Грешник - Сьерра Симоне

постоянно?

Она смотрит на меня и медленно моргает, выражение ее лица непроницаемо.

– Это не… Я имею в виду, мы не…

– Зенни, ты меня знаешь практически всю свою жизнь. Ты не можешь сказать, что мы едва знакомы, потому что это неправда. Ты не можешь возразить, что все происходит слишком быстро, потому что у нас есть всего месяц. – Беру ее руки в свои. – Я хочу, чтобы ты жила здесь. Скажи, что согласна. Скажи, что останешься со мной.

Она приоткрывает рот, как будто собираясь что-то сказать, но потом сжимает губы.

– Мне нужно об этом подумать, – наконец произносит она.

– У тебя возникает соблазн сказать «да»? – интересуюсь я, внимательно всматриваясь в ее лицо. – Ты этого хочешь?

Она слегка сжимает губы, когда пытается сдержать улыбку.

– Не могу отрицать, что в твоих словах есть определенная логика.

– К черту логику, – возражаю я, потому что так оно и есть. Потому что это действительно имеет смысл, но даже если бы было не так, я все равно умолял бы ее переехать ко мне. Потому что хочу ее, и мое желание сильнее и настойчивее, чем что-либо.

Потому что при мысли о том, что она оставит меня сегодня вечером, в груди начинает нестерпимо болеть, а представив, что она будет делать так каждый раз после секса, мое сердце разрывается на части.

Зенни, похоже, приходит к какому-то решению.

– Я останусь у тебя сегодня.

– А потом?

– Шон, я сказала, что останусь у тебя на сегодняшнюю ночь. Об остальном я подумаю позже.

– Вредина.

Резко, словно молния, она со всей силы дергает волосы на моей ноге, и на моих глазах наворачиваются слезы. Это детский поступок, и я отвечаю тем же: перевернув ее на спину, щекочу до слез. Ее щеки, должно быть, болят от такого сильного смеха.

Я снова возбужден, конечно, как же иначе, я ведь щекочу и тискаю податливую, счастливую девственницу. Поэтому даже не утруждаю себя скрыть от нее свой эрегированный член, когда наклоняюсь, чтобы поцеловать ее.

– Ты захватила с собой сменную одежду? – спрашиваю я. – Знаешь, я буду очень рад, если ты позаимствуешь мои вещи. – И в голове возникает образ Зенни, свернувшейся калачиком на диване в моих спортивных штанах и футболке… А следом другой образ – на ней лишь мой галстук «Чарвет» и ничего больше…

– Я взяла с собой сумку, – отвечает она, кажется, очень неохотно в этом признаваясь. – Я не была уверена в правилах и даже не была уверена, что ты согласишься на все это, но подумала, что лучше быть готовой, знаешь, на всякий случай…

Я целую ее в щеку и отстраняюсь, чтобы дотянуться до своих брюк.

– Она в твоей машине? Где ты припарковалась?

– На стоянке для гостей в крытом гараже, – отвечает она, и я мысленно делаю себе пометку достать для нее пропуск на парковку в моем здании, а также сделать ей собственный комплект ключей. Я не могу казаться невозмутимым или скрыть, насколько счастлив при мысли, что у нее будут ключи от моей квартиры. Я не поднимаю головы, чтобы она не увидела счастливой улыбки, которая не сходит с моего лица, когда я стараюсь справиться с незнакомыми эмоциями.

– Сейчас вернусь, – говорю ей, выбегаю из квартиры, схватив ее ключи, и поспешно спускаюсь в гараж. Как только добираюсь до ее машины, опираюсь руками на капот и заставляю себя сделать несколько глубоких вдохов.

Я сошел с ума.

Слетел с катушек и еще даже не трахнул ее. У меня крыша поехала, а мне совершенно все равно.

Я понимаю, что, как идиот, улыбаюсь, глядя на помятый капот «Хендай Акцент» две тысячи пятого года выпуска, и пытаюсь остановиться, но не могу. Как будто какой-то механизм, отвечающий за работу моего рта, перестал взаимодействовать с мозгом. То же самое с сердцем, которое колотится так, будто я только что занимался сексом или заключил важную сделку. А я всего лишь предложил ей переехать ко мне.

Я не мистер Угрюмый Романтик, как Тайлер, и не мистер Импульсивность, как Эйден, но разница между мужчиной, которым я становлюсь рядом с Зенни, и тем, которым обычно бываю, ошеломляет. Она поразительна… но приятна. Всего один вечер, а я похож на гребаного новообращенного в храме Зенни.

Но затем я отпираю ее машину, чтобы найти сумку, и вижу кучу барахла, сваленного на заднем сиденье.

Коробки и пакеты, аккуратно подписанные разноцветными маркерами. На одной коробке написано: «Детская одежда – приют». На другой: «Прокладки/тампоны – приют». «Подержанные книги в мягкой обложке – приют». «Новые бюстгальтеры – приют». Еще пакет с абсолютно новыми мягкими игрушками из местного магазина игрушек, внутри аккуратно сложена расписка о пожертвовании. Пакет с дезодорантами и шампунем, тоже с распиской о пожертвовании внутри. Возможно, я смутно догадывался, что такие приюты, как у Зенни, существуют за счет подобного рода пожертвований наравне с денежными, но видеть, что это заднее сиденье завалено тем, на что, должно быть, потрачено много часов упорного труда: сбор и развозка, телефонные звонки, электронные письма и личные встречи – все это в очередной раз доказывает, насколько Зенни предана работе, помощи нуждающимся. Одно дело – время от времени выписывать чеки, но в результате этого провала с Киганом я знаю, что приют существует на очень скудный бюджет.

В пакете двадцать твердых дезодорантов. Как быстро они закончатся в таком приюте, как у Зенни? Через пару дней? Через неделю? На сколько хватает коробки с детской смесью? Или большого тюбика зубной пасты? Их потребности так велики, разнообразны и нескончаемы, а у приюта нет денег обеспечивать эти нужды, поэтому его работники вынуждены молить о помощи предприятия и другие благотворительные организации от имени своих нуждающихся. Они вынуждены просить милостыню за бедняков.

Эта работа, эта забота… Упорные попытки защитить их от всех тягот жизни…

Для этого требуется вера. Настолько сильная вера, что мне даже представить сложно.

Забрав рюкзак с переднего сиденья, я уже больше не улыбаюсь. Я вспомнил то, что уже знал, но благополучно забыл, одурманенный ароматом роз на ее коже и нежными пухлыми губами, – я ведь никогда не смогу соперничать с ее Богом. С ее призванием.

Из-за нее я теряю голову, но для Зенни я всего лишь небольшой привал на пути к святости.

* * *

Я молчу, вернувшись в квартиру. Зенни тоже остается молчаливой и, одарив меня слабой улыбкой, берет рюкзак и исчезает в ванной комнате, плотно закрыв за собой дверь. Спустя несколько минут включается душ.

Долгое время я стою у