Теософические архивы (сборник) - Елена Блаватская

М. может ошибаться, но, полагая, что он умирает, лелея счастливую надежду, что в смерти – все хорошее, а в жизни – все зло, на которое он способен, и в этом случае нет никаких извиняющих его обстоятельств, чтобы сильно ходатайствовать в его пользу и чтобы помочь ему избегнуть падения в ту ужасную пропасть, которой так запуганы ваши читатели? (V.)

М., повторяю я, это не гипотетический случай. История изобилует примерами бесполезных и вредных жизней, которые привели к горькому результату разрушения наций. Посмотрите на творцов Французской революции, пылающих такой страстной любовью к своим соотечественникам, которая зажигала человеческие сердца; посмотрите на них, красных от невинной крови, приносящих неисчислимые бедствия своей стране, выступая под священным именем Свободы! такие сильные на вид! такие ничтожные и слабые в действительности! Какой горестный результат их неспособности! Если бы они смотрели глазами М., не были бы они его прототипом? Не благо ли это было бы для Франции, если бы они предвосхитили поступок М.?

Опять-таки, посмотрим на Георга III Англии, имевшего самые лучшие намерения, но неспособного правителя, который, после своего царствования в течение долгих лет, оставил свою страну отчаявшейся и обедневшей от войн, разрываемой внутренними противоречиями, отделенной от родственных народов по ту сторону пролива, со свободой подчиненных, попранной его ногами, и с добродетелью, проституированной в кабинете, парламенте в Лондонском суде. Его переписка с лордом Нортом и другими дает многочисленные доказательства того, что благодаря его самонадеянности (хотя бы и вызванной добрыми намерениями) произошли бедствия Великобритании и Ирландии, бедствия, от результатов которого Соединенные Королевства до сих пор еще не оправилось. Было бы счастьем для Англии, если бы ее правитель, подобно М., увидел бесполезность своей жизни и пресек бы ее, как это может сделать М., в самом начале своей пагубной карьеры!

Спрашивающий

ОТВЕТ РЕДАКТОРА. – I. «Спрашивающий» не является оккультистом, отсюда его утверждение, что в некоторых случаях «самоубийство не только оправдано, но и желательно с нравственной точки зрения». Оно оправдано не в большей мере, нежели убийство, хотя иногда и может показаться, что оно желательно. Оккультист, который видит происхождение и конечный результат всего, считает, что человек, который признает, что любой человек в некоторых обстоятельствах может положить конец своей жизни, виновен в таком же большом преступлении и в столь же пагубной софистике, как и народ, который утверждает право убивать во время войны тысячи невинных людей под предлогом мести за что-то, причиненное кому-то одному. Все подобные рассуждения являются плодами авидьи, принятой за философию и мудрость. Наш друг очевидно ошибается, полагая, что автор «Фрагментов» пришел к своим заключениям только потому, что он не сумел охватить своим мысленным взором все возможные случаи самоубийств. Результат в определенном смысле конечно однозначен, и существует лишь одно общее правило или закон для всех самоубийств. Но, именно потому, что «состояния после смерти» разнообразны ad infinitum [до бесконечности], ошибочно полагать, что различия могут касаться только степени наказания. Если в каждом случае результатом будет проживание определенного периода разумного существования, мы не понимаем, откуда «Спрашивающий» вывел свое заключение о том, что результат «в любом случае плохой». Результат полон опасностей, но существует надежда на определенное самоубийство, а во многих случаях даже вознаграждение, если жизнь была принесена в жертву ради спасения других жизней и не было альтернативы этому. Пусть он прочтет параграф 7, стр. 313 в сентябрьском номере «Теософиста» [за 1882 г. ] и подумает об этом. Конечно, вопрос представлен автором в слишком общем виде. Чтобы рассмотреть детально каждый случай самоубийства и их посмертные состояния, это потребовало бы не наших «Фрагментов», а целого стеллажа книг в библиотеке Британского музея.

