, который час, каждый раз, как ты захочешь узнать время.

- Понятно. А как быть с моим стариком? Он ведь тоже хочет знать, который час. Он всегда спрашивает у меня. А у меня не будет часов, они будут у тебя.

- Верно. За шиллинг я и ему буду говорить, который час. Я захвачу монополию на часы и каждому, кто за пять шиллингов отдаст мне свои часы, буду отвечать, который час. Я построю башню и с ее верхушки буду выкликать время. А потом люди, у которых много денег, начнут платить мне, чтоб я говорил неверное время - для того, чтоб парни, которые на них работают, не знали, когда пора шабашить. В конце концов никто не будет знать верного времени.

- Но, между прочим, к вечеру ведь темнеет, - заметил Альберт. - По солнцу можно сообразить.

- Верно. Когда я стану объявлять полдень в полночь - люди меня наконец раскусят. Они объявят мне войну, а я заряжу пушки часами и стану стрелять в тех, у кого отобрал эти часы. И, может быть, убью тебя твоими же часами.

- Значит, для этого мы и живем?

- Нет, этого я не говорил.

- Тогда для чего же?

- Я хотел бы, чтоб у каждого были свои часы, и чтобы все люди знали верное время, - сказал я. - Тогда не из-за чего было бы затевать войны.

Альберт поковырял землю палочкой, улыбка слегка тронула его губы; он взглянул на меня:

- Думаешь, я не понял, куда ты клонишь?

- Ты прекрасно все понял.

Он сидел на корточках, подтянув колени к подбородку, как сидят аборигены. Пододвинувшись ко мне поближе, все также на корточках, он протянул руку и похлопал меня по груди. Глаза его озорно - как у мальчишки заблестели.

- Знаешь, я как раз посмотрел на твои часы, - сказал он. - Они отстают на пять минут.

И, откинув голову назад, беззвучно засмеялся. Потом он сказал:

- Мой старик считает, что человек только после тридцати лет начинает разбираться в жизни. А ты как думаешь?

- По-моему, он не прав. Если бы он был прав, мы с тобой оба ни в чем бы не разбирались. А сколько лет ему самому?

- Выходит, ты один из тех, кто у каждого спрашивает: сколько вам лет?

- Что ты хочешь этим сказать?

- Мой старик считает, что возраст тела и возраст души человека - вещи разные. Люди, которые судят на возрасту тела, обычно относятся к другим свысока. И ты лучше не спрашивай моего старика, сколько ему лет, он этого не любит.

- Ладно, - согласился я и спросил: - Он что, был гипнотизером? Я прочел это на фургоне.

- Ну это когда он в расцвете был. Да он сам тебе лучше расскажет. Эй, отец, - позвал он. - Иди, расскажи Алану, как ты заставлял меня глотать свечи.

Цыган кинул одеяние прорицателя в палатку и подошел к нам.

- Свечи делались из воска и сахарной глазури, - пояснил он. - Мы вставляли в них фитиль и зажигали с одного конца.

- На вкус они были не так уж плохи, - заметил Альберт. - Я и сейчас согласился бы сжевать парочку. Может, состряпаешь несколько штук завтра, а, отец? А вечерком у костра мы бы их пожевали.

- Брось валять дурака, - сказал Цыган.

- Скажите, вы и вправду могли гипнотизировать? - спросил я.

- Нет. Просто тогда у меня были деньги, и я нанимал целую труппу. Представления мы давали в провинции, в небольших залах. - Он повернулся к сыну. - Альберт, сходи в палатку, достань какую-нибудь программку. Они в старом чемодане.

Выйдя из палатки, Альберт протянул мне розовую программу, в центре которой была фотография сравнительно молодого Цыгана, облаченного в вечерний костюм и бархатную накидку.

- Таков был мой старик - пока жизнь его не стукнула, - представил Альберт отца.

- Не обращай на него внимания, Алан, пусть болтает, - сказал Цыган. Читай лучше, что там написано. Сверху стояло: