Джим Джармуш: Интервью - Джим Джармуш

Я знаюу что строки Уильяма Блейка, которые цитирует Никто — «Каждый день на белом свете / Где-нибудь родятся дети. / Кто для радости рожден, / Кто на горе осужден»[18] — взяты из «Прорицаний невинности». Но я помнюу вы говорили, что в фильме есть и цитаты из «Пословиц ада», а я не могу вспомнить ни одной.

Никто говорит: «Орел никогда не терял понапрасну так много времени, как тогда, когда согласился учиться у вороны». Когда, ближе к финалу фильма, он снова встречается с Уильямом Блейком, то говорит: «Гони свою телегу и свой плуг по костям мертвецов».

Самое забавное, что в контексте фильма эти строки звучат как индейские пословицы.

Да, я этого и добивался. Блейк просто-напросто вошел в сценарий еще до того, как я начал его писать. Кое-какие цитаты не попали в фильм, но они тоже напоминали индейскую мудрость: «Жди беды от стоячей воды». «То, что уже доказано, когда-то было лишь догадкой». «Ворона хотела бы, чтобы все на свете было черным, а сова — чтобы все было белым». А еще Никто цитирует «Вечносущее Евангелие», когда они с Блейком приходят на факторию: «Христос, которого я чту, / Враждебен твоему Христу»[19].

Сколько длится черновая версия фильма, на которую Нил Янг импровизировал свой саундтрек?

Два с половиной часа. Он отказывался останавливать пленку — в течение двух дней он сделал всего три паузы. Нил попросил меня составить список сцен, где, на мой взгляд, должна звучать музыка, и использовал этот список как ориентир в работе, но главное — он был полностью сосредоточен на фильме, так что этот саундтрек, но сути, является эмоциональной реакцией Нила на фильм.

Потом Нил приехал в Нью-Йорк, чтобы предварительно смикшировать материал, и мы подумали, что неплохо бы в некоторых местах чуть сдвинуть саундтрек, но из этого ничего не вышло, потому что музыка неразрывно связана с тем визуальным рядом, под который она была написана.

Повлиял ли саундтрек на окончательную версию вашего фильма?

Как ни странно, нет. Если только на подсознательном уровне. Окончательная версия идет два часа, и в ней сохранен почти весь саундтрек Нила. Мы не вырезали сцены, в которых звучит музыка. Но мы это делали не специально.

В «Мертвеце» мне очень импонирует тоу что это единственный ваш фильм — кроме «Страннее рая», — который создает свой собственный, ни на что не похожий ритм. Мне кажется, это не в последнюю очередь связано с затемнениями.Да, думаю, вы правы. Но я не умею анализировать свои фильмы и ненавижу этим заниматься. К сожалению, мне недавно пришлось пересмотреть «Страннее рая», потому что в Штатах его собираются выпустить на диске. Удовольствия мне этот просмотр не доставил; я не видел этого фильма с 1984 года. Но мне кажется, что чем-то они с «Мертвецом» действительно схожи: в обоих фильмах совершенно особый ритм, и он определен сюжетом фильма. Он не столь заметен, как в других моих картинах, например в фильме «Вне закона» или в эпизодических по структуре фильмах. У «Мертвеца» довольно странный ритм. Мне кажется — не знаю, насколько это верно, это лишь моя точка зрения, — что по ритму он ближе к классическому японскому кино. Когда мы снимали эту картину, то интуитивно знали, что каждая сцена должна «растворяться» в самой себе, не должна быть определена переходом к следующей сцене.

Когда Блейк едет па поезде и видит, как другие пассажиры стреляют в бизона, мы слышим реплику: «В прошлом году убили миллион бизонов». Неужели действительно был такой год?

Думаю, в 1875 году было застрелено больше миллиона бизонов. Все это поддерживали на правительственном уровне, был даже такой лозунг: «Нет бизонов — нет индейцев». Власти хотели проложить железную дорогу, а индейские племена — например, дакота — этому сопротивлялись. Так что это исторический факт. Я даже видел в какой-то книге гравюру, на которой изображен поезд, идущий по Великим Равнинам, многие пассажиры стоят на крышах вагонов и стреляют по стадам бизонов. Это жестокое, бессмысленное уничтожение.

Я где-то слышал, что в фильме Никто говорит на четырех языках: это язык племени черноногиху криу мака и английский. Как вы писали диалоги на языках индейских племен?

Мишель Траш, которая снималась в фильме, — индианка из племени кри, она знает язык кри. Часть диалогов мы написали вместе, а остальное она перевела, обратившись к человеку, который бегло говорит на кри.

