Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма - Сергей Васильевич Жеребкин

дискурсе психоанализа измерение символического рассматривается как основное условие фундаментальной нехватки в структуре человеческой субъективности и непреодолимое препятствие, отделяющее человека от внетравматического наслаждения, доступного предположительно животному, лишенному уровня символического. Однако в известной интерпретации Ренаты Салецл перформанса российского акционера Олега Кулика, пытающегося не изображать животное (собаку), а реально стать им (с его, животного, внетравматическим наслаждением) доказывается, что и эта структура наслаждения не является имманентной, поскольку опосредована конструкцией Другого, которая проявляется, как отмечает Салецл в «его отчаянной потребности в аудитории, в галерейном пространстве – в Большом Другом». [469] Однако там, где российский художник-перформансист терпит неудачу, украинские субъекты влечения из романов Жадана неизменно добиваются успеха и неизменно верны имманентному наслаждению, режим которого не может быть нарушен ни при каких политических условиях. Например, хотя бизнес Васи Коммуниста оказался провальным (его и его партнеров не допустили на водочный вокзальный рынок торговцы-профессионалы, а самого Васю едва не изнасиловал проводник-кавказец) и ему не удалось получить в результате запланированные восемь ящиков водки, он, несмотря на неудачу, счастлив и с одной бутылкой, сидя ночью на рельсах, несмотря на наезжающий на него в темноте трамвай. Водитель трамвая в свою очередь решает сложную гносеологическую задачу: человек или собака находится на рельсах, или, другими словами, затормозить ему (в случае человека) или нет (в случае собаки). Однако поскольку он решает, что собака не может сидеть ночью на рельсах и пить водку из горла, в последний момент все же тормозит, выходит из трамвая и садится на рельсы рядом с Васей пить водку, поддерживая и продолжая тем самым солидарный политический революционный потенциал «перманентного похуизма» новых субъектов влечения в современной Украине.

Кроме того, особенностью этого солидарного политического режима функционирования имманентного наслаждения и стратегии «перманентного похуизма» является также и особая стратегия сексуальности, предполагающая, что хотя жадановские герои полностью лишены элементарного сексуального опыта («даже дрочить как следует не умеют» [470]), оргазм может наступить в любой момент и в ходе любого действия (например, в результате совместного выкуривания незнакомыми людьми сигареты на таможне [471] и т.д. и т.п.). Другими словами, герои Жадана способны испытывать сексуальное наслаждение постоянно и в контакте с любым объектом. В частности, еще один политический герой романа Депеш моде Чапай никогда не занимается сексом, потому что он коммунист в условиях посткоммунизма. У него нет семьи, дома, он живет на заброшенном заводе в помещении бывшего парткома, где занят в основном чтением коммунистических брошюр и разработкой марксисткой теории применительно к постсоветским условиям. Основным частичным влечением Чапая также является оральное влечение, но когда к нему в очередной раз приходят друзья Собака Павлов и Вася Коммунист и предлагают выпить, Чапай с сожалением отказывается и говорит, что сейчас не может, потому что у него триппер. На вопрос удивленных друзей о том, как можно заразиться триппером без сексуальных отношений, поскольку «ведь вы, марксисты, не трахаетесь», Чапай не апеллирует к известной лакановской метафизической концепции «нет сексуальных отношений», а невозмутимо объясняет: «А я и не трахаюсь вообще. Просто мы тут на заводе сэконд разгружали, вот и подхватил».[472]

В то же время по определению альтернативные, ненасильственные, номадические и «похуистские» герои Жадана (по его выражению, невинные «веселые алкоголики») совершают в романе серии неожиданно насильственных действий. Например, когда в качестве революционного «похуистского» действия решают ограбить кабинет директора завода, на котором живет Чапай. И хотя вполне анти-капиталистически выносят из кабинета не дорогое оборудование, но всего лишь гипсовый бюст сталинского соратника Молотова, однако это действие в рамках обычной законности вполне может описываться в уголовных терминах. Отсюда не случайной является и стратегия поведения самого Жадана (описываемая им в сборнике автобиографических повестей Биг Мак) в ситуации, которая выше была рассмотрена на примере творчества Андруховича – научного диалога Восток-Запад на конференции в Австрии. В отличие от Андруховича, искренне направленного, как мы помним, на диалог культур, Жадан симптоматично апеллирует в условиях парадигмы Восток-Запад в своем выступлении, используя аргумент силы, к русскому маршалу Жукову, который, как мы помним, командовал советскими оккупационными войсками в Австрии и способствовал разгрому страны.

Однако особенность репрезентации массовых практик насилия в творчестве Жалана состоит в том, что в отличие от изображения насилия в традиционной националистической литературе насилие у Жадана не является целенаправленным и не ограничено (как и описанное выше сексуальное влечение) избирательным объектом влечения – этнически, тендерно или социально другим, а поэтому не может быть маркировано в терминах национализма, расизма, антисемитизма, гомофобии, мизогинии и т.д. («гомосексуализмом мы не занимаемся, – пишет Жадан – хотя к тому все идет»[473]). Другими словами, насилие героев Жадана осуществляется не избирательно, а тотально – против всех одновременно: как против «чужих» – русских, евреев, кавказцев, коммунистов, националистов, бизнесменов, милиции, наркодиллеров и т.д., так и против «своих» – родителей, друзей, родственников, сексуальных партнеров и т.д. В этом контексте можно сделать вывод, что составляющей частью политической стратегии «перманентного похуизма» героев Жадана является индифферентность в отношении выбора объекта насилия. Отсюда его политические рекомендации:

Никогда не интересуйся политикой, не читай газеты, не слушай радио, выбей кинескоп из своего тиви, вставь туда цветной портрет Мао или Фиделя, не давай им наёбывать себя, не подключайся к сети, не ходи на выборы, не поддерживай демократию, не посещай митинги, не вступай в партии, не продавай свой голос социал-демократам, не встревай в дискуссии про парламент, не говори про президента – мой президент, не поддерживай правых, не подписывай никаких петиций к президенту – это не твой президент, не маши рукой губернатору, когда встретишь его на улице, тем больше – ты его никогда не встретишь, не ходи на встречи со своим кандидатом – у тебя нет кандидата, не проявляй интерес к деятельности профсоюзов – профсоюзы тебя используют, не поддерживай национальное возрождение – первым они повесят тебя, ты их враг, ты их еврей и гомосексуалист, ты их фашист и большевик, ты им мешаешь заниматься политикой ....[474]

В результате такой политической стратегии для Жадана, в отличие от Андруховича, который после украинской «Оранжевой революции» испытывает чувство неудовлетворенности (или состояние, которое Славой Жижек называет «утром после» революции) и поэтому выступает с лозунгом ее продолжения, такой проблемы как «утро после» просто не существует, поскольку, как утверждает Жадан в своих послереволюционных интервью, в отличие от киевских лидеров «Оранжевой коалиции», призвавших, как только пришли к власти, революционные массы покинуть киевский Майдан, «мы ушли с Майдана гораздо раньше, чем вы тут в Киеве». [475]