Повести и рассказы - Александр Крестинский

— Ноги-то! Ноги оботрите! — сказала она первым делом.

— Что это вы, мама, так встречаете? — укоризненно спросила Надежда Егоровна.

— А как беглецов-то встречать, баламутов.

Иван с радостью отметил в бабушке неожиданного союзника, и самые тонкие дипломатические планы зароились в его голове. У него мелькнула надежда обратить бабушкино недовольство в свою пользу.

— Вы что, мама. — И Надежда Егоровна тихо заплакала. — Я же домой вернулась.

— А я и рада, — сказала бабушка не вставая. — Думаешь, не рада. Одной вековать не сладко.

— Так что же вы тогда! — сквозь слезы выкрикнула мать.

— А то, что мужик твой взбрыкнул, вот и приехали. А ну как опять взбрыкнет? — И бабушка повела плечом в сторону отца.

— Так, — сказал Петр Иваныч Моторихин, словно припечатал. — Так. Значит, мне Прасковья Васильевна не рада. Ладно, я здесь долго не задержусь. Скоро пересадка.

Иван взглянул на отца с удивлением: это еще что?

Бабушка молча развела руками и медленно кивнула матери: дескать, ну что я сказала? Видишь!

— Не болтай пустое-то! — обернулась к мужу Надежда Егоровна. — Жить приехали!

— Ну-ну, поживем — увидим, — пробормотал отец, закуривая.

— Петр! — угрожающе сказала мать. — Ты обещал мне. Смотри! Я не потерплю.

— Дочка, дочка, не надо так, — попросила бабушка, — ты терпи. Терпи, милая. Он терпел и нам велел. — Бабушка оглянулась на тускло поблескивающий иконный угол.

Иван вздохнул. Бабушкин совет плохо увязывался с его чувствами. Он как раз меньше всего настроен был терпеть и с горечью подумал, что со своими религиозными пережитками бабушка вряд ли будет ему надежным сообщником.

— А Ваня-то что ж? — спросила бабушка, впервые улыбнувшись. — Нашумели у порога, напугали паренька.

— Его напугаешь, как же, — подал реплику отец.

Бабушка внимательно поглядела на Петра Иваныча, потом на Ивана, который, как вошел, так и с места не двинулся, — стоял в тени, у притолоки. Бабушка легко поднялась и пошла навстречу внуку.

— Ну, молчун, давай поздоровкаемся!

* * *

Надежда Егоровна Моторихина зря времени не теряла. Сбросив чемоданы, она помчалась в правление колхоза и буквально за полчаса оформилась в столовую — пока уборщицей, а там видно будет. В следующие полчаса она отвела Ивана в школу, и пошла-покатилась нехорошая ступинская жизнь.

Когда Иван оставался наедине с бабушкой, она поругивала отца, который с работой не спешил, знай себе приглядывался.

Все неприятности семьи Моторихиных бабушка выводила из механизмов.

— Моторихины и есть Моторихины. У вас в дому одни механизмы живут, — говорила бабушка с сарказмом и начинала перечислять с выражением глубочайшего презрения: — Приемник этот — раз, холодильник этот — два, пылесос этот, тьфу! Они хозяева, они командуют, а вы гости.

Ивану эта идея казалась не лишенной смысла, хотя он и не разделял бабушкиного отношения к вышеперечисленным полезным предметам. Правда, из чувства семейного патриотизма, которого не смог разрушить даже переезд и вызванные им ссоры, Иван возражал:

— А у тебя вон — тоже механизм. — И кивал на старинную швейную машину, которую бабушка качала, как помпу, когда шила.

— Это не механизм, — говорила бабушка убежденно, — это швейная машина.

* * *

Для себя, внутренне, все, что предстояло ему здесь, в Ступине, он сразу определил как ч у ж о е.

Вот сидит он в чужой школе, в чужом классе, на чужой парте, рядом с чужими ребятами, а за столом — чужая учительница: тихий голос, волосы седоватые на пробор, платок на острых плечиках, платьице старое на локтях блестит… В с в о е й бы школе увидел учительницу в таком платьице — обязательно пожалел бы. Он всегда остро жалел учителей, у которых непорядок с одеждой или бедность какая-нибудь. Его бы воля — всем учителям новую одежду купил. Но эта — ч у ж а я, так хоть дыры на локтях!

И вот начинается ч у ж о й классный час. И учительница говорит:

— Ребята, у нас новенький в классе, Ваня Моторихин, давайте-ка сегодня послушаем, что у них интересного в фалалеевской школе, как там пионерская работа поставлена.

— Валяй, Ваня!

Это, конечно, самый веселый человек в классе. Вон сидит, у окна, красноголовый — голова круглая, как футбольный мяч. И веснушки у него красные. А уши просвечивают насквозь. Так и кажется: еще немного — вспыхнут розовым огнем! Этому много не надо — палец только покажи!

— Ну, Ваня, валяй!

— Федоров! Борис! Помолчи!

