Перемена - Лейла Элораби Салем

униженным перед лицом заграничного общества?

— Скажите мне только одно, Елизавета Андреевна, — наконец, собравшись с духом, проговорил он, остановившись рядом с ней, — чего вам не хватало в этой жизни? Разве я обидел вас чем-либо — словом ли, делом? Разве вы были в чём-то стеснены или же лишены чего-то? У вас было всё и остальные дамы вам завидовали.

— От вас ли я слышу такое, Михаил Григорьевич? Да вы сами же виноваты во всём, что случилось! Это вы толкнули меня в ваше новое общество, это вы заставляли меня вопреки моей воли ходить на встречу с послами, это благодаря вам я опуталась сетями, что затянули меня на дно. И после этого вы смеете обвинять меня?

Вишевский, опешив, глядел на неё не мигая: перед ним стояла прежняя Елизавета Андреевна с бесстрашным, злым лицом, и он не в силах был выдержать сего огненного взгляда, этого лица, ставшего в мгновение ока горестно-ненавистным, но, сохраняя врождённое спокойствие, он спросил:

— Что он смог дать вам, подарить, что вы столь по-ребячески попали в его тиски?

— И вы ещё спрашиваете? — воскликнула с усмешкой Елизавета Андреевна. — Он дал мне почувствовать себя женщиной: настоящей, любимой женщиной, чего я ни разу не получала от вас и вы, Михаил Григорьевич, это прекрасно понимаете.

— Замолчите! Закройте свой рот, негодница! — впервые за всю их совместную жизнь, обуянный гневом, закричал Вишевский. Подняв руку, он готов был обрушить кулак на голову этой подлой, бессовестной женщины, но вовремя остановился, осёкся, рука так и осталась висеть в воздухе.

— Теперь поставлены все точки над "i". С этого часа я не желаю признавать вас своей женой, ибо любовь моя к вам испарилась навек. Я дам вам волю, подпишу развод, но — а это вы должны ясно, предельно ясно понимать, что навсегда лишаетесь моего покровительства и детей, слышите, вы из более никогда не увидите. Я дам вам время ещё раз всё взвесить-обдумать, но после окончательного решения вы должны будете немедленно покинуть мой дом и не возвращаться сюда больше. Вот так: стоила ли сия игра всех потерь?

Высказав всё, что накопилось в его душе, Михаил Григорьевич вышел из спальни, громко хлопнув дверью. Стопы его направились в кабинет и пока он брёл по безлюдному коридору, в голове его рождались мысли пришлого: "Выходит, все эти тётки и кузины: Надежда Марковна, Анна Васильевна, Вера Аркадьевна, отец и мать были правы, тысячи раз правы на счёт Елизаветы Андреевны. Она всё же дочь своего отца, который также прелюбодействовал всю жизнь". Закрывшись один в кабинете, Вишевский призадумался: что делать ему самому в данной ситуации? Как повести себя, дабы не скомпрометировать ни родных, ни Елизавету Андреевну перед лицом высшего общества? Ведь стоит ему оступиться, сделать один неверный шаг и прощай положение в свете, а у него на руках остаются дети, чьё будущее буквально зависит от его настоящего.

В это время Елизавета Андреевна сидела в своей спальне, уже без тени тревоги глядела то в окно, то на своё отражение в зеркале. Она не жалела ни о чём, желая только одного — поскорее вырваться из давящих, чернеющих стен. Краем уха она слышала отдалённые голоса, доносившиеся с улицы, знала, что Михаил Григорьевич куда-то уезжает, а потом раздался цокот копыт и окрик кучера.

Вишевский действительно отправился в город — только не по делам служебным: сейчас ему было не до того. Он направлялся в церковный отдел, регулируемый Синодом по мирским делам. Путь был неблизким и Михаил Григорьевич, имеющий в запасе немало времени, раздумывал над нависшей над их семьёй бедой. В его памяти вплоть до мельчайших подробностей всплывали обрывки фраз, затяжные беседы и горькое признание Елизаветы Андреевны; "Он — моя единственная любовь", — говорила она, с бесстрашием признаваясь в прелюбодеянии, и от этой единственной фразы темнело в глазах Вишевского, голова шла кругом, вспоминая сий момент, он стремительно начинал ненавидеть её, но в следующий миг вновь ревновал ревностью несчастного возлюбленного. "Он дал мне почувствовать себя женщиной…" — отрывком пронёсся в голове её злорадный голос; от этого Михаил Григорьевич до боли сжал кулаки, чувствуя, как комок рыданий от понесённой обиды сдавливает горло, но он из последних сил сдерживал себя, дабы не дать волю горьким эмоциям.

У ворот церковной юридической канцелярии Вишевский столкнулся с Флоровым Семёном Ивановичем, некогда занимавшего должность обер-прокурора, а ныне служившего в коллегии нотариусов при министерстве. Это был высокий, чуть полноватый господин важного вида, одетый в высокую шляпу и зимнее пальто, отороченное соболиным мехом; всегда и со всеми он держался несколько надменно, но при встречи с Вишевским радостно улыбнулся, спросил:

— Какими судьбами, Михаил Григорьевич? Сколько лет, сколько зим!

— Приветствую вас, Семён Иванович. Вот, по делу неотложному иду, проконсультироваться, — ответил Вишевский, нервно теребя трость.

— А зачем сюда же? Могли бы сразу ко мне: по старой памяти помогу, чем могу.

— Ежели не найду ответа здесь, обращусь к вам.

— Ну-с, как желаете, я всегда рад вас видеть у себя.

Они попрощались. Какое-то время Михаил Григорьевич наблюдал, как Флоров усаживается в экипаж, а когда тот отъехал, вошёл в здание с низким сводчатым потолком. Два часа он просидел у дверей нотариуса, наконец его вызвали в кабинет. Стараясь держаться как можно спокойнее, ровнее, Михаил Григорьевич поведал о причинах своего приезда и просил разобраться с его проблемой. Нотариус, человек светский, в безупречном костюме по последней моде, какое-то время что-то записывал себе в журнал, делал пометки, наконец, отложив в сторону бумаги, долго-изучающе глядел на Вишевского, проговорил:

— Понимаете ли-с, сударь, что вопрос развода не решается вот так просто, как хотелось бы.

— Это-то я понимаю, оттого и прошу вашей помощи.

— В нашем обществе светские государственные вопросы не вмешиваются в дела семейные, это вопрос церкви и Синода. Как я понял из ваших слов, ваша супруга полюбила другого и попросила отпустить её, а вы, в свою очередь, готовы дать ей развод?

— Именно так.

— Допустим, вы оба согласны на расторжение брака; но имеются несколько пунктов, по которым церковь допускает развод, а именно: первое — добрачная неспособность к исполнению супружеского долга, препятствующая рождению детей — сие к вам никак не относится, ибо у вас есть дети; второе — без