Повести и рассказы - Александр Крестинский

И вот чем удивительна эта картина: Иван — как только глянул на нее вблизи — сразу это заметил. Гильом Каль — вылитый Андрей Григорьич! И волосы жесткие, кудрявые, и лицо похоже, и фигура… Кого-то из одноклассников, случайно пробегавшего мимо, Иван хотел удивить своим открытием, обрадовать (он почему-то считал, что все, увидев это сходство, будут радоваться, как сам он, хотя радость была странная — с привкусом озноба), но одноклассник, скорчив вначале заинтересованную рожу, тут же и погас.

Иван остался наедине со своим открытием. Долго он стоял тогда перед картиной и дивился сходству и представлял себе: вон оттуда, из-за дерева, из-за холма, выскакивают вооруженные луками и копьями крестьяне. Вот они сминают эту жутко красивую и безжалостную группу с перьями и солнечными бликами на латах. Вот они ловко взрезывают ножами смоленые веревки, стягивающие руки Гильома, и тот, вскочив на коня, кричит: «Вперед, на Париж!»

На следующем уроке Андрей Григорьич неожиданно сказал, глядя на картину, где по-прежнему ждал своей участи Гильом Каль:

— Когда я учился в шестом и узнал про это, я все не хотел верить, что его пытали и казнили… Я придумывал себе другой конец.

Кто-то закричал: «Какой?»

— Зачем я буду вам рассказывать, — пожал плечами Андрей Григорьич, — если кому надо — тот сам придумает.

Иван слушал эти слова так, словно они прямо о нем были, и все-все в тот день связалось в удивительно ясную, ровную цепочку: Гильом Каль, похожий на Андрея Григорьича, Андрей Григорьич — шестиклассник, похожий на Ивана Моторихина — шестиклассника, или наоборот, что, впрочем, все равно… И еще — История с Хорошим концом, о которой все они мечтали.

Иван не открывал дома учебника. Когда Андрей Григорьич вызывал его, он рассказывал все, что слышал на уроке, незаметно для себя (но заметно для Андрея Григорьича) повторяя и жесты его, и интонацию. Андрей Григорьич то улыбнется чуть приметно, то нахмурится, но всегда даст Ивану высказаться до конца, а потом скажет:

— Ну, хорошо, Ваня. Молодец, хорошо рассказал. А какие выводы?

— Выводы…

— Да, выводы какие?

— Я не знаю.

— Не знаешь, — мягко подтверждает Андрей Григорьич, — а ведь в учебнике все по пунктикам сказано, а ты учебник и не читал. Хотел тебе пятерку поставить, да не могу.

* * *

Иван лежал на старом тулупе, на чердаке бабушкиного дома, и видел через окно осеннее небо, настолько плотно закрытое тучами, что оно казалось неподвижным, хотя на улице был ветер. Упираясь в невидимый край серой громады, ветер толкал и толкал ее куда-то, тщетно пытаясь сдвинуть с голубого неба…

И первый снег — первые редкие снежинки — стремительно несся над землей.

Загостевался отец в городе. Негоже так. Пора и честь знать. Дяде Егору надоел, поди. Семья у того. Дети.

А может, уже в пути отец. Трясется на попутке по серой туманной дороге, что тянется меж осенними, набухшими влагой, обезлюдевшими полями, готовыми принять первый снег.

Скорей бы осень проходила! Пустое время.

И тут же встрепенулось что-то в груди, толкнулось — в знак несогласия: нет, нет! И перед глазами встала прошлогодняя фалалеевская осень, такая вот — ветреная, грязная, мокрая, в низких тяжелых тучах. И пять бородачей в защитной форме — у входа в школу…

Бородачи стоят одинаково, прочно расставив ноги в крепких ботинках. Руки у них смуглые, лица — тоже, а у одного — розовый шрам поперек шоколадного лица. А вот и Андрей Григорьич. «Ребята, — говорит, — к нам гости приехали, кубинские товарищи, хотят посмотреть школу. Ну, кто покажет?» Все, конечно, молчат. Андрей Григорьич обводит ребят внимательным веселым взглядом, чуть задерживает его на Поляковой Ларисе (Лариса — председатель, нервно так вперед подалась и даже побледнела от предстоящего), но идет глазом дальше. И вдруг — не чудо ли! — цепляет Ивана Моторихина, который до того уж, кажется, плотно упрятался в толпу, что и не вытянешь… А Андрей Григорьич зацепил-таки и тянет из толпы, молча, но так настойчиво, что Иван даже вздохнул безнадежно. Тогда Андрей Григорьич говорит: «Выходи, Ваня». Вышел Моторихин в круг. «Ну, веди экскурсию!» Иван покраснел: «Андрей Григорьич, я ж не умею…» А тот тихо: «Чего боишься? Такие же люди, как мы, как отец твой — трактористы. Учились у нас, теперь ездят, знакомятся с жизнью. Расскажи да покажи, что где. На стадион проводи, в мастерские, в теплицу…» Тут переводчица что-то сказала своим, кивнув на Ивана. Те разом засмеялись, и зубы у всех пятерых блеснули — Иван даже сморгнул от неожиданного их блеска.

