Повести и рассказы - Александр Крестинский

— Ну-ну, садись, — добродушно сказала Клава и легонько толкнула Ивана к парте. Рука у нее была тяжелая.

Пришла Полина Савельевна, села в сторонке.

— Так вот, ребята, — сказала Клава, когда все уселись и притихли. — От совета дружины вам задание: составить агитбригаду. Концерт подготовите, поедем на ферму, в Егорушкино. Предлагайте кандидатуры.

— Федорова! Борьку!

— Борьку! Борьку давай!

Федоров встал, раскланялся на все стороны, сделал руками жест, словно мехи гармони раздвинул — и-эх!

— Галю! Галю впиши!

Встала беленькая.

— Сестер Черняевых! Они частушки поют!

— Куликов пляшет! Куликова запиши!

Клава, стуча мелом, размашисто писала на доске фамилии.

— Мне слова! Слова прошу! — крикнул Федоров.

Все притихли, повернулись к нему. Многие заранее улыбались. Федоров оглядел всех и строго сказал:

— Нельзя так.

— Как нельзя? — спросила Клава.

— Это не бригада, а цыганский табор получается.

— Почему?! — крикнули с последней парты.

— Потому что директора нет. Без директора бригада — что? — Федоров развел руками, цокнул языком. — Предлагаю включить. — И Федоров указал пальцем на Моторихина.

Класс грохнул.

Иван медленно краснел, не зная, как поступить. Полина Савельевна беспомощно подымала руки, призывая к тишине.

И тут — внезапно — Клава — кулаком по столу!

— Повеселились — и хватит! — сказала Клава. — Федоров шут гороховый, а вы гогочете. Ты это брось, Борис! — Клава обернулась к Федорову, а тот, изобразив на своей подвижной физиономии притворный ужас, полез под парту. — Да-да, брось! — повторила Клава. — А то, смотри.

Клава подошла к доске и в конце списка крупно, бегло отстучала: «Моторихин». В классе возник удивленный шумок. Клава подняла руку.

— Новенького включаем. Петь умеешь, Моторихин?

Иван, не вставая, покачал головой.

— Ну, стихи читать будешь. Доволен, Федоров?

— Да, — сдавленным голосом из-под парты ответил тот.

— А бригадиром — Галю.

Беленькая вскочила, порозовела вся:

— Нет! нет!

Но Клава ее и не слушала.

— Справишься, чего там.

Иван все порывался встать и сказать, что он не может быть в бригаде, лихорадочно придумывал повод, да так и не решился поднять руку.

Клава сказала:

— Актив закончен! — И все загремели крышками парт.

* * *

На следующий день, на большой перемене, Галя подошла к нему и, опустив глаза, тихо сказала:

— Ваня, прочитай вот эти стихи. Современного поэта Бокова. — И протянула Ивану журнал «Юность».

Вначале Иван хотел отбиться, да как-нибудь погрубее, но, глянув на Галю, увидел вдруг, что уши и щеки ее медленно краснеют и что она, чувствуя это, с каждой секундой все больше теряется и ругает себя, что подошла к нему… И, увидев и поняв это, он невольно поспешил к ней на выручку:

— А ты чего читать будешь?

— Я?.. Я — Некрасова. Из поэмы «Саша». Выучишь Бокова, ладно?

Иван кивнул.

* * *

Всю неделю шли репетиции. Вечерами, по хрусткому снегу, сбегались к школе, отряхали валенки лохматым веником, торопились в класс. Там, отодвинув парты, пели, плясали, читали стихи. Вечерами голоса необычно гулко звучали в школе.

Федоров бойко играл на гармони. Его, как самого веселого человека, назначили объявлять номера — вести конферанс, значит.

Круглощекий Куликов плясал на репетициях так, что стекла звенели, а один раз с его топа даже лампа перегорела.

И вот наступила суббота, день концерта.

Иван проснулся с предчувствием праздника, легко поднялся, как давно уже не подымался. Радовался всему: и горячему чаю, что пил, обжигаясь. И легкому морозцу, который влетел в комнату вместе с бабушкой. Бабушка поставила на скамью ведро с водой, и когда опустила ковшик, тусклые льдинки зазвенели о его края. И еще чему-то Иван радовался, чему — и сам толком не понимал. Предстоящей поездке? Концерту?

Напевая стихи поэта Бокова, он выбежал из дому.

В лилово-дымчатых сумерках дышалось бодро и широко. Витые столбики ползли из труб к тяжелому литому небу, на котором еще виднелся бледный рисунок звезд. Из дома выскакивали ребятишки, спешили в школу. Звонко перекликаясь, собирались посреди улицы верные дружки — компанией идти веселей.

Иван вдохнул поглубже морозного воздуха и побежал, закинув за плечо сумку с книгами.

* * *

После пятого урока в классе появилась Клава.