Насколько я помню, один из диалогов на индейском языке снабжен субтитрами.

На самом деле я не хотел, чтобы были субтитры. Я хотел, чтобы этот диалог был подарком для людей, понимающих этот язык. Кстати, шутку о табаке смогут оценить только индейцы. Надеюсь, что последняя реплика в фильме: «Послушай, Никто, я же не курю» — вызовет у них примерно такую реакцию: «О господи, этот бледнолицый так ничего и не понял». Язык мака ужасно сложный; Гэри [Фармеру] пришлось учить реплики на слух и считывать их в английской транскрипции с больших табличек. Даже индейцам мака было нелегко говорить на родном языке — настолько он трудный.

Почему вы решили, что Никто должен быть наполовину блад и наполовину черноногим?

Ну, я хотел, чтобы он был родом с Великих Равнин, и выбрал два племени, которые на определенных исторических этапах смешивались друг с другом, но также и воевали между собой. Поэтому родители Никто — это своего рода Ромео и Джульетта; в первоначальной версии сценария были явные отсылки к этому сюжету.

В этой шутке о табаке забавно то, что я воспринял ее — как и многое в вашем фильме — как иронию по поводу современной Америки. Вспомним эпизод, когда Дикинсон нанимает трех убийц, чтобы те выследили Блейка, а потом посылает им вдогонку еще несколько человек. Кент Джонс сказал мне, что в Голливуде точно так же нанимают сценаристов.

(Смеется): Точно подмечено. А что касается табака, то Северная Америка — родина сорока сортов табака, гораздо более крепких, чем то, что мы теперь курим. Я с большим уважением отношусь к табаку, и меня умиляет наивность западного отношения к нему: «Смотрите, люди привыкают к курению, на этом можно сделать большие деньги!» Для индейцев табак — это святыня. Гости преподносят табак хозяину дома в знак уважения; его курят во время молитвы. Кэти, наш консультант по индейской культуре, принадлежит к Туземной американской церкви и во время богослужений употребляет пейотль.

Перед съемками, рано утром, мы обычно отправлялись на склоны холмов вместе с индейцами из съемочной группы. Там мы молились и курили табак. Кэти набивала табаком церемониальную трубку и передавала ее по кругу. Каждый делал затяжку. Кэти возносила молитвы небу, земле, растениям, животным и живым духам. Но что меня буквально убивало, так это то, что, когда церемония заканчивалась и мы спускались с холма, она закуривала «Мальборо». Она прекрасно понимала всю противоречивость своих действий, но я все равно постоянно ее поддразнивал.

Мне кажется, ключевые реплики вашего фильма звучат в диалоге Блейка и Тэл. Он спрашивает, почему она носит с собой заряженный пистолет, и Тэл отвечает: «Потому что мы в Америке». Когда вы были подросткому у вас, наверноеу тоже был пистолет?

У меня до сих пор есть оружие. Я никого не убиваю, но всегда держу дома оружие. Это часть американской культуры — ведь страна была построена на геноциде коренного населения. Оружие было абсолютной необходимостью. Мне непонятно, почему конституционную поправку о праве ношения оружия, принятую столько лет назад, до сих пор не адаптировали к современной ситуации[20]. Ведь в ту пору речь не шла о боевом автоматическом оружии. Я считаю, что у людей должно быть право носить оружие, но следует ограничить типы разрешенного оружия.

В одной из своих последних статей о деградации американского кинематографа Филип Лопейт пишет: «Возьмем, к примеру у Джима Джармуша: невероятно талантливый, образованный режиссер, изучавший литературу в Колумбийском университете9 снимает череду фильмов о проходимцах и алкашах, совершающих паломничество в Мемфис (где им, конечно же, является призрак Элвиса), палящих из пистолетов и проводящих все свое время в каких-то сомнамбулических разговорах».

Ну, не знаю. Однажды в Риме мы с Роберто [Бениньи] зашли пообедать в дешевую столовую для рабочих. Посетители сидели за длинными столами. Мы сели за стол, рядом с нами сидели дорожные рабочие в синих комбинезонах, и Роберто завел с ними беседу. Они стали обсуждать стихи Данте, Ариосто и итальянских поэтов двадцатого века. Знаете, если вы приедете в какой-нибудь сраный Вайоминг, зайдете в бар и у вас вдруг случайно вырвется слово «поэзия» — сразу получите пулю в задницу. Такова Америка. В то время как в Париже даже мусорщики любят живопись девятнадцатого века.

Даже не знаю, стоит ли мне сейчас лицемерно заявлять: «Но встречаются редкие исключения из этого правила, на которые мы и должны равняться».