Повел потихоньку. Время от времени переводчица останавливала его тонкой розовой ручкой и, обернувшись к кубинцам, начинала быстро-быстро катать по воздуху круглые красивые слова, которые стремительно слетали с ее губ…

Иван привел гостей на стадион, а потом сверху показал им устроенный в неглубокой ложбине тир. Увидев в земляном тупичке круглые мишени на деревянных щитах, кубинцы заволновались, зарокотали по-своему, а потом стали прыгать вниз, в траншею. Тот, что со шрамом, встал на колено и сделал вид, будто целится из ружья. Андрей Григорьич крикнул: «Ребята, айда за винтовками, быстро!»

Постреляли тогда из малокалиберок! Андрей Григорьич в паре с Розовым Шрамом стрелял, по новым мишеням, из положения лежа. Из десяти три в молоко ушли у Розового. Он сначала нахмурился, а потом на руках показал, чтоб принесли бутылку. Бутылку раздробил с первого выстрела. Подкинул винтовку в воздух и захохотал.

Когда уходили со стадиона, Иван потоптался немного у плетня, глядя на колхозный сарай, что торчал сбоку припека и весь вид портил. Так и подмывало Ивана сказать гостям, что здесь, мол, в будущем, возможно, построится бассейн, но удержался. И правильно, что удержался.

В самом же конце экскурсии, на площади, произошла вот какая история. Гости принялись разглядывать полуразрушенную церковь, которая стояла на бугре как раз напротив школы. От самой церкви остались только кирпичные своды, напоминавшие гигантскую черепаху. Рядом — голый остов колокольни. Над ним с криками металось воронье.

Переводчица нашла глазами Ивана: «Товарищи хотят знать: здесь была война?» Иван поглядел в ее чистое свежее лицо с какой-то необыкновенной, невиданной им никогда прозрачной кожей и вздохнул про себя: «Эх, комарики… Тебе бы надо знать, была тут война или нет…» Иван заметил обращенный к нему запрещающий взгляд старшей вожатой, не понял его и отвернулся к гостям. «Война у нас была, стороной не прошла, — начал он, — а колокольня не от того сгорела. Прошлым летом был тут укротитель один, знаете — собачка с цифрами, петухи-воины, медведь облезлый, козел да осел… Приехал, а звери голодные — орут на разные голоса. Этот укротитель дал нашим ребятишкам ружье и говорит: «Полезайте на купол и стреляйте галок, а я вам заплачу». Тут Иван снова поймал запрещающий взгляд вожатой, но сделал вид, что не заметил его. «Наши ребятишки залезли на купол и давай палить!.. Через час и задымилось. Видно, огонь заронили… А пожарники что — если бы амбар горел, они бы постарались, а исторический памятник — им хоть бы хны!.. После пожара укротитель говорит: «Я у вас в деревне выступать не буду, у меня артисты вышли из строя, им пожар испортил нервные рефлексы…»

Слушая рассказ Ивана, переводчица улыбалась и кивала весело, и внезапно Иван увидел в ней прятавшуюся доселе озорную девчонку и тут же подобрел ко всем ее кольцам, серьгам и прочим штучкам-дрючкам… Кубинцы же сначала удивлялись, почему так долго нет перевода, а после — глядя на переводчицу — тоже стали улыбаться, еще не зная чему, но уже предвкушая что-то интересное.

Потом кубинцы долго и обстоятельно жали Ивану руку, а он млел от гордости и совсем сомлел, когда Розовый Шрам сказал ему по-русски: «Спасибо!», снял со своего кителя значок и приколол Ивану на куртку. Значок был такой: на оранжево-красном прямоугольничке изображен сидящий мальчик. Склонив голову, он что-то пишет. «Ликвидация неграмотности», — объяснила переводчица.

На следующий день в школе подходит к нему Тоня — вожатая. «Моторихин, — говорит, — ты очень хорошо вел вчера экскурсию, но зачем ты рассказал эту историю про купол и укротителя?» — «Так было же», — сказал Иван и пожал плечами. Мол, о чем разговор — не понимаю… «Мало ли что б ы л о, — загадочно сказала Тоня, — не обо всем говорить следует. — И видя, что Иван искренне ее не понимает, добавила: — Это же роняет авторитет школы! Наши ребята лазают на купол, стреляют галок, церковь сожгли… Подумай, Ваня, и сделай выводы…» И чтоб он не очень расстраивался от критики, Тоня мягко потрепала его по макушке.

Оставшись один, Иван задумался: может, и правда авторитет уронил? Но вспомнил крепкие рукопожатия кубинцев и решил: «Загибает Тоня».

* * *

Внизу хлопнула дверь. Иван прислушался.