Фрейд - Питер Гай

Причины уныния Фрейда отчасти имели отношение к финансам – его практика была нестабильной. Основатель психоанализа рассчитывал, что его спасет самодисциплина и достигнутая таким трудом психологическая устойчивость, но положение в лучшем случае просто не ухудшалось. «В целом, – писал он 7 мая 1900 года, – за исключением одной слабости, моего страха перед бедностью, – у меня слишком много здравого смысла, чтобы жаловаться». Он признавал: «…как много мне дано и как мало с меня спрашивается, если взять статистику человеческих страданий». Однако временами неспособность понять некоторых своих самых трудных пациентов и помочь им доводила Фрейда до отчаяния, и, когда его охватывало такое настроение, эти больные становились его мучителями. В конце зимы 1900 года, с нетерпением ожидая весны и солнца, он мрачно рассуждал о катастрофе и упадке. Фрейд был вынужден разрушить все свои замки из песка. Тем не менее он изо всех сил старался собраться с духом, чтобы начать возводить их заново.

Безразличие общества и личное одиночество усиливали друг друга. Фрейд сравнивал себя с Иаковом, борющимся с ангелом, – когда дыхание было готово остановиться, он молил ангела о пощаде. «Я буду справедливо наказан тем, – предсказывал он, и это было одно из самых неточных его предсказаний, – что потаенные уголки психики, куда до меня не проникал еще ни один смертный, никогда не будут носить моего имени и следовать сформулированным мною законам». Единственное, что Фрейд получил от своего противоборства с ангелом, была хромота, и он упивался сей печальной карикатурой на свое преждевременное угасание. «Теперь мне уже сорок четыре год, а и, как ты сможешь убедиться этим летом или осенью, теперь я просто старый и измученный еврей». Такого же мрачного тона он придерживался и в отношениях с семьей: благодаря берлинских племянниц за поздравление с днем рождения, Фрейд называл себя старым дядюшкой. Год спустя он со смирением отметил, что просил родных, по всей видимости тщетно, «перестать устраивать дни рождения стариков», и говорил, что похож скорее на престарелый памятник, чем на ребенка, у которого день рождения. С этих пор его все больше беспокоил возраст – даже сильнее, чем бедность.

Такие выразительные элегии, неизменно в миноре, свидетельствуют о том, насколько уязвимым был Фрейд в 1900 году – несмотря на весь свой самоанализ. Он избегал риска успеха, пробуждая призрак неудачи. Должно быть, знал, что оригинальность и скандальный характер его идей порождают либо растерянное молчание, либо гневное несогласие… Возможно, он воспринимал и то и другое как невольную похвалу. Однако Фрейд был недоволен своими рецензентами, пациентами, друзьями, самим собой. Рождение «ребенка, о котором он мечтал», действительно было трудным.

Фрейда обескуражил тот факт, что завершение труда, на который он возлагал столько надежд, почти не избавило его от разочарования и не развеяло ощущение вынужденного одиночества. В марте 1900 года он с ностальгией оглядывался на предыдущее лето, когда с «лихорадочной активностью» заканчивал книгу о сновидениях. Затем он «глупым образом» опять заразился надеждой, что теперь сделан шаг к свободе и покою. «Прием книги и последовавшее молчание снова разрушили крепнущие отношения с моим окружением». Впрочем, постепенно Фрейд выходил из депрессии. В сентябре 1901-го, опираясь на поддержку самоанализа, он наконец преодолел давние опасения и в компании брата Александра посетил Рим. Подобно другим северянам, попадавшим в Вечный город, – Гиббону, Гёте, Моммзену, – он бродил по нему, ошеломленный и восхищенный. Христианский Рим угнетал его, современный казался подающим надежды и близким по духу, но больше всего Фрейда восхищал античный Рим и город эпохи Возрождения – он бросал монетку в фонтан Треви, очарованный стоял перед «Моисеем» Микеланджело. Эта поездка, бесстрастно отмечал он, нисколько не преувеличивая, дала самые яркие впечатления за всю его жизнь.

