Прокурор - Анатолий Безуглов

— Откуда эти сведения?

— С фабрики. И жена Марчука сказала. Разуваевы, помните, тоже показали, что в это время Марчука в Зорянске не было.

Гранская задумалась. Это сообщение было очень важным.

В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июня разбился Зубцов. На баранке его разбитых «Жигулей», помимо отпечатков пальцев погибшего, других не обнаружено. А если Марчук во время аварии находился в Южноморске, то к автокатастрофе, естественно, отношения не имеет. У него алиби… Но кто же тогда вел машину Зубцова? Тогда, ночью, перед аварией? Зеньковецкий ошибиться не мог… Значит, это не Марчук…

— Хорошо, — кивнула следователь, — этот вопрос оставим пока открытым. И будем думать… Еще я просила вас установить связи Марчука в Зорянске…

— Как я уже говорил, он ошивался на самсоновском заводе. Даже кое-кому ставил…

— Чего ставил? — не поняла Гранская.

Коршунов улыбнулся:

— Не диагноз, конечно… Что еще ставят, как говорил Райкин?

— Тьфу ты! — рассмеялась Инга Казимировна. — У меня, кажется, мозга за мозгу… Выпивку, значит?

— Но разную. Заместителю главного инженера — коньяк, заведующему складом — белую, грузчикам — бормотуху. И все, как в один голос, — Марчук мужик что надо!

— Универсальная отмычка, — усмехнулась Инга Казимировна.

— Только ранг надо правильно выдержать, — улыбнулся Коршунов. — Не дай бог заму главного инженера поставить водку!

— Такие не ошибаются… Ну, что еще? — посерьезнела следователь.

— Дальше деловых связей не шло.

— А вне завода?

— Пару раз видели, как Марчук разъезжал с какой-то девицей, но с кем именно, установить пока не удалось.

Старший лейтенант замолчал.

— Не богато, — сказала Гранская.

— Поживем — разживемся. Однако и в этом есть кое-что…

— В чем?

— Марчук вел себя в Зорянске скрытно. Не находите?

— Ваша правда, Юрий Александрович, — согласилась следователь. — Как сова. Летает в сумерках. Куда-то уезжал ночью, приезжал поздно, вспомнила она показания Разуваевой.

Зазвонил телефон. Это был завотделением больницы, где лежал Май Соколов. Врач сообщил Инге Казимировне (как они уславливались), что следователь может навестить больного.

Гранская тут же решила ехать.

— Может, и меня прихватите? — сказал старший лейтенант. — Есть несколько вопросов.

— Разумеется, поедем вместе. Только просили особенно не утомлять.

По дороге купили на рынке яблоки и ранний виноград (это врач разрешил), а Инга Казимировна — еще букет тугих кремовых гладиолусов. Но когда они зашли в палату, то увидели на тумбочке роскошные розы. Инга Казимировна знала этот сорт — Глория Дей, ее любимые. Несколько пышных кустов росли во дворе Мая. Значит, была Броня.

Май лежал в отдельной палате. Сложное сооружение поддерживало на весу его ногу в гипсе. Рука тоже была загипсована. На бледном лице выделялись лишь живые, с искринкой глаза. Это удивило следователя. Прямо не верилось, что еще вчера Май был без сознания и врач не пустил к нему их с Броней.

— Ты у нас, как я погляжу, герой, — не удержалась Инга Казимировна.

Май смущенно морщил нос. И все время повторял:

— Да будет вам… Спасибо…

Говорил он тихо, видимо, это давалось ему с трудом.

Помня, что времени им отпущено мало, Гранская попросила коротко, не волнуясь, рассказать, что же произошло у них с Марчуком в комнатке за дежуркой в отделении железнодорожной милиции.

— Не поймали? — спросил Май.

— Нет еще, но поймаем. Непременно, уж будь уверен, — сказала Инга Казимировна и приготовилась слушать.

— Значит, сидели, просто трепались. Он спросил про вас, кто, мол. Я сказал: следователь. Он поцокал, говорит, симпатичная женщина. И все на часы посматривал. Упрекал, что помог мне с машиной, и вот, мол, такие неприятности ни за что…

Май замолчал. Видимо, решил передохнуть. Инга Казимировна не торопила, ждала.

— Он все прислушивался, — опять заговорил Май. — Я стал сочинять, что могу, мол, достать приемник от «Волги»… Он встал, словно бы размяться. Потянулся. И вдруг как врежет мне с левой. Я — со стула. А сам думаю: чего это он, сбесился? Я ведь ему ничего не сделал… Тут гудок… — Май подумал и поправился: — Нет… Сначала гудок, а потом удар… Когда он выбил стекло стулом и махнул наружу, я кинулся за ним. Потому что вижу гад он. И злость меня взяла, ведь по лицу ударил. Для меня это не дай бог — зверею… Ну, он вскочил на товарный…

— Хорошо, Май, хорошо. Дальше мы видели, — остановила его Гранская. Отдохни, полежи молча.

