Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

Его облик на этой фотографии, его последней, стал моим любимым. Позднее по ней был сделан живописный портрет. Кажется, что он глядит прямо в объектив и одновременно поверх него, еще дальше, сквозь тебя и в неизвестность.

Январь 1945 г.:

русское наступление на Висле

Какой бы безрадостной и трудной ни была тогда обстановка дома и как бы я ни стремился вернуться на фронт к своим товарищам, расставание оказалось для меня тяжелым. Как и прежде, после окончания моего отпуска мать не провожала меня на вокзал. Я не хотел, чтобы посторонние стали свидетелями проявления наших чувств, особенно со стороны матери. Мать знала об этом и всегда оставалась дома, глотая слезы. С сумкой свежевыстиранного белья я покинул наш дом. Мать еще долго махала рукой из окна мне вслед. В Вене я с трудом добрался от станции Северо-западной железной дороги до Северного вокзала. Платформа, как я уже видел это и раньше, была забита прощавшимися солдатами, женщинами и детьми. На всем пути от Штокерау я испытывал тревожное предновогоднее чувство. Вена утратила свой прежний мирный вид, когда о войне напоминало только затемнение на случай воздушных налетов. Она стала прифронтовым городом. Линия фронта проходила по реке Грон и по берегу озера Балатон.

В темную новогоднюю ночь мои мысли были обращены к новому году и к тому, что он принесет с собой. Рейх был охвачен врагами, как на восточных, так и на западных границах. В Восточной Пруссии на немецкую землю ступили русские, которые совершили неслыханные зверства. Во время моего отпуска сотни американских бомбардировщиков пролетали над нашим маленьким городом, вдоль Дуная, по направлению к Вене. На меня производило сильное впечатление, когда, стоя удверей своих домов, горожане хладнокровно наблюдали за тем, как огромные самолеты беспрепятственно следовали своим курсом. На Рождество отец писал матери, чтобы, несмотря ни на что, она оставалась дома. Мыс братом уговаривали ее бежать в любом случае, если придут русские. Для этого мы даже собрали для нее и маленькой Лизль самые необходимые вещи. К счастью, судьба позволила отцу вернуться домой, что сняло с нее ответственность за принятие решения, и родители поступили правильно, оставшись в Штокерау.

В Торне я сошел с поезда, который шел дальше на Кенигсберг. Потом я пересел на другой поезд, где ко мне подсел лейтенант Бринкель, офицер связи полкового штаба. По профессии он был протестантским пастором в Силезии. В полночь он прослушал выступление фюрера, обещавшего «победу нашим вооруженным силам». Речь была преисполнена оптимизмом.

Путь закончился в Насельске, в шести километрах от линии фронта. Мы с Бринкелем прошли пешком до командного пункта дивизии. Это был яркий снежный день нового, 1945 года. Солнце освещало воскресный покой, и казалось, что война хоть на какое-то время затихла. Не считая часовых, в штабе дивизии все еще спали. Они отмечали Новый год, и встретивший нас майор Острайх выбрался по этому случаю из постели. Он сказал, что мы вполне могли бы остаться дома и встретить там Новый год. Легко сказать, но мой отпуск заканчивался как раз 31 декабря, и именно в этот день мне пришлось отправиться в путь. Кроме того, я бы не мог веселиться, зная, что на следующий день мне надо будет в четвертый раз ехать на Восточный фронт. Чем ближе я подъезжал к фронту, тем сильнее меня охватывала уже привычная нервная дрожь.

В определенной степени компенсацией служил тот факт, что я снова оказался в 7-м полку. Я заглянул к Клаусу Николаи. Мы наспех перекусили и отправились в блиндаж полкового командира полковника Дорна, «важного господина» из Рейнской области, как мы его называли. Дорн принял меня радушно и сказал, что я должен был принять командование 1-й ротой. В тот момент рота находилась в резерве и занимала позиции на второй линии обороны. На следующий день она должна была выйти на передовую. В 1-м батальоне капитан Фитц и обер-лейтенант Кюлленберг, командир и адъютант, встретили меня громкими приветствиями. Я знал их с прошлого лета. Затем связной проводил меня в роту, где меня встретил лейтенант Мартин Лехнер, который должен был принять роту тяжелого оружия нашего батальона.