Вот именно, помолчи-ка, Боря, слова тебе не давали.

Чего этим, ч у ж и м, рассказывать? Видишь, как встрепенулись, когда Федоров голос поднял! Цирк будет!

Вообще-то, Иван говорить не хотел, стеснялся — чужие кругом, минное поле кругом, не знаешь, где взорвется, кроме разве что Федорова — тот еще слова не услыхал, а уже смехом давится.

— Рассказывай, Моторихин, не стесняйся, — говорит учительница.

— Да не знаю я, про что…

— Про что хочешь. Про свою школу.

— Ну, звезды в честь лучших отрядов зажигаем, — скучно начал Иван, и Федоров откликнулся:

— У нас тоже!

— Фе-до-ров! — отчеканила учительница.

…Все у Ивана перед глазами сейчас — и как знамя школьное выносят, и как рапорты сдают, а знамя хлопает на ветру, и он тоже подходит с рапортом: «Отряд на линейку построен! Председатель Иван Моторихин!» И с в о и, добрые лица смотрят на него: Тоня — вожатая, Андрей Григорьич, Саша Клопов — из райкома. Он фалалеевский родом, Саша Кнопов, даже сосед Ивану. А ветер такой сильный, что у всех волосы на сторону отлетели и бьются, как живые. У Тони — светлым пламенем, у Андрея Григорьича — кудри спутались и кипят, точно смола, а у Саши райкомовского — тоненькие, белые, чуть не отрываются!

Потом звезду зажигали… Как все это рассказать? Не расскажешь.

— Ваня, ты не молчи, рассказывай, — говорит чужая учительница.

— Давай, давай, Моторкин, а то скучно, — вторит ей Федоров.

— А мы сами зал построили, — со злостью сказал вдруг Иван. — Спортивный.

— Ай, врешь! — откликнулся Федоров.

— Не вру, — сказал Иван и тут же осекся: «Вот она, мина».

— Ай, врешь, — повторил Федоров, и девчонка, сидевшая позади него, прыснула в кулак.

— Федоров! — укоризненно сказала учительница.

— У нас факельное шествие в День Победы, эстафета по селу бежит, — сказал Иван сердито и громко, чтоб Федоров не успел встрять, но уже знал: Федоров свое возьмет.

— Ай, врешь.

— Не вру, — угрюмо сказал Иван и поглядел на Федорова в упор. — Чего мне врать-то?

— Ай, врешь.

— Федоров, да перестань же! — взмолилась учительница. — Рассказывай, Ваня, все очень интересно.

Замолчать бы Ивану и сесть, да что-то нашло на него: ступил на минное поле и — напролом! — была не была.

— А у нас бал-маскарад под Новый год, тридцать первого декабря, все костюмы шьют…

— И ты? — Это Федоров. Вроде бы даже удивленно, с завистью.

— И я, — ответил Иван.

— А какой у тебя костюм?

— У меня? Космонавта, — сказал Иван, и сердце его вздрогнуло, когда он произнес это слово. Что-то прекрасное, оранжево-белое, марлевое вспыхнуло в памяти, а над оранжевым — красное, круглое — мотоциклетный шлем, Васьки Белова шлем, отцовского ученика.

— А врешь? — Новая, удивленная интонация сбила Ивана с толку.

— Правда! Сам шил, красил сам!

— Ай, врешь! — разочарованно. И взрыв смеха.

Так. Опять мина взорвалась. Иван огляделся. На него отовсюду смотрели глаза, полные веселого ожидания.

— Федоров! Еще одна реплика — и выйдешь вон!

Ну, что ж ты, Моторихин? Совсем бдительность потерял. Кругом мины рвутся, а ты… Замолчать надо. Немедленно. И сесть.

— А у нас классного руководителя нет! Сами…

Тут уж все, не дожидаясь федоровского «ай, врешь», прыснули и выразительно поглядели в сторону своей учительницы — что скажет? Поддел новенький, здорово поддел!

А Ивану и невдомек, что он кого-то поддел. Он правду сказал.

— Правду говорю! Валентина Сергеевна заболела, в город увезли, Андрей Григорьич приходит и говорит: свободных учителей нет, как хотите. Сами управитесь? А я, говорит, вам помогу.

— Как ты сказал, Ваня? — переспросила учительница и сощурилась на него через очки. — Класс без руководителя?

— А что такого? — удивился он в свою очередь.

— Ну знаешь… — Она с сомнением покачала головой.

— Да не верьте вы, врет он все! — крикнул Федоров.

Кругом рвались мины.

* * *

На школьном дворе Ивана окружили. Пять человек. Впереди Федоров. Улыбается. Зубы большие, красивые. Только на одном, на переднем — выбоинка. Круглая.

— Моторкин, — начал Федоров, — ты где так врать научился? У вас в Фалалееве уроки вранья, да?

«Драка, видно, будет», — печально подумал Иван. Ох, не любил он этого! Но видно, будет драка. Куда денешься…