Соколов тихо вздохнул, прикрыл глаза. Но все же продолжал шептать:

— Если бы он не ударил чем-то по голове, я бы ему, гаду… Словно гантелей…

— Отдохни, Май, — настойчиво повторила Инга Казимировна.

В палате воцарилась тишина. Только было слышно хриплое дыхание больного.

Коршунов вопросительно смотрел на следователя, словно спрашивал, можно ли теперь ему поговорить с Маем. Гранская сделала жест: пусть, мол, передохнет.

Май открыл глаза. Инга Казимировна кивнула старшему лейтенанту.

— Вспомни, браток, — обратился Коршунов к Соколову. — Когда вы раньше встречались, ну, до истории на вокзале, Марчук называл какие-нибудь фамилии, имена, с кем он имел дело в Зорянске?

Май долго смотрел в потолок.

— Бабаянц, — наконец произнес он.

— Какой? — напрягся инспектор.

— Директор автобазы…

«И зять Чибисова, председателя горисполкома», — подумала Гранская.

— Автомобили… Запчасти… — пытался пояснить Май.

— А из женщин?

— Не знаю… Постойте. Света… Да, точно, Светка. А какая именно, не говорил. Только раз как-то обмолвился, что спешит к Светке…

В палату заглянул врач. Время свидания истекло.

Прежде чем покинуть больницу, зашли к хирургу, лечащему Соколова. Он был настроен теперь куда более оптимистично, чем в первый день, когда они говорили с Гранской.

— Вернем вашего героя в строй, — заверил он следователя. — Молодой, все срастется, как надо…

Когда они сели в машину, поджидавшую их у ворот больницы, Юрий Александрович, усмехнувшись, сказал:

— Да, русского человека нельзя бить по лицу. Тогда его уж ничем не остановишь…

— Только ли русского, — заметила следователь. — Любого…

* * *

На следующий день Гранская выехала в Южноморск.

В этот небольшой город, лежащий на берегу Азовского моря, она прибыла поздно вечером. Выстояла часовую очередь на такси — поезд был переполнен курортниками. До гостиницы оказалось рукой подать. Знала бы — пешком добралась за двадцать минут.

Ее уже ждал забронированный номер, крохотный, чистенький, выходящий на набережную с пляжем.

Утром она проснулась от странного шума, словно кто-то непрестанно сыпал песок. То сильнее, то тише. Шум был ненавязчивый, скорее приятный, но его необычность и разбудила Ингу Казимировну.

Легкий ветер играл цветастыми занавесями, волнами приносил в номер запах воды и йода.

Гранская посмотрела на часы — шесть. И удивилась: такая рань, а она уже свежая, выспавшаяся, хотя легла поздно. Вышла на балкончик. Синяя рябь воды уходила за горизонт. Сразу за жирной лентой шоссе начинался пляж широкая желтая полоса, отделенная от моря белым пенистым прибоем, лениво лизавшим берег. Его легкий шелест и разбудил Гранскую.

Несмотря на ранний час, уже нашлись любители купаться. И все же пляж выглядел пустынно и казался декорацией для какой-то съемки, словно сейчас кто-то даст команду, и толпы людей мгновенно заполнят желтое пространство с диковинными разноцветными грибами-зонтами.

Вдали на лазурной глади невесомо держались перья-паруса. От этой картины радостно защемило сердце.

К девяти часам следователь уже входила на территорию сувенирной фабрики. Все предприятие состояло из нескольких неказистых одноэтажных зданий. Двор зеленел виноградником, поднятым на высокие шпалеры. Лозы, увешанные темными гроздьями ягод, создавали как бы уютный шатер.

И вообще, виноград рос повсюду, во всех дворах, мимо которых проходила Гранская.

Первый свой визит она решила нанести директору. Уже немолодая секретарь спросила, как доложить — кто она?

— Следователь прокуратуры, — сказала Инга Казимировна.

Она была в штатском — легком строгом платье с короткими рукавами. Да тут и невозможно было бы ходить в форме — с утра пекло.

— Заремба, — поднялся ей навстречу хозяин просторного кабинета, в задраенном окне которого торчал ящик кондиционера. — Фадей Борисович. Прошу, — указал он на мягкое полукресло возле огромного стола.

Директору было под шестьдесят. Грузный, с прямой, как шкаф, спиной, крупной головой с бобриком совершенно белых волос. Светло-синий в полоску пиджак необъятных размеров тщетно пытался замаскировать внушительный живот. А мягкий двойной подбородок лежал на узле галстука.