С Лехнером я подружился весной 1944 г. в Швейднице. В то время он пришел из военного училища, куда был направлен в званиѵі унтер-офицера благодаря своим способностям. Он отличался хорошими манерами, и по нему не было видно, что он вышел из сверхсрочников, хотя в резервном батальоне товарищей у него не было. Я несколько сблизился с ним и заметил, что за это он был мне благодарен. Мы отметили нашу встречу, выпив «по капельке». Затем я должен был познакомиться и с другими находившимися в этом блиндаже людьми, так как им надо было посмотреть на своего нового «хозяина». Потом мы сели с ним за стол и приступили к выпивке основательно, поскольку это все еще оставалось самым лучшим и испытанным способом начать дело надлежащим образом. В заключение Лехнер встал и произнес речь на предмет того, что 1-я рота должна быть «первой» не только по своему наименованию, но и по достижениям, то есть такой, какой она была тогда и должна оставаться в будущем. Не так смущенно и не так серьезно, как Лехнер, я тоже произнес несколько слов, сказав, что горжусь тем, что стал командиром 1-й роты нашего полка. На самом деле так оно и было.

На следующую ночь мы заняли новую позицию, которая оказалась исключительно неудачной. Главная линия обороны проходила под прямым углом, одна полоса шла в западном направлении, а другая на юг. Русские могли атаковать с двух направлений, а место пересечения полос могло обстреливаться ими с трех сторон. Нашим соседом справа была 2-я рота, слева располагался отдельный фузилерный батальон. Было выкопано всего около ста метров траншеи, глубина которой едва достигала колена. Таким образом, в дневное время передвигаться можно было только ползком.

По причине такого расположения оборонительной позиции солдаты роты считали себя, в случае крупномасштабного русского наступления, «списанными людьми». Любому было ясно, что путей отхода практически не было. Огонь с трех сторон, атаки с двух, а в тылу за второй оборонительной линией наши минные поля с узкими проходами. Уцелевшие после артподготовки должны были столкнуться с вражеской атакой, после которой остаться в живых было уже почти невозможно. Такие мысли я должен был держать при себе, и в особенности мысль о том, что в самом худшем случае у меня был при себе только пистолет, чтобы избежать русского плена, на перспективу которого я взирал с таким страхом и ужасом.

В эти дни, а вернее, ночи я постоянно передвигался по траншее, от поста к посту и от блиндажа к блиндажу, чтобы узнать каждого из тех людей, которые находились под моим командованием. Многие знали меня в лицо, многие по фамилии. Бои под Гжатском, Ельней, Расейняем и многое другое крепко связали нас. Кроме того, я говорил на языке силезцев, которые все еще составляли большинство в личном составе полка. Я мог беседовать с ними на их местном диалекте, так что никто не чувствовал, что я был для них чужим.

Старшиной моей роты был молодой берлинец, унтер-офицер Ульрих Лампрехт. Он был студентом протестантского богословия и носил Железный Крест 1-го класса. Каждый день он читал сборник притчей. В дни, которые оставались у нас перед русским наступлением, мы читали их вместе с соответствующими ссылками из Нового Завета. Среди связных выделялся Вальтер Бук. Это был деловой человек из Гамбурга, 35 лет. Он вполне соответствовал типу интеллигентного солдата, который уже давно прошел через нормальный военный возраст и был лишен амбиций молодости. Он был надежным солдатом и исполнял свои обязанности хорошо, так же как и другой связной, Рейнальтер, фермер из Швабии.

Как всегда, у траншеи имелось несколько ответвлений, которые вели к отдельно расположенному «громовому ящику». На фронте это было единственным местом, где можно было побыть в одиночестве. В этом укромном уголке была возможность, если позволял противник, провести самые спокойные минуты дня или ночи. И зимой, и летом там стоял запах хлорной извести. Кроме того, в ледяную стужу в яме, как в сталактитовой пещере, стояли замерзшие намертво нагромождения причудливой формы. Именно тогда я решил, что если мне будет суждено вернуться домой и у меня будет такая возможность, то я воздам хвалу отхожим местам, что я сейчас и делаю!

Ротный командный пункт находился на слегка возвышенной местности. В дневное время ведущий от него к основной траншее ход сообщения просматривался противником. Поэтому, если это было возможно, мы должны были оставаться в блиндаже. Таким образом, в эти долгие дни до 14 января я научился играть в скат. К картам у меня никогда не было интереса. Много раз товарищи или начальники спрашивали, умею ли я играть в скат. Когда я отвечал «нет», то это обычно вызывало удивление и изумленный вопрос: «Слушай, парень, а как же ты тогда стал офицером?» 6 января я несказанно удивился, встретив школьного товарища из Штокерау, лейтенанта резерва Отто Хольцера. Осенью он прошел курс обучения в военном училище и прибыл в роту тяжелого оружия в качестве командира взвода. Для меня это было огромным удовольствием, несмотря на то, что время, проведенное вместе с ним по вечерам, оказалось коротким. После того, как в феврале Отто был ранен, мы больше не виделись.