— Агитбригада! — закричала она. — По коням!

Выбежали на школьный двор. У крыльца, переступая с ноги на ногу, стояла запряженная в широкие розвальни мохнатая лошаденка.

— Сударка! — обрадовался Федоров. — Сударушка, голубушка. — И прыгнул в сани.

Сударка повернула к нему голову, повела лиловым мерцающим глазом, приветливо фыркнула.

Клава похлопала Сударку по крупу. Та ответила нетерпеливой дрожью и ласковым ржанием.

Агитбригада шумно размещалась в розвальнях. С хохотом тащили друг из-под друга солому. Иван сел сзади, рядом с Галей.

— Федоров, бери вожжи, — распорядилась Клава, — трогай. Пора.

— Клава, а ты? — испугалась Галя. — Как же без тебя? Я и не знаю ничего!..

— У меня комитет сегодня. — Клава засмеялась. — Да ты не бойсь! Федоров, трогай!

Федоров лихо свистнул, перехватил вожжи поудобней, зачмокал.

— Нн-о-о! Нн-о-о, Сударушка! Дорогая, золотая, па-ашла!

Повизгивали полозья, летели из-под них яркие снежные брызги. Сударка ходко несла сани вдоль главной улицы села. Что-то позванивало под дугой — не колокольчики, нет, их не было — но тонкий чистый звон сопровождал бег лошади.

Федоров покрикивал, развалясь на передке саней, сдвинув на затылок мохнатую шапку. Остальные шумели, хохотали, пели — один громче другого.

Из домов выходили люди, прищурясь, провожали глазами лихие агитбригадские сани. И от этого молчаливого провожанья предчувствие радости еще сильней охватывало Ивана.

Галя сидела рядом с ним, глухо закутанная в свой пушистый платок, и тоже смеялась, как все, беспричинно и громко.

Выехали за околицу, спустились к реке. Река была вся в поперечных лиловых полосах: тени от деревьев легли на лед. Повернули вдоль берега, и вскоре перед ними открылся редкий лесок и тихая лесная дорога заструилась меж деревьев, а скрип полозьев стал глуше. Зимний лес, не терпевший громких голосов, заставил всех притихнуть. Молчали, глядя на причудливые наряды деревьев.

— Вань, — тихо спросила Галя, — ты стихи не забыл?

— Нет. А ты?

— Я боюсь, выйду выступать и забуду. Раз уж было так: вышла на сцену — ничего не помню.

— Не забудешь, — успокоил ее Иван. Ему было приятно слышать свой спокойный голос. — Не забудешь!

Галя вздохнула и вполголоса стала повторять: «Плакала Саша, как лес вырубали…»

Иван слушал и глядел на убегающую из-под саней дорогу. Голова у него легонько и приятно кружилась.

Когда Галя кончила, он спросил:

— Галя, а можно я еще стихи прочту?

— Конечно, можно. Чьи?

— Да так, одного там… — Иван замялся. Думал, скажет смело и просто, а на поверку — не вышло.

— Кто написал-то? — допытывалась Галя.

— Не помню, — соврал Иван.

— А ты прочти «сейчас.

Иван стал читать, не глядя на нее и вполголоса, испытывая смущение от того, что стихи, которые он читал, вдруг показались ему неловкими и какими-то стыдными… Но остановиться он уже не мог и только торопился закончить полупонятной скороговоркой:

…Пускай нам ветер бьет в лицо,пускай пурга пути заносит,но мы идем дорогою отцов,они нас обо всем когда-то спросят!..

После мучительной паузы Галя спросила:

— Ты… сам сочинил?

Иван кивнул.

— Хорошо, — тихо сказала Галя.

— Правда? — Он повернулся к ней. — Правда?

— Да-да, — кивала она, — правда хорошо! Честное слово! — А глаза у нее были испуганные. Шутка ли — рядом сидит человек — сам стихи сочиняет!!

* * *

Егорушкино встретило артистов радушно. Повели в столовую, усадили за длинный, чисто вымытый и выскобленный стол, накормили — сначала борщом, потом картошку тушеную подали со свининой, а на третье — компот. Пока агитбригада уписывала за обе щеки обед, дверь то и дело приоткрывалась и вместе с клубами морозного пара в проеме мелькали любопытные, смешливые лица доярок. Чей-то озорной голос громко сказал:

— Ой, девчата! Я думала, заслуженные приехали, а там ползунки одни.

Артисты поперхнулись от смеха.

Кончился обед — с помощью хозяев быстро отделили занавеской часть столовой — получилась сцена. Зрители заполнили остальную часть помещения. Многим не хватило стульев, стояли вдоль стены.

Доярки внесли с собой в дом крепкий, дразнящий запах хлеба, молока, овчины. Сидели, скинув платки на плечи, сложив на коленях руки, ждали.