II. Никто из людей, повторяем мы, не имеет права положить конец своему существованию просто потому, что оно бесполезно. Это все равно, что доказать необходимость побуждения к самоубийству всех неизлечимых инвалидов и калек, представляющих собой постоянный источник страдания для своих семей, или проповедовать нравственную красоту закона, существующего у диких племен на островах Тихого океана, подчиняясь которому, они предают смерти с воинскими почестями своих стариков и старух. Пример, выбранный «Спрашивающим», не является удачным. Есть огромная разница между тем человеком, который расстается с жизнью, пребывая в полном отвращении от постоянной безуспешности совершить добро, от отчаяния быть когда-нибудь полезным или даже от страха причинить вред своим ближним в случае продолжения жизни; и тем, кто по своей воле отказывается от своей жизни ради спасения жизни людей, которых он должен спасать по обязанности или потому, что они ему дороги. Один – это наполовину больной мизантроп, а другой – герой и жертва. Один лишает себя жизни, другой предлагает ее в жертву филантропии и своему долгу. Капитан, который остается один на борту тонущего корабля; человек, который отказывается от своего места в лодке, в которой не могут поместиться все, в пользу более молодых и слабых; врач, сестра милосердия и няня, которые не отходят ни на минуту от постелей больных, умирающих от инфекционной лихорадки; ученый, который проводит свою жизнь в умственной работе и усталости, и знает, что он трудится день за днем и ночь за ночью, чтобы открыть великий закон вселенной, что может привести к великому благу человечества; мать, которая бросается перед диким животным, напавшим на ее детей, чтобы закрыть их и дать им убежать, – все это не случаи самоубийства. Импульс, который толкает их на то, чтобы нарушить первый великий закон одушевленной природы – сохранение жизни – является великим и благородным. И хотя все они должны будут жить в камалоке отведенный им жизненный строк, все же они являются предметом восхищения для всех, а их память будут чтить среди живущих в течение еще более долгого периода времени. Мы все хотим, чтобы при подобных обстоятельствах у нас нашлась смелость умереть таким образом. Но не так конечно обстоят дела в случае того человека, пример которого приводит «Спрашивающий». Несмотря на его утверждения о том, что «здесь нет никакой нравственной трусости» в таком самопожертвовании, мы называем это со всей определенностью «нравственной трусостью» и отказываемся от того, чтобы назвать это жертвой.

III и IV. В большинстве случаев гораздо больше требуется смелости для того, чтобы жить, чем умереть. Если «М.» чувствует, что он «определенно приносит вред», пусть он удалится в джунгли или на уединенный остров, или, что еще лучше, в пещеру или в хижину около большого города, и тогда, ведя жизнь отшельника, которая исключает любую возможность нанести вред кому-либо, – работать тем или иным образом для бедных, голодающих и страдающих. Если он будет жить именно так, то никто не «окажется вовлеченным в последствия его ошибочного рвения», и если у него есть хотя бы малейший талант, он сможет облагодетельствовать многих простым физическим трудом, совершенным в столь полном одиночестве и молчании, как это могут сделать данные обстоятельства. Все что угодно, даже быть названным сошедшим с ума филантропом, – все это лучше, чем совершить самоубийство – наиболее трусливый и подлый из всех поступков, хотя бы felo de se [самоубийца] прибегнул к нему в припадке безумия.

V. «Спрашивающий» интересуется, не является ли его «М.» также жертвой превращения в призрак или пишача! Судя по описанию его характера, данному его другом, мы должны сказать, что из всех случаев самоубийства, он с исключительно высокой вероятностью является призраком из комнаты для спиритических сеансов. Вполне возможно, что он невиновен в «какой-либо нравственной низости», но поскольку он поражен «беспокойной склонностью, которая постоянно толкает его делать добро» – здесь, на земле, – мы не знаем причины, почему он должен утратить такую несчастную склонность (несчастную, потому что она приводит к постоянной неудаче) в камалоке. «Ошибочное рвение», конечно, должно приводить его к различным медиумам. Привлеченный сильным магнетическим желанием сенситивов и спиритуалистов, «М.» вероятно будет чувствовать себя «морально обязанным уменьшить зло, которому подвержены на земле эти разумные существа (медиумы и верующие)», и должен будет уничтожить не только себя, но и близких к нему духовно медиумов.

Является ли теософия религией?

Перевод – О. Колесников

Религия – лучшее оружие, которым обладает человек,

Но она мерзкая клоака.

Буньян

Не преувеличением будет сказать, что никогда не было – во всяком случае, на протяжении нашего века – движения, общественного или религиозного, настолько ужасно, мало того, настолько до абсурда непонимаемого или понимаемого совершенно ошибочного, чем ТЕОСОФИЯ – рассматривалось ли оно теоретически, как нравственный кодекс, или практически, в своем объективном выражении, т. е. как Общество, именованное в ее честь.