Ежедневно отправляя пространные послания семье, Фрейд задавался вопросом, что же так долго удерживало его от этого необыкновенного удовольствия. В открытке жене, которую он писал 3 сентября в полдень, напротив Парфенона, Фрейд восклицал: «Значит, вот чего я боялся столько лет!» Он нашел Рим очаровательно жарким, а римский свет величественным. Нет нужды беспокоиться за него, уверял Фрейд жену два дня спустя. Жизнь, которую он ведет, «великолепна для работы и удовольствий, когда забываешь о себе и о других вещах». 6 сентября, снова из Рима, он сообщает в характерной телеграфной манере, не скрывая своей радости: «Сегодня днем несколько впечатлений, память об одном из которых сохранится на многие годы». Позже во время своих частых визитов в Италию он будет восхищаться красотами Венеции и пейзажами (но не людьми) в окрестностях Неаполя[75]. Но Рим, этот святой город, останется для него неоспоримым фаворитом. В письме к дочери Матильде из Рима во время одного из этих путешествий основатель психоанализа сообщал, что не хотел останавливаться во Фьезоле, милом местечке среди холмов над Флоренцией, потому что его тянет к суровой серьезности Рима. И действительно, «этот Рим необыкновенно удивительный город – что уже обнаружили многие».

Вскоре Зигмунд Фрейд воспользовался психологическими преимуществами, которые дало ему завоевание Рима. Его поездка была одновременно символом и инструментом большей внутренней свободы, знаком большей гибкости, возможности для социального и политического маневра; фактически она помогла ему выбраться из двусмысленного заточения, одновременно приятного и пугающего, из «чудесной изоляции». Осенью 1902 года в своей квартире на Берггассе, 19, Фрейд каждую среду начал встречаться с очень маленьким, но постоянно растущим кругом врачей – поначалу их было только пять человек – и несколькими заинтересованными непрофессионалами, которые под его неоспоримым председательством обсуждали истории болезни, теорию психоанализа и пробовали свои силы в психобиографии. По прошествии чуть более полугода, в феврале, Зигмунд Фрейд наконец получил звание профессора, к которому стремился столько лет и которое уже давно заслужил. С тех пор он навсегда обрел положение в обществе, внимание общественности, пылких поклонников и жаркие дискуссии.

Сложная история научной карьеры Фрейда проливает некоторый свет на пути продвижения по службе – одновременно запутанные и удобные – в Австро-Венгерской империи. Оригинальность не обязательно являлась преградой, а заслуги – необходимостью. Гарантировать карьерный рост могли только связи, которые носили название Protektion[76]. Фрейд был приват-доцентом – Privatdozent – с 1885 года. По прошествии долгих 12 лет, в феврале 1897-го, двое из его самых влиятельных старших коллег, Герман Нотнагель и Рихард Крафт-Эбинг, выдвинули его кандидатуру на должность внештатного профессора – Ausserordentlicher Professor. Эта должность ценилась в основном из-за престижа (и более высоких расценок на консультации), но не предполагала ни регулярного жалованья, ни членства в совете профессоров медицинского факультета. Тем не менее звание профессора, как откровенно признавался Фрейд, «в нашем обществе делает врача полубогом для его больных». Другие врачи из поколения Фрейда неуклонно поднимались в профессиональной иерархии, в то время как сам он оставался приват-доцентом. Комитет из семи человек, назначенный для его выдвижения, собрался в марте 1897 года и безоговорочно высказался в поддержку Фрейда. В июне медицинский факультет одобрил рекомендацию при 22 голосах за и 10 против. Министерство образования никак не отреагировало.

Фрейд молча наблюдал, как год за годом ему отказывают в продвижении по службе. Он не хотел ступать на «скользкий склон», привлекая сторонников, которые могли бы задействовать свои связи в высших бюрократических кругах. Австрийская система Protektion вызывала у него отвращение. Зигмунд Фрейд не считал, что находится в отчаянном положении и не сможет обойтись без профессорского звания. Как бы то ни было, он его заслужил; объемные монографии об афазии и детском церебральном параличе, одна опубликованная в 1891-м, а вторая шестью годами позже, были убедительной демонстрацией его компетенции в самых традиционных областях медицины. Но профессорского звания Фрейд не получил ни в 1897-м, ни в 1898-м, ни в 1899-м, ни даже в 1900 году, когда император Франц Иосиф своим указом одобрил несколько предложенных кандидатур. Затем, в конце 1901-го, Фрейд переменил свое мнение. К отвращению добавилось чувство вины, но он перешел к активным действиям. Результат оказался быстрым и эффектным: 22 февраля 1902 года монарх подписал указ о присвоении Фрейду звания внештатного профессора. Это было радостное событие для всей семьи. Сестра Фрейда Мария сразу написала в Манчестер, и их сводный брат Филипп в ответном письме выразил радость по поводу хорошей новости, касающейся «нашего любимого брата Сигизмунда», и попросил сообщить подробности о его продвижении по службе.